С приходом к власти Николая I агентурная деятельность княгини Ливен продолжилась с удвоенной энергией, теперь ей во всем помогал брат, возглавивший Третье отделение. В своих записках за 1830 год А. X. Бенкендорф так прокомментировал встречу сестры с императором в Варшаве: «Сестра моя умом своим и любезностью успела при этом случае еще больше возвысить и при дворе, и в публике свою давнишнюю репутацию».

В 1834 году миссия X. А. Ливена при Сент-Джеймсском дворе закончилась и он с женой был отозван в Петербург. Сопровождая в 1838 году наследника трона великого князя Александра в заграничной поездке, член Государственного совета и попечитель при цесаревиче Александре князь Христофор Александрович на 64-м году жизни внезапно скончался в Риме.

Супруга его в России адаптировалась плохо: обсуждать политику в светских гостиных со старыми маразматиками было скучно, ей не хватало привычной западноевропейской политической «сутолоки», разведывательного антуража, без которых, как без допинга, она уже не могла представить свою жизнь. Охлаждение к мужу, который вскоре умер, потеря двух сыновей, суровый северный климат усугубляли ее одиночество и склонность к депрессии. И она выехала в Париж, купила там дом, принадлежавший роду Талейрана, и открыла салон, еще более блестящий и знаменитый, нежели в Лондоне. Достаточно упомянуть среди ее близких друзей Франсуа Гизо, историка, государственного деятеля и премьер-министра Франции. Революция 1848 года положила конец карьере Гизо, а многолетняя интимная связь Дарьи Христофоровны с ним стала ее своеобразной лебединой песнью.

Княгиня Ливен не была обычным агентом-информатором или агентом влияния. Ее никто никогда не вербовал, потому что в этом не было нужды и потому что контакт с ней поддерживался на самом высоком уровне. Последнее время она поддерживала связь с царем и братом, а после смерти брата писала свои донесения к его вдове, графине Бенкендорф, от которой они попадали управляющему Третьим отделением Дубельту. И так до самой смерти. Мы бы назвали ее добровольным доверенным лицом императора и Отделения, что отнюдь не умаляет ее грандиозного вклада в историю политического сыска и российской разведки.

Умерла Д. X. Ливен в Париже весной 1857 года. В соответствии с предсмертным пожеланием княгини ее положили в гроб в черном бархатном платье фрейлины российского императорского дома.

В специальной записке Третьего отделения об усовершенствовании тайного надзора говорится о тяжелой участи лиц, занимающихся осведомительством жандармов: «Доноситель за обнаружение и истребление зла не только редко, мало или вовсе не вознаграждается, но всегда злобно преследуется и рано или поздно бывает злодейски язвим своими врагами. Они всю жизнь ему не прощают, клевещут и домогаются судить его… Имя доносчика — как бы справедлив он ни был, подвергается порицанию, доносившего отовсюду вытесняют и стараются не давать ему нигде места в службе. Он несчастнейшее существо». Поэтому, делает анонимный автор записки вывод, «никогда не нужно объявлять благонадежнейших доносителей, их надлежит сильно защищать».

Но это, как говорится, хорошая теория, а что же делалось на практике?

В реальной жизни все было не так просто. Осведомителей многие жандармские генералы глубоко в душе презирали и давали им это понять самым бесцеремонным и неприкрытым образом. Русский историк М. К. Лемке (1872–1923) утверждал, что как Бенкендорф, так и Дубельт, рассчитываясь с ними, в зависимости от ранга информатора исходили из сумм 3, 30 и 300 рублей или червонцев — как бы в память о 30 сребрениках, за которые Иуда продал Христа. Некоторые «добродетельные» генеральские сердца становились даже на путь предательства — такие, например, как упоминавшийся уже нами генерал А. А. Сапынский, в частности, предупредивший А. И. Герцена о необходимости соблюдения осторожности в разговорах: «Почем вы знаете, что в числе тех, которые с вами толкуют, нет всякий раз какого-нибудь мерзавца, который лучше не просит, как через минуту прийти сюда с доносом». Тот же Сагтынский во время ареста петрашевцев 23 апреля 1849 года демонстративно держал в руке документ, в котором был указан агент-доноситель П. Д. Антонелли, да так, чтобы арестованные непременно могли прочитать. Первым фамилию секретного сотрудника прочел Ф. М. Достоевский и тут же поставил об этом в известность своих товарищей. Что пережил потом бедный Антонелли, можно только догадываться.

Такое поведение первых жандармов России мы можем объяснить только тем, что тайный сыск со всеми его «прелестями» был для них делом новым и непривычным. Все они только что оторвались от чисто военной среды, в которых доносы считались гнусным и позорным делом. «Чистоплюйство» неоднократно подводило дворян и мешало им приспосабливаться к новым условиям жизни и работы. Корпоративный дух, корпоративная мораль только начинали зарождаться в недрах Третьего отделения, и понадобятся десятилетия, прежде чем они зримо и прочно воплотятся в деятельности руководителя Особого отдела Департамента полиции С. В. Зубатова, считавшего для себя «сношение с агентурой самым радостным и милым воспоминанием», а «агентурный вопрос — святая святых»[40].

«Алчущий счастья быть полезным…»

Откроем еще одну главу из повседневной жизни Третьего отделения, главу, может быть, не самую славную, но зато увлекательную и поучительную. В центре нашего повествования — «сын доброго англичанина», непревзойденный мастер провокации и авантюрист высочайшей пробы Роман Михайлович Медокс. Его похождения так необычны, а повороты судьбы настолько головокружительны, что требуют большого изобразительного искусства, ибо, говоря его собственными словами, «буквы, сухие знаки, слабо изображают» их. Жаль, что история Романа Медокса не попала в руки Н. В. Гоголю — пьеса могла получиться не хуже «Ревизора».

Кратко о происхождении нашего героя.

В № 81 «Санкт-Петербургских ведомостей» от 9 октября 1767 года появилось объявление: «Через сие объявляется, что славной английской эквилибрист Меккол Медокс 15 числа сего октября месяца на театре, что при деревянном зимнем доме, искусство свое показывать будет, к чему всех охотников почтеннейшее приглашает». Через много лет это не помешает его сыну и нашему герою, эквилибристу пера и кинжала Роману Медоксу написать в автобиографии, что семья Медоксов вела свое начало от древних финикийских племен, живших на Кавказе, а его упомянутый выше отец Михаил Георгиевич Медокс, рожденный 14 мая 1747 года в Англии, был профессором математики Оксфордского университета, который в 1766 году прибыл в Россию, был представлен воспитателю великого князя Павла Петровича графу Н. И. Панину и определен преподавателем физики и математики к наследнику русского престола. Излишне говорить, что никакого преподавателя по фамилии Медокс у будущего императора Павла I никогда не было. От эквилибристики отец нашего героя перешел к механике и физическим опытам и представлениям, чем и заслужил признание своих современников. Его диковинные часы с двигающимися фигурками были выставлены в 1872 году на московской политехнической выставке. Какое-то отношение он имел и к учреждению Большого театра — вероятно по части оборудования механизмов сцены. Механик-эквилибрист М. Г. Медокс умер в 1822 году.

Что касается трех его сыновей, то об одном из них, адъютанте генерала Вельяминова, известный нам А. П. Ермолов в 1822 году в письме А. А. Закревскому писал, что это — «величайшая дрянь»[41]. Как у всякого авантюриста, у Романа Медокса не было даже единой даты рождения: сам он заявлял, что родился в 1795 году, его племянник утверждал, что дядя появился на свет 18 июля 1789 года, а жандармы Третьего отделения полагали, что он родился в 1793 году. Мы считаем, что в этом отношении следует поверить жандармам.