Наконец-то можно вернуться к текущим делам! Демос ждет советов своего стратега. Он верит в его волю, энергию, разум и не хочет знать, что Перикл уже стар, надломлен горем и мечтает о покое.
Одиночество становится его уделом. Умер оклеветанный Фидий. Эпидемия унесла в могилу его близких. Где-то на чужбине завершает свой жизненный круг Анаксагор. Все чаще приходит к Периклу мысль о смерти. Сколько лет он доказывал, что закон, право и истину определяет большинство! Что ж, настал его час последний, раз присоединиться к большинству — мертвые ждут.
В 429 году Перикла поражает та же болезнь, что и его соплеменников. Он болеет долго, незаметно угасая с каждым днем. Изредка его навещают немногие оставшиеся в живых друзья. Они рассказывают о том, что происходит в городе, пытаются ободрить умирающего. Перикл терпеливо слушает. Ему трудно говорить, и он молча показывает на ладанку, которую Аспасия надела ему на шею, моля богов об исцелении. Перикл грустно улыбается — не правда ли, смешно: просвещенный человек, всегда иронизировавший над суевериями, обращается к столь нелепому средству, как к последней надежде. И друзья понимают: Перикл не верит, что поднимется с постели.
Он лежит в тишине, безразличный ко всему окружающему, наедине со своими мыслями. О чем они, эти мысли? Чего в них больше — гордости или сожаления? Гордости за то, что сделано, или сожаления о том, что не завершено? Рано или поздно наступает момент, когда приходится подводить итоги. Что ж, ему, кажется, нечего стыдиться — он жил честно и умирает достойно. Он поступал так, как находил нужным, полезным и правильным, не ища ни славы, ни почестей. С одинаковым равнодушием относился к похвалам и клевете. Столь же спокойно он отдает себя, на суд потомкам.
Перикл знает: его не назовут великим полководцем или реформатором. Он не изобрел ничего нового и лишь завершил то, что начали его предшественники. Но именно при нем Афины стали могущественной державой, властвующей на морях. При нем они украсились величественными постройками, превратились в умственный центр тогдашнего мира, вызывающий удивление и восхищение. Наконец, самое главное — разве не он помог окрепнуть и утвердиться афинской демократии, благами которой пользуются все, кто облечен почетным званием гражданина? Правда, Сократ упрекал Перикла за то, что он будто бы развратил демос, приучив его к праздности, что он избаловал его подачками. Но и мудрейший из философов может заблуждаться. Перикл хотел лишь одного — чтобы народ в своей, стране чувствовал себя господином и высшим судьей. Не в этом ли смысл демократии, которой он, Перикл, ревностно служил всю жизнь?
Нет, ему не о чем сожалеть. Разве только о том, что он не увидит победного окончания войны, которая ведется по его плану. «Первый стратег» покидает сограждан в тяжелые дни. Но он не сомневается: Афины выстоят а в конце концов возьмут верх над Спартой. И тогда недруги перестанут обвинять Перикла в том, что он причина несчастий, обрушившихся на отечество.
Вождь демоса умирал с надеждой, что его родину ожидает блестящее будущее. Он, во всяком случае, сделал для этого все, что было в его силах.
Как политик, Перикл жил настоящим. Осторожный и предусмотрительный, он, вероятно, пытался заглядывать вперед, рассчитывая дальнейшие ходы. Но мог ли он, при всей проницательности, предвидеть последствия своей политики? И справедливо ли возлагать на него ответственность за то, что вскоре произошло с Афинами?
Периклу не приходило в голову, что столь тщательно возводимое им здание развалится с такой быстротой. Его эпоху позднее безоговорочно назовут «золотым веком» афинской истории, с его именем свяжут наивысший расцвет Афин. Трагизм в том, что источники этого процветания в самих себе таили зародыши гибели.
Демократия оставалась демократией для избранных. Она могла существовать, лишь эксплуатируя союзников, фактически превратившихся в подданных. Свобода афинских граждан предполагала несвободу большинства населения державы. От союзников требовали покорности и уплаты дани. И золото текло в государственную казну. Оно дало возможность украсить город знаменитыми сооружениями, создать мощный флот. Оно открыло гражданам дорогу к оплачиваемым должностям, позволяло кормить их и развлекать. Сократ говорил, что Перикл сделал афинян «ленивыми, трусливыми, болтливыми и жадными». В этих словах больше горечи, чем истины. Но верно, что все больше людей, окунувшись в политическую деятельность, отвыкало от производительного труда.
Перикл утверждал: постыдна не бедность, а праздность, и наивно полагал, что навсегда покончил с нищетой. Он не знал, что только за первые шесть лет войны будет израсходовано около 5 тысяч талантов и придется прибегать к чрезвычайным мерам — вводить налоги, почти вдвое увеличивать форос, подняв его до тысячи талантов в год. За стенами города укрылись не просто крестьяне Аттики — в нем скопились тысячи разорившихся граждан, лишенных возможности трудиться. Паразитическая психология захватывала обедневшие слои демоса, которые требовали, чтобы государство их содержало. «Тяжелая работа — удел рабов», — безапелляционно заявит Аристотель. Афинский гражданин рожден свободным и должен быть свободен от унизительных занятий. Его место — в военном строю, на заседании Совета пятисот, Народного собрания, гелиеи. Разве союзные города, афинские метеки, масса рабов не в состоянии обеспечить безбедное существование граждан?
Крестьяне, чьи земли опустошены спартанскими войсками, мелкие торговцы и ремесленники, разорившиеся в результате войны, — все они ждали помощи от государства. Единственным источником дохода для многих становится участие в управлении и особенно в суде. После смерти Перикла вождь демократов Клеон увеличивает, оплату гелиастов до трех оболов.
Перикл верил, что суд — опора демократии. Он хотел, чтобы весь демос участвовал в гелиее. Предполагал ли он, что Афины охватит мания судебных процессов? Растет сутяжничество, множатся доносы. Доносят на союзные города, увеличивая с них дань, на богачей, чье имущество конфискуют, на чиновников, подозреваемых во взяточничестве, на мнимых заговорщиков. Обнищавший свободный демос становится рабом трех оболов.
Перикл полагал: для правильных решений достаточно простого здравого смысла. Неподготовленность и неквалифицированность большинства судей обернулась против справедливости. Не в силах разобраться в изощренных аргументах ораторов, гелиасты голосовали, поддавшись настроениям минуты, поддерживали тех, кто умел произвести выгодное впечатление.
Периклу казалось, он сумел покончить с раздорами и установить согласие среди граждан. После нескольких лет войны от мнимого единства не осталось и следа. Оживились противники демократии. Сам демос раскололся на враждующие группировки. Одни призывали к решительным военным действиям, другие — к немедленному заключению мира. Одни критиковали афинские порядки за их недостатки, другие — за их достоинства. Бесконечные судебные процессы лишь усиливали недоверие и подозрительность. И не нашлось руководителей, способных покончить с хаосом и проводить твердую, последовательную политику.
В Народном собрании и суде всем заправляют демагоги. Люди нового поколения, они усвоили нехитрую мысль, что власть — отличный источник обогащения, и беззастенчиво распоряжаются государственной казной.
Умело используя недовольство и раздражение масс, демагоги с необыкновенной легкостью фабрикуют обвинения против тех, кто им неугоден, особенно среди состоятельных граждан. Штрафы и конфискации становятся обычным явлением. И как следствие — расцветает взяточничество. Проще откупиться от сикофанта или демагога, чем подвергаться судебному преследованию. «Меня некоторые привлекают к суду, — жаловался Сократу его друг Критон, — не потому, что обижены мною, а в надежде, что я скорее заплачу деньги, чем буду вести процесс».
Используя влияние, демагоги возвышают своих сторонников. У власти оказываются случайные люди, не имеющие ни знаний, ни опыта. Одни ораторствуют на трибуне, другие возглавляют войска. Вдали от Афин стратеги подчас вынуждены выполнять решения, которые им навязаны и которых они не одобряют. При неудаче их обвиняют в подкупе, в случае успеха им завидуют и начинают опасаться. Стратеги идут в бой, не зная, что их ждет по возвращении. Одного обвиняют в утайке денег, другого — в осторожных действиях, третьего — в том, что не преследовал отступающего противника. Историк Фукидид, будучи стратегом, не смог спасти осажденный Амфиполь. Этого оказалось достаточно, чтобы его изгнали из Афин.