— Какой? Царский Атон?

— Бог. Наш Бог. Тот единственный, кто привел нас сюда и снова отведет домой.

— Почему? Разве вы забыли дорогу?

— Мы ее никогда не забудем. Но мы обязаны фараону. Мы служим ему, как делали и наши отцы, чтобы отплатить за спасение от голодной смерти.

— Думаю, за это придется платить долго, — заметила Нофрет.

— Ты не наша, тебе не понять. У нас долгая память. Мы хорошо платим за все — и за добро, и за зло.

— Вы странные.

— Мы народ своего Бога, — сказал Иоханан, как будто этим можно было объяснить все.

4

Царский родственник из селения строителей и царь из дворца были похожи. Каждый из них был убежден, что его Бог — единственно истинный бог. И оба они были весьма странными людьми.

У царя не было сыновей, только дочери — шестеро, все рожденные царицей. Его наложницы никогда не рожали детей. По слухам, царица тщательно следила, чтобы такого не случилось и не появился на свет сын — наследник царя. Сына ему должна родить только она.

Всем уже начинало казаться, что никакого сына никогда не будет, потому что царица рожала одних дочерей.

— Их шестеро, — сказала служанка царевны Меритатон, сидя в углу спальни царевен и натягивая на арфу новые струны. Царевны были с матерью в храме, принося утреннюю жертву Атону. Служанки проветривали постели, убирали белье и подметали полы.

Нофрет собиралась прогуляться в город, но Таме хотелось посплетничать. Тама была нубийкой, высокой и крепкой, как мужчина из страны Хатти, но умела замечательно бережно обращаться со струнами своей позолоченной арфы. Она обожала поболтать и не одобряла отлучек Нофрет, считая такое поведение неподобающим.

Сейчас Тама вполне сознательно мешала ей уйти. Нофрет склонна была простить ее, потому что царевны, кроме хозяйки Нофрет, не знали, как она проводит свое свободное время, да и ни к чему им знать. Меритатон, как и ее служанка, посчитала бы это неподобающим.

И Нофрет задержалась, починяя ожерелье, разорванное царевной. Это была тонкая работа — бусины следовало нанизывать в строгом порядке, не забывая ни единой. Голос Тамы журчал, как поток.

— У него шесть дочерей, — продолжила она, — и он не интересуется другими женщинами — только своей царицей.

— Он очень любит госпожу Кийю, — нескромно заметила Нофрет. Девушка помнила, как госпожа сидела возле царя за обедом, подавая ему лакомые кусочки со своей тарелки, когда царица отсутствовала — слуги знали, что она нездорова, что недавно у нее был выкидыш, и теперь во время месячных ей неможется. Царь казался очень довольным Кийей. Он улыбался медленной улыбкой мечтателя, в которой, однако, горел огонь, и вскоре ушел вслед за ней — всем было ясно, зачем.

Тама тоже это помнила, но сказала:

— Он околдован. Царь может быть мужчиной только с царицей. Даже с Кийей ничего не выйдет, как бы она ни старалась. Она получает от него только поцелуи и нежные слова.

Нофрет выловила лазуритовую бусину из чаши, стоявшей у нее на коленях, и, нанизав ее рядом с другими, сказала:

— Люди говорят, будто царь и с царицей ничего не может, а дочери только ее, а вовсе не его.

— Ну, это вранье, — возразила Тама. — Кто же тогда их отец? Господин Аи?

— Господин Аи ее брат.

— А царям это безразлично. Они постоянно женятся на членах своей семьи.

— Ни за что не поверю. Наверное, какой-нибудь конюх — большой мастер рассказывать разные истории. Или один из принцев, питающий давнюю страсть к царице.

Тама фыркнула.

— Ерунда. Царица многое умеет. Она достаточно хорошо обращается с мужем, чтобы иметь дочерей. А вот сыновья не получаются. Даже она не в силах сделать его семя достаточно мощным для этого. Да и желания такого у нее нет, как говорят мои кости.

Тама не имела в виду кости своей большой мускулистой руки, которая так ловко натягивала струны. Она хранила в узелке горсть отполированных мелких овечьих косточек, доставала их, когда было настроение, разбрасывала и читала получившиеся рисунки, как будто они что-то значили. Иногда ее предсказания даже имели смысл. Нофрет, однако, не замечала, чтобы они сбывались скорее и точнее, чем ее собственные смутные догадки.

Но Тама происходила из рода колдунов, а того, кто считает себя наделенным особой силой, обижать не следует. Нофрет широко раскрыла глаза, как имела обыкновение делать ее царевна, и с любопытством спросила:

— Твои кости с тобой разговаривают? И что же они говорят?

— Что у царя не будет сыновей, — ответила Тама.

— Но разве это так важно? Право наследования престола передастся через царевен — через внучек царицы Нефертити, дочери богов. Он может найти хорошего человека, который согласится жениться на царевне и стать царем. Сотни людей — и плохих, и хороших — прельстятся такой возможностью.

— Но царь так не считает, — сказала Тама, словно знала это наверняка. — Любой другой царь думал бы именно так. Но наш царь привязан к своему Богу, который говорит ему, что он сам — Бог. Царь должен иметь сына от собственной плоти и крови, иначе божественная линия прервется.

— Это трудно, — вздохнула Нофрет.

— Да, нелегко, — согласилась Тама. — Чтобы выполнить желание его Бога, придется что-то придумать.

И царь действительно придумал. Однажды вечером, когда праздник в честь коронации уже закончился, он позвал к себе дочерей. Толпы народа покинули город, царица-мать с младшими детьми вернулась в Фивы, чужестранцы, кроме тех, кто был подарен царю, уехали.

Жизнь в Ахетатоне была не особенно тихой — здесь обитало множество царской прислуги, постоянно воздвигались новые здания, царские гонцы носились взад и вперед то галопом, то бегом. Но к вечеру все успокаивалось. Рабочие заканчивали свои труды и отправлялись по домам. Придворные расходились из дворца, чтобы лечь спать дома или пьянствовать в гостях до самого рассвета. Во дворце тоже все готовились ко сну, кроме молодежи, готовой ночь напролет танцевать в винном дурмане.

Царевны имели привычку собираться в своей просторной спальне, где горели лампы и тени прятались по углам, и рассказывать всякие истории, сплетничать, слушать, как Тама поет и играет на арфе, до тех пор, пока не приходило время ложиться спать. В тот вечер Тама пела любовную нубийскую песню, довольно мрачную и не до конца понятную царевнам, но она им понравилась. Посланец царя вежливо дождался, пока песня закончится, затем низко поклонился и повел всех к царю.

Нофрет сочла, что «всех» — значит и прислугу. Пристроившись в тени своей хозяйки, она молча последовала за царевнами, и никто не остановил ее.

Прежде она не бывала в царском дворце. Хотя придворные дамы, царицы и царевны жили в самом дворце, у царя был отдельный дом, связанный с остальными мостом, выстроенным над великой дорогой процессии, являвшейся главной улицей Ахетатона. Простые смертные ходили внизу, если им позволяли. Царственные персоны шествовали поверху в собственный дом царя.

Царственные персоны и Нофрет с ними. Другие служанки не пошли; даже бесконечно любопытная Тама. Ни у кого из них не хватило дерзости поступить так, как Нофрет.

Царь ожидал в комнате, должно быть, служившей приемной. Лампы горели, смягчая яркие краски расписанных стен. На полу лежали циновки, поверх них — ковры.

Он сидел вместе с царицей на ложе с алыми подушками. Спинка и подлокотники были украшены резьбой и росписью, изображавшей царя и его семью. Ложе опиралось на фигуры львов из чистого золота.

Царь и царица были без корон и одеты не так, как обычно. На царице были льняное платье, нагрудное украшение в виде крыльев сокола Гора из золота, лазурита и халцедона и короткий парик, завитый по-нубийски. На царе была юбка, на груди украшение, почти такое же, как у царицы, и головной убор в полоску — намного, как решила Нофрет, прохладнее и удобнее парика.

Он казался почти обычным человеком, несмотря на его странное длинное лицо, — худым, узкоплечим, со слабыми мышцами живота. Теперь его глаза видели то, что находилось перед ними, воспринимали происходящее и следили за ним. Царь, судя по всему, чувствовал себя непринужденно, положив руку на плечи царицы; они казались такими близкими людьми, как многие давно живущие в браке египтяне.