И лишь после многолетних и многотрудных поисков ревнители «древлего благочестия» обрели верховного пастыря: в 1846 году к их Церкви присоединился греческий митрополит Амвросий. Он восстановил полноту церковной иерархии, и староверческое священство распространилось по всей Руси. Старообрядчество укреплялось, что тревожило светские и духовные власти.

Знаменитый оптинский старец Амвросий (Гренков) размышлял в середине XIX века, сколь усилится старообрядчество, если приверженцам «древлего благочестия» будет дана свобода вероисповедания. «В настоящее время есть мнение некоторых дать перестройка Потешного дворца царя Алексея Михайловича в Кремле. Старинное здание приспосабливалось под жилье и канцелярии коменданта Москвы, уничтожалось его внутреннее и внешнее убранство.

Кавылину удалось купить парадные ворота дворца, украшенные белокаменными изображениями львов. «Львиные ворота» были перевезены в Преображенское и установлены при входе в женскую обитель. В 1920-е гг. уникальные ворота были варварски уничтожены.

В последние годы жизни Кавылина его деятельность была направлена на утверждение независимости Преображенского богаделенного дома от Московской духовной консистории, которой подчинялись все благотворительные учреждения. Для этого в феврале 1809 г. он отправился в Петербург.

Именной императорский указ, освобождавший федосеевцев от опеки консистории, был издан 15 мая. Преображенское кладбище получило все права, «коими пользуются подобные частные благотворительные заведения, и подчинение одному полицейскому надзору».

На обратной дороге из Петербурга Кавылин простудился и 21 августа умер. Тело его было погребено на Преображенском кладбище.

Ученик Кавылина, Лука Терентьев, откликнулся на смерть учителя горестными словами: «0x1 Увы! Всеобщественный христианский ходатай, любезный дар церковный, неусыпный собратский попечитель, подпора расслабленным, жезл слепым, церковная соль, любезный наш господин Илья Алексеев!.. Жалость наша неисповедимая! Позван Богом к преселению на он век, в уготованное себе место».

Могила Кавылина бережно сохраняется федосеевцами до сих пор. На правой стороне его надгробия написано: «Не забудь, русским раскольникам полную свободу, чтобы им действовать самим по себе, как знают, без всякого над ними надзора Православной Церкви и правительства… Кто поручится за таких зловредных людей, что они будут невредны для других, если дать им полную свободу? Хорошо знающие свойство раскольников утверждают, что если позволить им жить и действовать так, как они хотят, без всяких ограничений со стороны Церкви и правительства, то число их в один год удвоится, а в несколько лет умножится так, что из простого православного народа мало останется не поврежденных расколом».

Эти слова не были лишены смысла. На глазах Синода и правительства старообрядчество объединялось в Церковь, не менее значительную и многочисленную, чем официальная Церковь. Долгожданное священство принимали не только поповцы, но и беспоповцы. К этому склонялись даже важнейшие деятели радикального Федосеевского согласия. Но власти узнали о намерениях федосеевцев и поспешили вмешаться.

Чиновник николаевской эпохи Иван Петрович Липранди рассказывал: «Бывший министр внутренних дел, желая разрушить это соединение прежде, чем оно совершится, успел разрушить эту мысль и возможность исполнения оной, посеяв тайным образом в федосеевцах недоверчивость к поддержанию поповщины, от чего произошел раздор между главнейшими двигателями обеих толков. Мера эта неоднократно увенчивалась полным успехом».

«Сеяние недоверчивости» — прием, проверенный на федосеевцах, стал излюбленной правительственной мерой «борьбы с расколом». Среди старообрядцев распространялись слухи, порочащие святителя Амвросия и церковную иерархию. Специальные «противораскольнические» миссионеры рассказывали на беседах со староверами и в общедоступных изданиях, будто бы митрополит был запрещен в служении константинопольским патриархом, ради денег перешел в старообрядчество, а перед смертью отрекся от него, любил курить трубку и носить турецкую одежду.

Самой иерархии было присвоено уничижительное прозвище «австрийской», поскольку в Австрии находился Белокриницкий монастырь — резиденция старообрядческого митрополита. Австрия была врагом России, а значит, врагом «веры, царя и отчества» становился каждый поповец.

К сожалению, некоторые христиане поверили этой клевете. Они отделились от Православной Старообрядческой Церкви в немногочисленное согласие беглопоповцев. Свое название они получили потому, что продолжали принимать «беглых попов» из Синодальной церкви. Впрочем, сами беглопоповцы предпочитали называть свое духовенство не «беглым», а «тайным», и именовали свое согласие так — «по тайному священству».

Некоторое время беглопоповцы не могли улучить себе священника, поскольку все «беглые попы» признали над собой архиерейскую власть митрополита Амвросия. В их числе был и священник Павел Смирнов, родившийся в Москве и прослуживший здесь одиннадцать лет при одной из церквей. Перейдя в старообрядчество, он некоторое время служил на знаменитом Рогожском кладбище, а затем в Туле. В 1847 году он с благоговением принял святое миро и Запасные Дары, с огромным риском привезенные из Белой Криницы в Москву. После этого священник неоднократно получал с Рогожского кладбища Запасные Дары для причащения своих прихожан.

Но по мере распространения священства Белокриницкой иерархии количество духовных детей Павла Смирнова значительно сократилось, а вместе с тем умалились и его доходы. Многие прихожане, особенно жившие в отдалении, перестали обращаться к нему для исполнения треб.

По этой причине, как свидетельствует современник-старовер, отец Павел был «объят завистию или, просто и справедливо сказать, бесом сребролюбия». Тульский поп объявил, что церковная иерархия незаконна и недействительна, поэтому его духовные дети не должны обращаться к «белокриницким» священникам.

Прихожане и купцы-попечители тульской общины пытались уверить Павла Смирнова в истинности священства, происходящего от митрополита Амвросия, но тот отмалчивался. Таким образом, как писал современник: «Павел учинил церковный раздор не по уважительным причинам, а единственно из корыстолюбивых видов».

Староверы, не признавшие Белокриницкую иерархию, с радостью приняли Смирнова. У них он оказался единственным священником, а потому вполне смог удовлетворить свою страсть к власти и деньгам. Для венчания, исповеди и причастия в Тулу съезжались люди со всей страны, поэтому Беглопоповское согласие стали называть Тульским.

На деньги, полученные от последователей, отец Павел выстроил дом для своих сыновей, которые оставались членами Синодальной церкви, следовательно, были в глазах старообрядцев еретиками. Это соблазняло верующих, ведь церковные правила запрещают клирикам творить «прибыток» сродникам-еретикам (22 правило Карфагенского Собора). Однако беглопоповцам приходилось терпеть такого «пастыря», — других не было.

Впоследствии Павел Смирнов принял в Тульское согласие из господствующей Церкви двух священников — Димитрия Беляева и Петра Березовского. Однако не все признали новых попов. Тогда беглопоповцы Черниговской губернии приняли к себе священника Бориса Акимова. Тульское согласие разделилось на несколько враждующих группировок.

Нужду беглопоповцев в священстве царское правительство сумело ловко использовать для борьбы с Белокриницкой иерархией. В 1895 году обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев предложил для ослабления старообрядчества отменить указ 1827 года, запрещающий староверам принимать «беглых попов»: «Решительное воспрещение беглопоповцам принимать к себе священников от Православной Церкви имело крайне неблагоприятные для Церкви и государства последствия».

Если бы не это запрещение, полагал Победоносцев, «не возникла бы, конечно, ложная австрийская иерархия, причиняющая столько смуты в делах церковных и грозящая усилением оной и новыми затруднениями». Министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново подал Николаю II соответствующий доклад, на который император наложил резолюцию: «Согласен».