X

Перемена. На школьном дворе — гомон, визг. Черные школьники оравой высыпали на пыльную площадку. Зик сорвал с какого-то малыша черно-желтую в шашечку кепку и дразнил его — бегал, размахивая кепкой высоко в воздухе, чтобы все видели, какой у нее дурацкий рисунок. Шестилетний владелец кепки ревел, и кое-кто из ребят уж стал поглядывать на Зика косо.

— Слышь, Зик, отдай назад! — крикнул Рыбий Пуп.

— Кончай, связался с маленьким! — усовестил приятеля Сэм.

— Возьми, попробуй! — отозвался Зик и понесся по двору, уворачиваясь от рук, пытающихся выхватить кепку.

Рыбий Пуп вместе с другими бросился догонять. На бегу он заметил, что на дальнем краю двора, тщедушный и, как всегда, угрюмый, стоит отец Сэма, мистер Дэвис — Дэвисы жили в двух шагах от их дома. Он увидел, как мистер Дэвис позвал Сэма и торопливо повел его куда-то. Рыбий Пуп посмотрел им вслед. Странно. Не иначе как заболел кто-нибудь. Он опять устремился следом за теми, кто настигал Зика, но приостановился, потому что Зика окликнул и подозвал к себе его отец, мистер Джордан. Зик подбежал к нему, и Рыбий Пуп видел, как мистер Джордан сгреб сына и втолкнул в машину, которая с открытой дверцей дожидалась рядом. «Что ж это делается?» — спросил он себя вслух, глядя, как набирает скорость машина мистера Джордана. Кто-то крикнул:

— Все, увел Зик кепку!

— На! Держи!

Зик швырнул кепку из окна заворачивающей за угол машины.

— Спорим, старик его взгреть надумал за что-нибудь, — заметил кто-то из мальчишек.

Рыбий Пуп бережно подобрал кепку с пыльной земли и кинул владельцу. Только что у него на глазах двух его друзей забрали со школьного двора родители. «Что такое стряслось?» — снова спросил он себя. Разгоряченные ребята, галдя, тронулись со двора к дверям школы. Вдруг Рыбий Пуп остолбенел — к нему со всех ног бежал отец. Позади, у тротуара, стояла их машина: дверца настежь, мотор не выключен…

— Папа, привет! Что случилось?

Не говоря ни слова, отец схватил его за руку и дернул за собой.

— Пошли!

— Да что случилось-то, пап?

— Идем, не разговаривай!

Отец подтолкнул его вперед, но Рыбий Пуп вывернулся.

— В чем дело, скажи?

— ВЛЕЗАЙ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ — НУ! — истерически крикнул отец, грубо вталкивая его в машину.

В полной растерянности Рыбий Пуп повиновался, успев заметить, как на них изумленно таращат глаза ребята. Отец, потный, с налитыми кровью глазами, единым духом очутился за баранкой, выжал ногой сцепление, включил первую передачу, и машина рванула вперед так резко, что Пупа отшвырнуло к спинке сиденья, у него даже дыхание занялось. Точно змея, когда она уходит от смертельной опасности, правая рука отца метнулась к сиденью и переложила на колени пистолет; он включил вторую передачу, и машина пролетела перекресток на красный свет. Рыбий Пуп ощущал на сухом языке медный привкус опасности и, не зная, в чем таится угроза, ждал ее отовсюду. У него навернулись слезы, но он прогнал их и сам удивился, что, оказывается, умеет управлять своими чувствами.

— Папа, что все же…

— Когда тебе что-то велят, делай! — проскрежетал отец. — А не стой как истукан: «что» да «почему»! Запомнил?

— Д-да, пап. А все же, это… что случилось?

Молчание; только машина катит вперед.

— Случилась беда, — скупо бросил отец. — После узнаешь.

В летнем воздухе сухо защелкали далекие пистолетные выстрелы.

— Ляжь на пол, сын! — приказал отец.

— Да, пап…

Отцовская правая рука ухватила его за шиворот и головой вперед стянула на днище. Он затаился там, слушая, как стреляют. Приподнял голову.

— Скажи, папа… Что это? — всхлипнул он.

— Расовые беспорядки, сынок, надо скорее доставить тебя домой.

— Расовые?

— Ага. Побоище, сын. Это белые…

На бешеной скорости машина скребнула колесами по асфальту, и у него по коже побежали мурашки. Белые… Это слово отдавалось в сознании ударами погребального колокола. Он давно слыхал о расправах, которые чинят над черными людьми белые люди, и вот сегодня впервые в жизни спасался бегством от подобной расправы.

— Кто-то из наших что-нибудь выкинул, да, пап? — спросил он, еще не зная, в чем дело, но заранее зная, кто виноват.

— Да вроде того, — буркнул отец.

Ладно, что бы там ни случилось, он останется рядом с отцом, а потребуется — и умрет вместе с ним. Мысль об этом пробудила в нем горькое торжество; он прислушался, не раздадутся ли снова выстрелы. Да только почему же они не сражаются, а удирают? В нем шевельнулась еще не осознанная жалость к отцу. Человек либо дерется, либо признает себя побежденным. А вот они с отцом — бегут… Стыд перехватил ему горло, он судорожно глотнул.

— Главное дело — доставить тебя домой, — сипло сказал отец и крутнул баранку так, что Пупа плотно прижало к стенке машины.

— А мама где?

— Она-то дома.

В воображении промелькнула картина: тысячи чернокожих людей удирают, спасая жизнь; его замутило. Под шинами захрустел гравий, машину резко тряхнуло на колдобине — они подъезжали к дому.

— Ну, проскочили, — вздохнул отец. — Хоть вместе, а там будь что будет.

Вот именно, давай деру, радуйся, что остался цел! Опять послышались выстрелы, и его с внезапной силой потянуло туда, где стреляют… Машина стала; отец открыл дверцу.

— Ступай в дом, сынок.

Он неуклюже выбрался наружу, готовый к тому, что из-за забора тотчас покажутся белые лица, однако во дворе было пустынно, тихо.

— Скорее, Пуп! — это его звала мать.

Она стояла на заднем крыльце, лицо ее оплыло, исказилось от страха. И чем ближе он к ней подходил, тем все более отдалялся от нее. Это его родители? Эти перепуганные, дрожащие люди? Они страшны ему, страшнее белых. Он вдруг увидел своих родителей такими, какими, по его представлению, их должны видеть белые, и в какой-то мере проникся к ним тем же презрением. Когда он подошел к матери, она обхватила его, и он стерпел, а хотелось отшатнуться от нее, как от чего-то нечистого. И еще он понимал, что никогда не мог бы выразить все, что чувствует, словами.

— Слава те, Господи, — сказала она сквозь слезы.

— Идите в дом, — прошипел отец, вбегая первый с пистолетом в руках.

Без звука они вошли за ним на кухню. Отец закрыл и запер дверь, мать опустила шторы на окнах. Рыбий Пуп слышал хриплое дыхание отца. Мать села за стол, приложила к глазам платок. Вновь затрещали выстрелы, с ревом пронеслись по улице машины.

— Крови им надо, — пробормотал отец, сжимая пистолет.

— Папа, а что же было? — в третий раз спросил он.

— Сиди тихо, без тебя обойдется, — одернула его мать.

— Придет время, сынок, расскажу, — сказал отец. И вдруг круто обернулся, в упор посмотрел на сына: — Хотя тебе уже двенадцать лет, пора и знать! Слушай, Пуп, и запомни: НИКОГДА НЕ СМОТРИ НА БЕЛУЮ ЖЕНЩИНУ, понятно?

— Белую женщину? — тихо и с недоумением переспросил мальчик.

— Тайри, не нужно с ним так говорить, — всполошилась мать.

— Если ему не рано подыхать, так, стало быть, и знать не рано! — яростно прошептал отец. — Давным-давно надо было с ним завести этот разговор. Пусть знает, и чем раньше, тем лучше.

— Потом как-нибудь, Тайри, — жалобно сказала мать. — Ведь ребенок еще…

— В глазах белых он мужчина! — проревел отец и запнулся, глотнул: — Эмма, давай уж это я возьму на себя. Я за него в ответе. Надо, чтоб он знал!

Рыбий Пуп почувствовал, как у него по черепу прополз холодок, сдавило виски. Над ним совершался обряд. Он не умом это понял, он знал, чуял нутром. Он причащался тайн, вступал в число посвященных, он вступал на крутую, неверную тропу по краю пропасти, ведущую из детства к возмужанию. Он напряженно ждал. На улице перед самым домом раскололи тишину выстрелы, отец подскочил к окну, выглянул наружу.

— Ложись на пол! — скомандовал он.

Рыбий Пуп вытянулся на полу; слышно было, как рядом давится рыданиями мать.