Это было задолго до того, как садоводство стало ее хлебом и ее страстью. А тогда, в пылу безудержного оптимизма, она засеяла сад гвоздиками и живокостью, водосбором, азалиями, жимолостью, геранью, перечником и колокольчиками. На пакетиках с семенами все они цвели буйным разноцветьем, но в сырой комковатой почве они или не всходили вообще, или давали лишь несколько жалких побегов.

Из тех первых посадок выжила только магнолия. Сейчас она уже отцвела и стояла раздетая, окруженная опавшими лепестками. Под ней примостилась покоробившаяся от сырости, покрытая войлоком мха скамейка.

Теперь же, умудренная опытом, Кейт сажала глянцевые, будто восковые цикламены, сочные, полосатые хосты, лохматые папоротники, а также различные вьюнки, в основном выносливых, тенелюбивых сортов. Вьюнки, правда, при всей своей тенелюбивости, так и норовили перебраться через заднюю стену на солнечную сторону — стоило Кейт отвернуться.

И все же она очень привязалась к этому дому, в котором они вдвоем прожили уже двадцать лет. Ее восхищала и его основательность, и то, как прочно он стоял в лондонской глине; и квадратная двухэтажная пристройка-«фо-нарь», накрытая щегольской черепичной шляпой; и нарядная отделка из кованого железа; и балкончик на фасаде, на который нельзя выйти, поскольку был он чисто декоративным элементом, причудой архитектора. Даже одинаковость ее дома с остальными домами на улице странным образом грела ей душу. То, что садик просматривался из спален домов на Брумвуд-роуд, внушало Кейт спокойствие. И было что-то уютное в том, как примыкали друг к другу все эти идентичные полоски земли — край в край, заборчик к заборчику.

Выплаты по ссуде за дом перестали казаться ей серьезными расходами, да и вообще дом был уже почти выкуплен. Счета оплачивались по частям, прямым дебитованием, и больше не висели над Кейт дамокловым мечом. Она зарабатывала вполне прилично, а Алекс — и того больше. В финансовом отношении ее дела никогда не обстояли лучше, чем сейчас. Наконец-то у нее появилось ощущение, что она контролирует ход своей жизни, — ощущение устроенности и безопасности.

Пока она ожидала, когда закипит вода в чайнике, ее взгляд бездумно бродил по кухне, повсюду натыкаясь на беспорядок и передавая в мозг картину ужасного хаоса. Ее окружало так много вещей, столько имущества скопилось за два десятилетия! Даже от случайной мысли о возможном переезде, о том, что ей придется упаковывать и перевозить всю эту неразбериху, у нее кружилась голова и портилось настроение.

На одном только комоде лежали: два непарных носка; сломанный велосипедный звонок; батарейки — то ли пустые, то ли рабочие; погнутая вилка; выкройка из «Вог», свернутая и как попало засунутая в конверт; розовый улыбающийся тостер с таймером, подаренный кем-то на Рождество… «Место для всего, — пошутила Кейт про себя, барабаня пальцами по оконной раме, — и все на месте».

Когда Алекс посмотрел в ее сторону, Кейт жестом попросила его подойти. Газонокосилка дернулась и зарылась в землю. Удрученно ухмыльнувшись, Алекс бросил ее как есть, подошел к задней двери и встал там, опираясь на косяк в своей обычной расслабленной манере, как бы обнимая себя: руки сложены на груди, ноги скрещены, правая стопа по-балетному опирается на носок — для равновесия.

— Наоми приехала, — тихо и конфиденциально проинформировала она его, с мученической улыбкой.

— Да? — Всегда, когда речь заходила о ближайших подругах Кейт, на лице Алекса появлялось выражение добродушной терпимости.

— Она ушла от Алана.

— Опять?

— На этот раз навсегда — так она утверждает.

— Ну, поживем — увидим. — Он расплел руки, чтобы откинуть волосы, упавшие на глаза — серые глаза, в которых отражалось все, что они видели и знали.

— Она примчалась сюда в луже слез — и на такси.

— Автобус нашей Наоми не подходит. И метро тоже не для нее. Своих мужчин она бросает стильно.

— А как же иначе. — Кейт взглянула на часы и ворчливо добавила: — Интересно, что бы она делала, если бы нас не оказалось дома. У нее с собой медного гроша не было. Как бы она рассчиталась с таксистом?

— Так кто же ему заплатил?

— Не догадываешься? — Она развела руки, словно говоря: «А что мне оставалось делать?». — Я вот думаю, не позвонить ли мне Элли. Может, стоит ее позвать.

— Может, и стоит, — задумчиво ответил Алекс, почесывая заложенный цветочной пыльцой нос. — Если тебе действительно нужна ее помощь.

— Ты ведь знаешь ее. Иногда она дает очень разумные советы.

— Иногда. А в остальное время она ведет себя как старая кошелка, — заметил он шутливо, и от улыбки каждая черточка его лица сместилась вправо. — Сначала ответь себе на один вопрос: а не станет ли от ее помощи только хуже?

Алекс не был красивым (хотя Кейт не могла бы объяснить почему), но при этом был настолько обаятелен и симпатичен, что она не смогла удержаться и крепко сжала его загорелый локоть, обхватила бицепс, видневшийся из-под рукава футболки, а потом прикоснулась губами к плечу и вдохнула через влажную, пахнущую стиральным порошком ткань его сладкий, теплый аромат.

— Такой риск существует.

— Все будет зависеть от ее настроения.

— Именно.

Они с Алексом так хорошо понимали друг друга, между ними установились такие открытые, честные отношения. Оценивая прожитое, эти отношения Кейт считала своим наивысшим достижением.

— А ты не уступишь Наоми свою комнату? — Она просительно посмотрела на Алекса. — Может, поспишь в гостевой одну ночь? Или две? Не знаю ее планов — надолго ли она почтила нас своим присутствием.

— Ну конечно, — ответил он, поколебавшись всего какую-то долю секунды. Как и все люди, он тоже испытывал недовольство и досаду, но при этом у него была способность немедленно справляться с этими чувствами. И потом он не вспоминал ни о своей щедрости, ни о людях, которые злоупотребили ею. В отличие от Кейт, он ни на кого не держал зла. — Смотри-ка, чайник сейчас взорвется. Давай я заварю чай, а ты пока иди выражать соболезнования.

— Нет, ты иди, а я займусь чаем. Побудь для Наоми жилеткой — хотя бы пять минут. Поболтай с ней, посиди рядом, повытирай слезы. Составь ей компанию. Утешь ее. Завладей ее мягкой ручкой и позволь ее гневу вылиться наружу. Проследи, чтобы она не вскрыла себе вены. Она ведь так любит разводить мелодраму.

— Да уж.

Алекс не спеша направился в сторону гостиной. Кейт достала старинное, с растительным рисунком блюдо, покрытое паутинкой трещин, и стала перекладывать туда печенье, а сама прислушивалась к его бодрому приветствию, к низкому голосу с успокаивающими интонациями и к ответному нытью Наоми.

Чуть позже Кейт подошла к телефону, сняла трубку, положила ее обратно, снова сняла ее — и снова положила обратно. Ей очень хотелось призвать подкрепление в лице Элли, которая (при соответствующем настрое, разумеется) в подобных ситуациях проявляла недюжинную выдержку.

С другой стороны, она порою бывала слишком жесткой, слишком категоричной, слишком резкой. Словом, Элейн Шарп иногда вела себя как… как Элейн Шарп.

Джеральдин Горст, в девичестве Гарви, королевой восседала в жалобно поскрипывающем шезлонге. Тень от рододендронов, в которой Джеральдин пряталась от неумолимо наступающего солнца, становилась все короче.

Она не очень-то любила жару. Вчера, угощая на кухне миссис Тигни кофе и изо всех сил пытаясь держаться со своей гостьей как с ровней, Джеральдин так и сказала, чтобы поддержать разговор. Она так и сказала, обращаясь к джинсовой спине Кейт, пока та копалась в клумбе с розами. Она так и сказала мойщику окон, запрокинув голову назад, чтобы ее голос достиг верха гибкой лестницы, подвешенной к кирпичной стене Копперфилдса — ее внушительного дома в Суррее. («Я не очень-то люблю жару», — услышал он, приступая к фронтону.) И сегодня утром Джеральдин то же самое сказала кассирше в «Маркс энд Спенсер». Девушка на секунду отвлеклась от складывания белой воздушной нейлоновой сорочки, подняла голову и через ряды ярких блузок и купальников посмотрела в направлении выхода из магазина, еле видного из ее отдела. Наверное, в среде флуоресцентного освещения, кондиционеров и приглушенных голосов о прелестях лета можно было только догадываться.