Перикла называли «Олимпийцем» за то, что на языке у него молнии, которыми он разил подобно Зевсу Громовержцу.

Но политика требовала еще находчивости и изобретательности. Вождя аристократов Фукидида, сына Мелесия, спросили однажды, кто искусней в борьбе: он или Перикл. Фукидид ответил:

— Если даже я его поборю и положу на обе лопатки, он и тогда станет доказывать, что стоит на ногах. В этом споре он победит меня и убедит в собственной правоте всех зрителей.

Страх перед народом исчез. Не было больше нужды заигрывать с демосом, уступая его желаниям. И незачем было скрывать свои замыслы. Ибо в политике за тайной обычно скрывается ложь или бесчестье. Перикл отвечал за каждое обещание, данное народу, и отчитывался в каждой истраченной драхме. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы быть честным. Он вступил в открытый бой и тогда, когда соперники перешли от слов к делу.

Враждебная партия обвиняла его в том, что он разоряет казну, расходуя деньги на пышные сооружения. Мало того, что Перикл лишает граждан доходов, он еще позорит Афины в глазах остальных эллинов.

— О нас идет дурная слава из-за того, что Перикл перенес с Делоса союзную казну. Раньше у нас был хоть благовидный предлог: мы укрыли ее в безопасном месте из страха перед варварами. Но и это оправдание Перикл отнял у народа. Эллины понимают теперь, что терпят страшное насилие — ведь они видят, что на деньги, предназначенные для войны, которые они вносят по принуждению, мы золотим и наряжаем город, будто женщину-щеголиху, обвешивая его дорогим мрамором, статуями богов и храмами, стоящими тысячи талантов.

Перикл отвечает хладнокровно, почти с циничной откровенностью:

— Афиняне не обязаны отдавать союзникам отчет в деньгах, потому что они защищают их и сдерживают варваров. Союзники же не поставляют ничего — ни коня, ни корабля, ни гоплита, они только вносят деньги, а деньги принадлежат не тому, кто их дает, а тому, кто получает, если он выполняет то, за что ему платят. Но если государство в достаточной мере снабжено предметами, нужными для войны, его богатство следует тратить на такие работы, которые после окончания принесут государству вечную славу, а во время их выполнения послужат источником благосостояния, так как дадут занятие всем рукам и доставят заработок чуть ли не всему государству, которое сможет само себя содержать и украшать.

Аристократическая группировка не сложила оружия. Тогда-то она и выдвинула нового вождя — Фукидида, сына Мелесия, родственника Кимона. По словам Плутарха, «ведя борьбу с Периклом на трибуне, он скоро восстановил равновесие между приверженцами различных партий. Он не позволил знатным рассеиваться и смешиваться с народом, как прежде, когда блеск их значения затмевался толпою. Он отделил их, собрал в одно место, и их общая сила приобрела немалый вес… Соперничество между мужами создало в государстве глубочайшую пропасть. То, что находилось по одну сторону, получило название демократии, по другую — олигархии».

Фукидид клеймит Перикла на каждом шагу. Он говорит о том, что Перикл правит, не считаясь с волей народа, что он громкими словами прикрывает тщеславие, что он, наконец, стремится поставить себя над демосом и стать тираном.

Вызов брошен. Обвинение сформулировано. Народное собрание решает провести суд черепков.

Остракизм!

Эллины расценивали его как средство предохранить демократию от тирании. «Закон об остракизме был установлен ввиду подозрения к людям, пользующимся влиянием, так как Писистрат из демагога и полководца сделался тираном» (Аристотель).

Родившаяся при Клисфене демократия еще не верила в себя. Она наивно полагала, что всякий выдающийся деятель опасен уже потому, что наделен достоинствами, которых лишены другие. А раз так — он неминуемо возвысится над толпой, и тогда… Разве человек, богатый и влиятельный, способен удержаться от искушения и не воспользуется своей славой, чтобы добиться власти?

О природе остракизма размышлял Аристотель в своей «Политике»:

«Остракизм преследует до известной степени то же самое, что и власть тирана — именно: посредством изгнания выдающихся людей подрывать в корне их значение… Остракизм вводили, чтобы исключить из общества таких людей. Из стремления, очевидно, к установлению всеобщего равенства изгоняли из государства на определенный срок тех, кто, как оказывалось, выделялся своей мощью, связанной с богатством, популярностью или какой-нибудь иной силой, имеющей значение в государстве. По преданию, именно поэтому аргонавты не взяли с собой Геракла, слишком сильно выделявшегося среди всех остальных…

Остракизм применим ко всем формам государственного строя. Правда, там, где есть отклонения от нормальных форм, он может служить личным интересам; однако он существует и в государствах, заботящихся о всеобщем благе. Это можно пояснить примером из области искусства.

Разве портретист допустит, чтобы на его картине нога человека была изображена с нарушением симметрии, даже если эта нога очень красива сама по себе?.. Разве позволит хормейстер участвовать в хоре тому, кто поет громче и лучше других солистов?..

Поэтому, когда речь идет о безусловном превосходстве выдающихся граждан, идея остракизма находит оправдание именно с точки зрения интересов государства. Конечно, лучше, если с самого начала государственный строй будет таким, что не будет нужды прибегать к подобному врачеванию… Иначе, однако, обстоит дело в греческих государствах: прибегая к остракизму, они имели в виду не всеобщие интересы, а партийные цели».

Плутарх высказывался еще более резко и категорично:

«Остракизму подвергали не бедняков, а лишь представителей богатых домов, вызывавших зависть… Ему подвергались все, кто выделялся среди массы либо популярностью, либо происхождением, либо красноречием. Так, остракизмом наказали учителя Перикла Дамона, так как считали его слишком выдающимся в смысле ума».

Остракизм вовсе не являлся монополией Афин, и никак нельзя с уверенностью приписывать его изобретение Клисфену. Изгнание граждан, которые не совершали преступлений, не нарушали закона, но подозревались в том, что они способны посягнуть на демократические порядки, практиковалось в разных полисах. Неокрепшая, едва вставшая на ноги демократия одинаково опасалась и «худших», и «лучших» граждан. Провозгласив идею равноправия, она истово верила, что лучшая гарантия его — всеобщая нивелировка. Откровеннее всего это выразили жители Эфеса, изгнавшие некоего Гермодора, которого Гераклит (сам родом из Эфеса) назвал «самым лучшим, полезнейшим гражданином». Эфесцы наказали его именно за это, простодушно объявив: «Да не будет никто из нас наилучшим, а если такой найдется — пусть живет в ином месте и среди других людей».

Потому-то к жертвам остракизма относились с уважением, и их изгнание расценивалось как почетная высылка, как наказание, которое нужно заслужить. «Остракизм не был наказанием за какой-нибудь низкий поступок. Благопристойности ради он назывался «усмирением и обузданием гордыни» и чрезмерного могущества, но по сути дела оказывался средством утихомирить ненависть, и средством довольно милосердным: чувство недоброжелательства находило себе выход не в чем-нибудь непоправимом, но лишь в 10-летнем изгнании того, кто это чувство вызвал. Когда же действию этой меры начали подвергаться люди безвестные и порочные, остракизм перестал применяться» (Плутарх).

Последний раз к суду черепков прибегли в 417 году до н. э., когда из Афин изгнали вождя радикальной демократии торговца лампами Гипербола, человека низкого происхождения, демагога и интригана. Его покарали, по мнению Фукидида, современника событий, «не из страха перед его могуществом и влиянием, а за порочность и за то, что он опозорил государство».

«Народ сначала весело смеялся, но затем вознегодовал, находя оскорбительным злоупотреблением применять такую меру к человеку бесчестному: ведь и наказанию присуща своего рода честь. Считали, что для Фукидида [соперника Перикла], Аристида и подобных им лиц остракизм — наказание, для Гипербола же — почесть и лишний повод к хвастовству, поскольку негодяй испытал ту же участь, что и самые достойные. У комического поэта Платона где-то так и сказано про него: