Он пробудился в темноте, весь в поту, чувствуя, как отлетают прочь видения его сна. Потом он уснул опять, и, когда встал поутру, в его памяти не удержалось даже следа того, что ему пригрезилось.

Часть вторая

ДНИ И НОЧИ

XVII

Назавтра, встретив приятелей, Рыбий Пуп с напускным равнодушием поведал им о своем приобщении к таинствам плоти, но, как ни огорчительно, его новость не произвела того впечатления, на какое он рассчитывал, потому что Сэм и Тони объявили, что и они в эту же ночь вторглись в заповедную область, имя которой Женщина. Все четверо больше, чем когда-либо, держались вместе, ища друг у друга нравственной поддержки, делились признаниями, обменивались советами и, делая вид, будто не придают особой важности своим подвигам, каждым подчеркнуто небрежным жестом наивно выдавали свое возбуждение.

Рыбий Пуп осваивался со своим новым положением; карманные деньги, свобода от мелочных материнских придирок, уважительное отношение Тайри — все это придавало ему изрядную уверенность в себе. Единственное, чем Эмма теперь позволяла себе выразить свое несогласие по какому-либо поводу, были слова: «Мне ничего не остается, как только молиться за тебя, сынок». Неизвестно, что ей сказал Тайри, добытчик и непререкаемый диктатор в собственном доме, но только это подействовало.

Более смышленый по природе, чем отец, Рыбий Пуп быстро смекнул, как употребить побуждения, которыми движим Тайри, в целях, о которых Тайри не имел и представления. Вынужденный считаться с Тайри, оттого что у Тайри есть деньги, он сдерживался, не позволяя себе открыто проявлять враждебное отношение к нему, строя свое поведение на внешней видимости сыновнего почтения. Страшнее Тайри для него был мир белых, который Тайри в какой-то степени сумел подчинить себе. Подсознательно Рыбий Пуп рассуждал так: «Ты, папа, черный, и по твоей милости я очутился во враждебном мне мире белых людей, с которыми ты на позорно унизительных условиях заключил мир. И потому я воспользуюсь тобою, как щитом, который будет ограждать меня от этого мира, и, поступая так, буду знать, что я прав».

Он твердо решил не просто бывать с отцовского дозволения у женщин, но добиться для себя права приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Хитроумная тактика родилась и созрела в несмелом, но мятежном его сердце, и, руководствуясь ею, он с доскональной изощренностью осуществлял свои набеги на отцовский кошелек, ловко играл на страхах Тайри, выдаивал из него как можно больше, но с таким расчетом, чтобы не вывести его из себя, хватив через край, и не прервать поток денежных поступлений. Он умел точно угадать тот неуловимый миг, когда пора прервать свои улыбчивые домогательства и, покаянно свесив голову, пробормотать слова извинения; знал, когда и как вновь двинуться на приступ, захватывая одно за другим все новые послабления себе, предусмотрительно отступая, едва лишь Тайри ощетинится, и нагло наступая снова, как только отец отвернется, уверенно полагаясь на то, что глубоко укоренившееся чувство вины удержит Тайри от чересчур суровых мер наказания.

Попытки Тайри сорвать с мира белых прельстительные покровы и обнажить его убогую сущность лишь увеличили в глазах его сына притягательную силу этого мира, ибо на каком еще примере мог Рыбий Пуп строить жизнь, что положить в ее основу, как не образ отца, любимый и одновременно отталкивающий, и те расплывчатые, неправдоподобно искаженные представления о мире белых, какие просочились к нему сквозь расовые барьеры? Черный пояс был для него чем-то вроде болота, позорной ямы, в которой он по вопиющей несправедливости обречен влачить свои дни. Как выкарабкаться из этого болота, как спастись из ямы? Этого он не знал.

Ни он сам, ни Тайри не предвидели, какую особенность прежде всего выявят в нем изменившиеся обстоятельства его жизни.

Рыбий Пуп никогда не блистал успехами в учении, и второй год с грехом пополам выезжал в школе на посредственных оценках. Теперь же, после крещения, полученного им в Вериных объятиях, то, о чем говорилось в учебниках, и подавно отодвинулось вдаль. Он знал, что не найдет в них даже упоминания о том, с чем будет вынужден столкнуться в жизни, а Тайри в первый же раз, как Рыбий Пуп пришел из школы к нему в контору, только подлил масла в огонь, объявив со свойственным ему хвастливым самолюбованием:

— Ни в одной школе Америки, Пуп, столько не узнаешь, сколько здесь, в моем заведении.

Рыбий Пуп промолчал, но до чего обескуражен был бы Тайри, если б мог знать, с каким горячим одобрением принял сын его слова!

До сих пор он добирался в школу сам, но теперь Тайри предложил, что будет каждое утро подвозить его на машине по дороге в свое заведение.

— Слушай, Пуп, — в то первое утро Тайри был с ним задушевно откровенен, — мне тут нужно еще заехать кой за кем. Одна молодая женщина… — Он откашлялся. — Знакомая моя… Ты того… не обязательно рассказывать, что ты ее видел, понимаешь?

— Конечно, папа. Все понимаю, — быстро отозвался Рыбий Пуп.

— Ну да? — Тайри усмехнулся.

— Меня, пап, твои дела не касаются.

— Правильно, молодец. — Тайри был доволен. — Если кто будет спрашивать, ты про меня ничего не знаешь.

Так вот почему Тайри никогда до сих пор не подвозил его в школу! Он заезжал за знакомой и не хотел, чтобы это стало известно. Ну и ну. С каждым часом обнажались скрытые пружины, которые приводили в движение мир взрослых. Машина остановилась перед каркасным домом, стоящим поодаль от тротуара.

— Едва ли ты ее знаешь, — сказал Тайри, трижды просигналив автомобильным гудком. — Ее зовут Глория Мейсон.

Минуту спустя из дома показалась молодая мулатка и, торопливо стуча каблуками, покачивая бедрами, направилась к машине. Глаза и губы у нее были подкрашены.

— Впусти-ка ее, Пуп, — велел Тайри.

Рыбий Пуп выскочил из машины и придержал дверцу. Женщине было лет двадцать шесть. Пышногрудая, смешливая, с золотистой кожей и карими веселыми глазами — у него прямо дух захватило. И нарядная, он еще никогда не стоял с такой рядом.

— Познакомься, Пуп, это Глория, — представил ее Тайри.

— Очень приятно, — сказал Рыбий Пуп.

— Рада с тобой познакомиться, Пуп. — Глория пожала ему руку и села в машину. — В школу едешь? — сказала она, взглянув на его учебники. — Много приходится заниматься?

— Порядком, — протянул Рыбий Пуп. Он сел рядом, держась поближе к дверце.

Машина тронулась. Счастливый человек Тайри, думал Рыбий Пуп. Что захочет, то и делает. Но ничего, настанет день, когда и у него так будет. Удивительно разговаривает эта Глория, совсем не тем плаксивым голосом, каким обыкновенно говорят черные. Голову держит высоко, четко произносит слова, вся ее повадка дышит уверенностью. В голове пронеслась мысль о Вере и слова Тайри, что когда-нибудь, вспомнив ночку у Мод Уильямс, он будет помирать со смеху! Он вел себя с этой потаскушкой Верой как с принцессой, но теперь ему не нужно доказывать, что с нею нечего больше встречаться, — он найдет себе гораздо лучше.

Глория повергла его в замешательство не только тем, что походила на белую женщину, но и тем, что держалась как белая. Постой, что значит держаться как белые? Она прекрасно держится. Ну а что значит прекрасно? Да уж во всяком случае, черная женщина так держаться не будет. В чем же разница? Он вспомнил, как в давно минувший вечер подрался с Сэмом под газовым фонарем на углу и как Сэм говорил, что такое черные люди, а что — ниггеры… К этой Глории, во всяком случае, никак не подходит такая кличка. Она ведет себя в точности как белые продавщицы из больших магазинов в центре города, куда он ходит покупать галстуки.