— Не должно быть никакой задержки. Правительство обязано продолжать работу.

Это было мудрое решение. На стыке обоих правительств должен был оставаться некрасивый шрам, и только.

Выходя из кабинета О’Доннела, президент увидел министра юстиции. — Я хотел с вами поговорить, — сказал он.

— Хорошо, — ответил Роберт Кеннеди.

Но Джонсон не хотел разговаривать в кабинете президента, и они вошли в маленькую переднюю, расположенную против умывальной комнаты президента. Джонсон сказал Роберту Кеннеди, что тот необходим ему больше, чем был необходим своему брату. К этому времени уже около полудюжины членов правительства процитировали Кеннеди эту фразу. К тому же он вообще не хотел обсуждать сейчас вопрос о своем дальнейшем пребывании в кабинете. Роберт сказал Джонсону, что сейчас перед ними стоит куда более прозаический вопрос — вопрос о мебели. Чтобы уложить в ящики вещи его брата, объяснил он, потребуется время.

— Вы можете подождать? — спросил он.

— Ну конечно, — ответил новый президент и тут же стал пояснять, что он имел в виду. В сущности, сам он не хочет сразу же занимать Белый дом, но на этом настаивают его советники.

На министра юстиции это не произвело впечатления, и, видимо, его неотзывчивость побудила Джонсона принять быстрое решение — вернуться в свой кабинет в здании канцелярии президента.

Джонсон не преувеличивал, говоря о давлении, которое оказывали на него, чтобы заставить перебраться в Белый дом. После своей встречи с Робертом Кеннеди он стал ожесточенно сопротивляться этому давлению. Он спустился в оперативный отдел, где просмотрел сообщения, поступившие от директора ЦРУ Маккоуна и своего специального помощника Банди. Затем, согнувшись под зонтом, который держал над ним агент, он быстро пересек Уэст Икзекьютив-авеню, чтобы встретиться с Раском, Макнамарой и лидерами конгресса. Сотрудникам своего секретариата он кратко бросил:

— Мари будет отвечать на телефонные звонки, а Хуанита займется людьми.

Когда кто-то поднял вопрос, что президенту следовало бы выступить вечером по телевидению с обращением к народу, Джонсон отрицательно покачал головой. Адъютант нового президента полковник Уильям Джексон настойчиво доказывал Джонсону, что ему следует вернуться в Белый дом. На Джонсона это не произвело впечатления. — Пребывание президента в Белом доме придаст людям уверенность, — объяснил полковник.

— Людям придаст уверенность, если мы будем как следует выполнять свою работу, — отпарировал президент. — И хватит об этом! Мы должны в первую очередь подумать о госпоже Кеннеди и ее семье.

В это время на другой стороне улицы Роберт Кеннеди сказал Эвелин Линкольн, что ей не следует торопиться. Тем не менее она спешила. Два кресла-качалки Джона Кеннеди были быстро связаны и увезены через Уэст Икзекьютив-авеню на маленькой тележке. Освободить помещение к 9. 30 было невозможно, но Эвелин стремилась упаковать все в картонные ящики к одиннадцати часам. И хотя Эвелин выходила на короткое время, чтобы присутствовать при богослужении в президентской резиденции, она все-таки: успела сделать все необходимое. Для нее одной работы хватило бы на целый день, но как только она взялась за первую коробку, ее окружила целая команда помощников: ее муж, Мэри Галлахер, Джо Джордано, Бутс Мюллер и Магзи О’Лири. На минуту к ней заглянул Кен О’Доннел. Сказав, что он одобряет быстрый вывоз вещей Кеннеди, О’Доннел бросил на стол свою техасскую папку.

— Я пошел домой, — сказал Кен, как всегда кратко. Эвелин решила, что он подал в отставку. Папка О’Доннела была упакована вместе с принадлежавшими президенту, моделями судов, картинами, ящиком для сигар, стоявшим перед креслом президента в зале заседаний членов кабинета, резным письменным столом из его Овального кабинета и сувенирами, которые на этом столе находились. По мере того как выносились вещи бывшего главы правительства, прибывали вещи нового. На стене позади стола Эвелин Линкольн быстро появился огромный портрет Линдона Джонсона в золотой раме, перенесенный из его бывшего кабинета вице-президента. Пока Эвелин и ее команда паковали вещи в восточном крыле Белого дома, Артур Шлезингер закончил писать заявление об отставке. В западном крыле Тед Соренсен сообщал своим сотрудникам, что собирается уйти со своего поста и ожидает, что они поступят также. Большинство агентов, ездивших в Техас, трудились над своими отчетами. Шофер Билл Грир передавал для специального исследования одежду, которая была на президенте Кеннеди в Далласе. Мак Банди дежурил в приемной вице-президента, Дуайт Эйзенхауэр находился в пути, чтобы встретиться с Джонсоном, который говорил в это время по телефону с сенатором Хьюбертом Хэмфри, выражая ему благодарность за его выступление по телевидению, а затем с сенатором Ярборо, подтверждая получение его телеграммы о поддержке.

Член Национального комитета демократической партии Байрон Скелтон телеграфировал Роберту Кеннеди из Техаса: «Если бы только мое предостережение вам в письме от 4 ноября о визите в Даллас было принято во внимание!»

В Далласе Ли Освальд лежал в своей камере да пятом этаже под усиленной охраной. Его жена, мать и две дочери находились в номерах 905 — 907 на девятом этаже отеля «Адольфус», куда их быстро перевез из дома Пейнов корреспондент журнала «Лайф» Томас Томпсон. За ночь число улик против убийцы Кеннеди увеличилось. Просидев шесть часов над микрофильмами своих документов, директора магазина спортивных товаров фирмы «Клейн» в Чикаго в четыре часа утра по центральному стандартному времени нашли талон журнала «Америкен райфлмэн», по которому восемь месяцев назад Освальд заказал винтовку с оптическим прицелом. Отдых не изменил к лучшему поведение ее владельца. Когда Освальда снова привели в комнату для допроса, Форест Соррелз пришел к выводу, что арестованный нарочно изводит капитана Уилла Фритца в надежде, что тот изобьет его, что дало бы ему возможность выдвинуть обвинение в жестоком обращении с ним полиции. С другой стороны, полиция тоже не усовершенствовала свои методы допроса. Маленькая комната (площадью 11 на 14 футов) была опять набита полицейскими Далласа, Техаса и федеральной полиции, а многие вопросы, ставившиеся арестованному, вряд ли имели прямое отношение к делу. К примеру, Фритц спросил Освальда, верит ли он в бога. Позднее Фритц вспомнил, что Освальд, справедливо дав ему отпор, заявил, что «не намерен обсуждать этот вопрос». Освальд жалко лгал, рассказывая о своем прошлом. Он утверждал, что не мог купить винтовку, получая в книжном складе 1 доллар 25 центов в час. Он стремился убедить окружавших его людей в том, что он «не коммунист, не марксист-ленинец, а просто марксист».Поскольку среди тех, кто вел следствие, не было лиц, сведущих в диалектическом материализме, это кажется бессмысленным. Никто из них не читал Гегеля, как не читал его, конечно, и сам заключенный.

По поводу убийства Джона Кеннеди Освальд заметил:

— Люди забудут обо всем этом через несколько дней, так как будет другой президент.

Это, а также брошенное им вскользь замечание, что у главы правительства «милая семья», — вот все, что сказал Освальд о своей жертве. Фритцу он заявил, что не может сказать «ничего особенного о президенте», имея в виду Джона Кеннеди. Несмотря на неполноту протоколов допросов (видимо, Освальда не спрашивали о губернаторе Коннэли), чувствуется, что и более полная запись дала бы немногим больше Даже когда Освальду разрешили свидание с женой, матерью и братом, он был до странности сдержан в том, что касалось национальной трагедии. Во время пятиминутной встречи с родственниками он почти не обращал внимания на мать, расспрашивая по-русски жену о детях. В какой-то момент Марина Освальд громко рассмеялась и сказала своей свекрови на ломаном английском языке:

— Мама, он говорит, что любит меня и купит Джун туфли.

Марина не спрашивала мужа, убил ли он Кеннеди, тем не менее это не выходило у нее из головы. Позднее она говорила:

— По его глазам видно было, что он виновен.

Выражение глаз Ли Освальда произвело исключительное впечатление на его брата, внимательно за ним наблюдавшего. Роберт Освальд оставался с Ли в два раза дольше, чем жена и мать. Впоследствии он вспоминал: