Особенно поражает в креоло-французском тенденция к слиянию определенного артикля с существительным, при этом прилагательное остается в сильной форме и сочетается с неопределенным артиклем. Но ведь нечто подобное встречается и в других частях света. Языковеды называют данное явление аглютинацией. В их работах по креоло-французским диалектам можно найти немало высказываний, ценных с точки зрения истории языка. Так, английский лингвист Стенли Джонс писал в 1952 году в газете «Эфрикен Афэарз» по поводу креольского на Сейшельских островах: «Для тех, кто хоть сколько-нибудь знаком с африканскими языками, местный французский больше всего напоминает языки банту, на которых, без сомнения, говорила основная масса их праотцов». На этот «французский», естественно, наложил отпечаток образ мышления и способ самовыражения их предков.

Вместо того, чтобы стараться упразднить креоло-французский, считая его «дурным французским», есть все основания согласиться с историографом Сейшельских островов А. Уэббом, не считающим этот язык каким-то диалектом, обедненным и непригодным для точного выражения мысли. Наоборот, он восхищен тем, что рабы, несмотря на ужасные условия жизни, когда их заставили овладевать французским языком, сумели создать свой, новый, выразительный язык.

А. Уэбб пишет: «Вполне вероятно, что обстоятельства будут всячески противодействовать превращению креоло-французского в язык с собственной письменностью и литературой. Но сознательно пытаться уничтожить его (к чему некоторые стремятся, считая ненужным то, что кажется сомнительным) — значит лишить наше чернокожее население его единственно значительного и примечательного достижения, сохраненного со времен, когда они были изгнаны с родных земель. Школьное образование будет гарантией того, что сейшельцы всех социальных групп в будущем научатся говорить и писать на другом языке — английском или французском. Но устную креоло-французскую традицию — их родное наречие — конечно, следовало бы поощрять, сохраняя ее сильной и жизнеспособной в сельской местности… По крайней мере она заслуживает нашей терпимости и нашего уважения».

Креоло-французский язык, без сомнения, выразителен. Он пригоден не только для простой, обиходной речи, как полагают многие. Ярким свидетельством его образности являются пословицы, типа: «Комар мал, но когда он жужжит, то заполняет все ухо». Эта пословица родом с Маврикия. А вот другая, типично сейшельская: «Тина не смеет смеяться над болотом». Смысл ее становится особенно понятным, когда наблюдаешь жизнь тысяч сейшельцев, ютящихся в жалких крохотных полуразвалившихся лачугах в селениях и в бедных кварталах окраин Виктории.

Поскольку значительная часть местного населения — потомки бывших рабов, естественно, что в кварталах бедняков чаще всего можно встретить темнокожих обитателей. Но какие-либо четкие расовые границы между различными слоями общества на первый взгляд здесь отсутствуют, если не принимать во внимание того, что большинство торговцев — индийцы и китайцы, а чиновники — чаще всего британцы. Правда, сейчас они все больше и больше заменяются сейшельцами, получившими образование.

Здесь есть и бедные «белые», и зажиточные «коричневые» или как их здесь называют «красные», и даже зажиточные «черные». Вот почему путешественник может довольно легко оказаться в заблуждении, решив, что этот островной мир — маленький рай без расовых границ и связанных с ними проблем. Подобное впечатление подкрепляется еще и тем, что все местные жители, кроме чистокровных индийцев, китайцев и других иммигрантов последних десятилетий, называют себя сейшельцами, независимо от того, имеют ли они право претендовать на чисто европейскую родословную или, по крайней мере, на отдельные европейские «ветви» в своем родословном древе. Так говорят о себе почти все, и, кстати, большинство не без оснований.

Можно определенно утверждать, что ни один народ не получил столь значительной доли из «теста, замешанного из всех рас мира», как сейшельцы. Здесь, подобно Вест-Индии и Британской Гвиане, администраторы-англичане некогда делали попытки классифицировать островитян по расовой принадлежности.

А. Уэбб, последний переписчик местного населения, констатирует, что подобная классификация бессмысленна хотя бы потому, что индивиды «чистой расы» являются здесь исключением. В наследственную кладовую сейшельского населения внесли свой вклад французы, африканцы, малагасийцы, англичане, индийцы, китайцы и, кроме того, члены команд проходящих мимо судов всех наций мира, сосланные сюда потентаты[7] из других британских владений и просто чужеземцы-путешественники. Однако здешние жители отнюдь не чувствуют себя равноправными. Англичане, верные традициям, сложившимся в начале XIX века, свысока относятся к сейшельцам всех цветов кожи. Один из моих друзей рассказал, что, посещая Лондон, он обычно сохранял благожелательность и дух коллегиальности в «Колониэл Офис», и других подобных заведениях. Но стоит ему приехать на Сейшелы, он тут же садится «на высокую лошадь» и ему становится трудно общаться с чиновниками-сейшельцами. Англичан не встретишь в баре за рюмкой вина или в местном клубе. И в то же время, приезжая на Сейшелы в качестве государственного служащего, англичанин, если у него есть дело к чиновнику высшего ранга, должен обратиться сначала к секретарю губернатора. Он не имеет права на прямой контакт с избранными народом членами Управляющего совета Сейшел.

Разумеется, подобная ситуация недемократична, даже смешна в колонии, где население так малочисленно, что все знают друг друга. Но подобные явления могут быть объяснены и бюрократизмом. Более серьезная опасность, пожалуй, кроется в расовых предрассудках местного населения. Лица французского происхождения держатся на расстоянии от всех прочих. Это касается не только социальной группы, которую называют «большими белыми».

Я встретил на Ла-Диге светлокожую девушку, школьную учительницу, родители которой принадлежат к так называемому «среднему классу». Она жаловалась мне, что мать не разрешает ей даже танцевать с «красными» или «черными», так как это «неприлично для белой девушки». Вместе с тем очевидно, что эта девушка и ее родители не «чистые европейцы». У нее широкоскулое лицо с чертами, явно свидетельствующими как о монголоидных (с Мадагаскара), так и о негроидных примесях.

Еще один пример. Зажиточная семья плантатора, придерживаясь традиций, идущих от первых колонистов, отказывается признавать родство со своим однофамильцем из Виктории, хотя тот считается одним из самых богатых и перспективных деловых людей на Сейшелах. Они заявляют, что его семья незаконно присвоила себе эту фамилию. В действительности речь идет о ветви того же рода, но уже не чисто европейской.

После того как «Ассоциация налогоплательщиков и производителей» сейшельской аристократии в 1963 году начала активную борьбу за самоуправление (еще до введения всеобщего права голоса), даже либералы были вынуждены противодействовать слишком быстрому развитию событий из опасения, что этот островной мирок может превратиться в новую Родезию.

Право же нельзя утверждать, что в настоящее время на Сейшельских островах отсутствуют тенденции к сегрегации. Повсюду «степень европеизма» в происхождении имеет огромное значение, а светлый цвет кожи символизирует «знатность». В церквях светлокожие сидят на первых местах. Хотя после введения права гражданства в 1967 году здесь перестали, казалось бы, «оценивать по доходам» и тем самым была создана почва для демократизации, расовые предрассудки здесь, как и в современной Вест-Индии, имеют настолько глубокие корни, что потребуется смена не одного поколения, чтобы изжить их. Одним из самых сильных оскорблений сейчас, как и прежде, является: «Уйди прочь, кафр!». Само по себе это свидетельствует об унижении человеческого достоинства краснокожих и чернокожих.

На Сейшелах довольно редко встречаются люди с признаками регулярного недоедания, как и люди действительно плохо одетые. Но это лишь обманчивая видимость. Уровень безработицы здесь огромен. Тот, кто имеет хоть какую-нибудь работу, в большинстве случаев получает мизерную, помесячную или поденную, заработную плату. Дети выглядят относительно упитанными лишь потому, что в школе они получают дополнительное питание. А взрослые не ходят «в тряпье», так как сейшельцы слишком горды, чтобы внешне проявлять свою бедность.