Перебрал я там по косточкам как свои отрицательные поступки, так и положительные нюансы легкомысленного поведения. Навел, как говорится, цыганский баланс существованья. Подбил бабки. Щелкнул бухгалтерскими счетами, которые презирал всю жизнь в силу размаха душевных и физических сил.

Жесточайшим образом судил сам себя за принципиально бессердечное отношение к временным усладам сердца – Галине Ж., Элле А., Тамаре Б. и к некоторым другим, чьи фамилии не стоят того, чтобы вносить их навек в бессмертные протоколы нашего с вами интимного судебного заседания.

Но, пользуясь случаем, желаю воспеть имена Ирины Н., Ольги Ш., Натальи С., Людмилы Б. за их героическое внимание к тщательно изолированному от сношений с внешним миром одинокому подследственному мужчине.

Это о них, граждане судьи, великий поэт, неравнодушно относившийся к работе советских пожарников, искренне воскликнул:

Коня на скаку остановят, В горящие избы войдут…

Нетрудно вообразить, сколько сил, средств и унижения женственности понадобилось моим вернейшим подругам для того, чтобы во время резкого ухудшения снабжения населения нашей родины необходимым продовольствием суметь наладить мне передачи так называемой рецидивистами «бациллы», то есть масла, сала, ветчины, корейки, колбасы, чеснока и клюквы в сахаре, которая нынче не часто перепадает супругам секретарей даже обкомов партии.

А теперь могу с чистым сердцем заявить: да, да и еще трижды да – виновен в хищении у «Азербайджанвина» количества коньяка в особо опасных для государства и партии размерах.

Да, проводил я хищение в течение трех безнаказанных лет с применением технических средств, наглым цинизмом и организацией подсобного персонала, как то: сборщиков пустой посуды, разносчиков, продавцов, закупорщиков пробок, подделывателей коллекционных этикеток и так далее. Все это так.

Но спросили бы вы, что именно подтолкнуло меня поначалу к монтажу подземной трубы, ведущей от главного вместилища заводобазы к приемному пункту за охраняемым забором, находящемуся в подведомственной лично мне пожарной водокачке? Не спросили.

Может быть, вы спросили о том, что опять-таки придало мне сил для прокладки в одиночку – в одиночку, граждане судьи! – подземной траншеи? Тоже не спросили. Но ведь я трижды засыпан был грунтом, залит случайно задетой обушком канализацией, чудом, можно сказать, спасся, заработал смещение радикулитных позвонков и в полном смысле слова носом землю рыл.

Технических средств я не крал, должен заметить, но на свои личные сбережения приобрел у неизвестного лица из НИИСРЕДМАШа мотопомпу. Нержавеющие же трубы нужного диаметра достал за взятку у другого неизвестного лица с мусульманским акцентом. Без взятки же не видать мне было как своих ушей ни листового дюральалюминия, ни титановых бачков с космического предприятия, ни рас-предкранов от спутников Земли, ни пластмассовых флянцев и многого другого, вызванного плохим снабжением населения запчастями для приусадебных участков.

А разве не совершил я по-своему героического акта, когда во взятом напрокат у военного спасателя атомных подводных лодок, чью фамилию напрочь не помню, в сверхсекретном костюме-скафандре с полупроводниковым намордником и в ластах с мини-моторчиками на пятках три часа нырял в гигантское вместилище коньяка, но присобачил все-таки трубопровод для своих преступных, но во многом благородных целей?… А?…

Век свободы не видать, граждане судьи, но никакому Жаку Иву Кусто не снилась такая подводно-коньячная эпопея, то есть одиссея. Это ему не Эгейское, так сказать, Красное море. Работать приходилось на ощупь в кромешной тьме крепостью сорок с лишним градусов, натыкаясь на дубовые чурки, ускоренно вбирающие в себя сивушные масла и сокращающие выход пятилетнего коньяка на четыре года. Тут мы далеко обставили знаменитую своими коньяками Францию и установили мировой рекорд установления коньяко-старости…

Конечно, для работы я использовал по совместительству свою рабочую вахту начальника пожарной охраны заводобазы. Но вся работа была выполнена мною с замечательными сверхстахановскими показателями, благодаря личной заинтересованности в деле. Вот где ключ повышения эффективности.

Я, можно сказать, без шума на весь Советский Союз установил трудовые рекорды по прокладке подземных коммуникаций, монтажу конструкций и работе во вредной для жизни окружающей среде. К тому же, как и всё у нас, с горечью об этом заявляю, секретный намордник оказался с недоделками, и я испытывал чувство глубокого похмелья почти трое суток. От протечки скафандра тело мое впитало в себя коньячные пары так, что впоследствии, держа брандспойт, тряслись без былой твердости руки, а в глазах появилось частично стойкое окосение зрачков. Но это – дело прошлое. Я, как и весь наш народ, прощаю родному среднему и тяжелому машиностроению брак в работе и дальнейшие недоделки…

Я почему так подробно на всем этом остановился? На следствии мне было отказано во внесении в дело подробностей. Некультурно отказано.

– Похищал?

– Похищал.

– Организовывал?

– Так точно, гражданин следователь…

– Развращал торговую сеть?

– Не развращал, но смущал.

– Вот и пошел к чертовой бабушке в карцер за просьбу о подробностях и клевету на советскую власть!… Вот и все…

Нет, не все. Раз дали мне последнее слово, то спасибо нашему передовому правосудию. Я его сейчас использую на всю катушку и халабалу, как говорят рецидивисты.

Так что же, в конце концов, толкнуло меня на преступление и диверсию против борьбы товарища Алиева с воровством в «Азербайджанвине» и других республиканских организациях? Жажда наживы? Нет. Конфисковано было у меня всего 877 рублей деньгами, семь ондатровых шапок – я их уважаю, мопед «Ява», диван, обитый крокодиловой кожей, вывезенной Настей Ф. с Кубы в период жестокого преследования этих ящеров Фиделем К., да патефон рождения 1940 года. Прошу его возвратить, так как подарен он был папе и маме на день моего рождения, а радиол я не уважаю. Как сказал поэт, пластинка должна быть хрипящей…

Итак, не жажда наживы, поскольку мог я иметь и дачу в Крыму, и дом под Москвой, и пару машин плюс миллион, зарытый на клабище, как у Рустама Ибрагимбекова, бывшего директора «Азербайджанвина».

В отличие от него мною руководила гражданская жалость и мужественное сострадание к народу – строителю светлого будущего.

Поначалу прибегает ко мне соседка. Лица на ней нет формально и фактически.

– Выручай, – говорит, – Петя. Иван Игнатьевич в приступе жабы, весь город на такси объездила, сто двадцать рубчиков прогоняла, валидола с нитроглицерином найти не могу. Ни в одной аптеке нет. В больницах тоже пропал, словно мясорубки. В Афганистан и в Польшу, говорят, весь отослали. И коньяку нет в магазинах… Выручай… За деньгами не постою…

Я резонно отвечаю, что коньяка в доме не держу, а уважаю чистый спирт, который, к сожалению, вылакал с Зоей В. и с Зиной У.

Анна Ивановна – на колени.

– Принеси с базы, сосуды расширить Игнатьичу моему дорогому и единственному. Десять лет отбарабанил ни за что, неужели ж подыхать теперь ему от недостачи в стране валидола?…

– Это будет, – заявляю сурово, – воровство, а я как неподкупный назначен заведовать пожаркой.

Тут соседка в квартиру меня к себе тащит, а на кровати супруг ее содрогается, лицо посинело, губы белые, глаза под люстру завел…

Для меня здоровье человека всегда дороже социалистической собственности. Бегу на базу. По дороге думаю: вот Брежнев, сволота, вагон за ним таскается, врачами набитый, коньяк в боковом кармане французский рядом с кнопкой ядерной войны держит, а простой советский человек загибается от болезни роста аптечного снабжения…

Прибегаю. Объявляю вечернюю пожарную тревогу. Пожарники мои разбежались по гидрантам, а я набираю в карманы непромокаемого плаща с литр коньяка в дегустаторской, благодарю караул за отличную подготовку к пожару и бегу к больному… Поспел вовремя. Еще пяток минут, и врезал бы дуба сосед. Уже ногами дрыгать начал и советскую власть проклинать. Влили мы ему в рот грамм пятьдесят. Ожил на глазах. А остальное мы под закусочку соседкину пригубили…