На берегу прозрачных вод, тем временем, на своих мешках сидели серьёзные дети, в возрасте от пяти до двенадцати лет, рядом клушами угнездились тётки. Дисциплина, однако. Впрочем, дети войны, что там говорить. Одинокий карапуз лет пяти, путаясь в длинных штанинах, сосредоточенно пытался поймать кузнечика. Парни, молодые совсем, стояли в стороне и Николай им что-то втолковывал. Этот, который приблудный, вертелся и всё что-то высматривал по сторонам. Для меня же настало время подумать, что же дальше делать с этой публикой. Можно было бы, конечно, протащить их через медотсек базы экспедиции, там же накормить и напоить, но что это за люди, мне пока неясно, поэтому светить высокие технологии я им не хочу. Позже, как разберёмся, кто есть кто, тогда и посмотрим. Это всё у меня в голове пронеслось мгновенно. Людей нельзя оставлять после такого стресса наедине со своими мыслями. Выдумают себе какую-нибудь ерунду, а потом сплошные мучения.
Я подошел к женщинам. Со мной к ним двинулись Ичил, Дайана, и рябой, со зверской рожей, кулут из новых, который нёс на плече штуку полотна.
— Меня зовут Магеллан Атын. Познакомимся позже. Сейчас быстро, берёте мыло, отрезаете по два куска материи, один на полотенце, второй — в качестве простыни, и ведёте детей мыться. Потом медосмотр. К тому времени и горячий обед подоспеет.
Я внимательно посмотрел на женщин. Измождённые, усталые, потерявшие надежду. Только одна из них, широколицая, с носом, сильно похожим на свиной пятак, нервно себя ведёт. Эту женщину надо запомнить. Что-то она мне не нравится, да и мой ворон на груди как-то неприятно дернулся. Её совершенно очевидно мучает какая-то мысль, и она не знает, как её озвучить. Потом решилась.
— Куда вы нас завезли? Где убежище? Ты убежище обещал, а здесь? А это кто? — показала она на кулута. — Ты нас к хунхузам завёз! Продать хочешь? Я сюда не хотела! Привезли! К этим!.. немытым дикарям! Хунхузам продал! И ещё права качаешь!
Понятно, что немытая прежде всего была она сама, но таким бабам везде плохо, если, конечно, ей задницу не лижут. Худший вариант из всех возможных, эта бабца свято верила в то, что говорила. Именно так, она сама начинала речи и потом, в процессе, сама себя накручивала до исступления, слышала только сама себя, и через десять минут глаза её горели Святой Верой. Через час она так же свято будет верить в совершенно противоположное. В общем, такие, как она, всегда правы. Из той породы, которые всегда на всех обиженные, и которым всегда всё мало, и которым всегда кажется, что у кого-то всё лучше, чем у неё, и это подвигает этих женщин на самые сомнительные поступки. Такие всегда выступают точкой создания конфликтов в любой, даже самой благополучной среде. Её из петли вытащили, а она… сцуко!
— Объясняю последний раз. Никто вам зла не желает, вы здесь в полнейшей безопасности. Вы делаете то, что вам скажут. Кто не хочет — пойдут обратно. К хунзузам, да? Вот там с вами и будут обращаться так, как подобает. С соблюдением всевозможнейшей куртуазности. И пятки будут чесать и задницу облизывать.
Воспоминание о хунхузах женщину отрезвило, но, видать, только на время.
— Да лучше уж к хунхузам, чем вот так вот!
— Как вот так вот? — переспросил я. — Не нравится — можешь идти туда, куда считаешь нужным. Тебя никто не держит.
— Что заманил куда-то, а теперь выгоняешь? Нет уж!
Однако она не успела закончить фразу. Дайана, вот женщина без рефлексий. Влепила той две пощёчины, что аж голова туда-сюда мотнулась.
— Ай, караул, спасите люди добрые, ой убивают!
— Иди работай, собака! — прошипела валькирия степей, почему-то по-русски.
— Она не умеет, — вдруг сказала одна из женщин, — она умеет только скандалить. Всех уже достала.
— Ничего. Посидит голодная, враз научится. У нас кто не работает, тот не ест. Всё, хватит базлать. К делу.
Я развернулся и пошел к Николаю. Что-то там тормозят парни.
— И кому стоим? Николай, что за дела! Взяли лопаты, начали копать нужники! Вы что, первый раз в походе? Здесь полста человек, через сутки ступить некуда будет! Потом мыться в реку, у кулута возьмёте мыло и полотенца. Давайте, давайте, шевелитесь, тут нянек нет! Потом все на медосмотр и на обед.
Что-то все как примороженные. Поплелись к машинам за шанцевым инструментом. При этом тот, про которого говорил Коля, приблудный, судя по всему, никаким делом заниматься не собирается. Я хмыкнул, ну ладно. Ты, гад, останешься без обеда. Но я решил дать ему шанс.
— Гражданин, как вас там? Чему стоим? Или не для вас было распоряжение нужники копать?
— Вы мне прекратите здесь! — вдруг заявил перец. — Я ехал в Саратов, а не сюда! Да ещё чтобы копать! Почему до сих пор нас не накормили? Я уже сутки без горячей пищи, а у меня язва!
— Как хочешь. Можешь копать, а можешь не копать. Еда у нас только за кубометр вынутого грунта. А куда вы там ехали, это не мои проблемы, я детей спасал.
Я отвернулся от него, но гражданин пропустил мои слова мимо ушей. Сел на свой куль и нахохлился.
— Так, Коля. Пошли в сторонку отойдем, и рассказывай, от кого вы с такой страшной скоростью драпали.
— От хунхузов и драпали. Выехали из Уральска на Саратов, последних детей вывозили, на последнем транспорте. Китайцы, казахи, монголы, киргизы и прочие. Мы их всех хунхузами называем. Сбиваются в стаи и грабят. Не сможем отбиться, их слишком много, а из Китая прут и прут. Оставили уже Оренбург, откатились к Волге, но даже и не знаю, как оно всё сложится. На Урале ещё наши сидят, но там у них укрепрайоны, оружие, танки, горючка. Со жратвой только плохо. Что им неймется, не знаю. В том Оренбурге ничего уже не осталось, ни жратвы, ни техники. И вроде жизнь уже налаживаться стала, так нет же. Как с цепи сорвались.
— В общем так, Николай. Я ситуацию понял. Ты угомонишь своих нервических, или же я их отправлю обратно. Мне тут психи не нужны. Своих хватает. Если ты сам не можешь с ними справиться, я тебе помогу. Решай. Или обратно, или они тут тихонько помрут от несварения желудка.
Коля тяжело вздохнул.
— Оно конечно… Эти двое меня уже достали хуже горькой редьки, да и не только меня… Все уже стонут. Но, с другой стороны, вроде бы свои…
— Забудь. Свои, чужие… Иной раз свои бывают хуже чужих. Кстати, ты не знал, что на одной вашей машине радиомаяк стоял? Кто-то тебе хорошую свинью подложил. Или когда выезжали, или из этих, которые здесь.
— Ты серьёзно?
— Да уж куда серьёзнее.
— То-то я и думаю, что ж они как привязанные за колонной шли… Вот суки, — Коля заметно приуныл.
— Мне так кажется, что у товарисча что-то не сложилось. Хочешь, его Ичил допросит? Незаметно так. Даст компота выпить, а он нам всё и расскажет, совершенно добровольно.
— Это что ли как сыворотка правды? А она не того? Не ядовитая? Жалко ведь человека, если помрет.
— Коля, ну ты командир или где? Что ты сопли-то жуешь? Наши-ненаши, жалко-нежалко. Тебя до цугундера сейчас доведут, а ты всё кашу по тарелке размазываешь!
— Не командир я. Начальник автоколонны в Оренбурге. Был. Все командиры сейчас в Уральске остались, а всего там двадцать человек, должны были наш отход прикрывать.
Фубля. И здесь всё не так. Это всё от доброты моей к человечеству, которое, стопудова, этой доброты не заслуживает.
Таламат уже распорядился насчет казанов, баранов и прочего. Трещали костры, что-то там скоро забулькает. Народ с кочевья, почуяв какую-то движуху, начал подтягиваться к реке. И что с этим делать? Я обозрел окрестности. Пацаны копают отсюда и до обеда, даже этот малохольный, прости господи, тоже ковыряется в земле, хотя совершенно очевидно, что лопату он держит в руках первый раз в жизни. Дети, почуяв свободу, слабину и безопасность, с визгом плещутся в реке, на песчаной косе тётки уже что-то там стирают, в общем, практически благодать. Надо звонить Тыгыну. Пусть приезжает, поучаствует в этом празднике жизни.
Глава 17
Я заметил, что коловращение возле песчаной косы замедлилось и решил, что настало время напрячь тёток новым делом. Чтобы им в голову ненужные мысли не лезли.