В Петербурге излюбленным рестораном дипкорпуса было заведение под названием «Контан». Поход туда в июле 1913 года находившегося в отпуске секретаря миссии М. Н. Чекмарёва со своим румынским коллегой Карлом Аурелиани закончился грандиозным скандалом, и отпускнику пришлось писать объяснительную записку министру.

К. Аурелиани появился на открытой террасе ресторана с русской дамой. Дипломаты заняли место за столиком, сделали заказ и углубились в приятную беседу. Казалось, ничто не предвещало беды. За столиком рядом сидела мужская компания в составе камергера двора П. В. Родзянко (брат известного политика М. В. Родзянко), князя Вяземского, артиллерийского офицера Крестьянинова, секретаря турецкой миссии Туэни-бея и ещё нескольких мужчин.

Затем перед дамой румынского дипломата неожиданно возник швейцар ресторана и начал усиленно уговаривать её оказать внимание сидевшему рядом Крестьянинову. Чекмарёв и Аурелиани с трудом отбились от непрошеного парламентёра, но артиллерист Крестьянинов своих попыток познакомиться с дамой не прекратил. Некоторое время спустя перед троицей снова появился швейцар и сообщил, что даму вызывают в вестибюль к телефону. И эта попытка ухаживания была отбита, но румын встал и пошёл жаловаться администратору. Некоторое время спустя он вернулся и взволнованно сообщил Чекмарёву что в вестибюле встретил швейцара и сделал ему замечание, но тот ответил дерзостью, и тогда пришлось «дать ему в морду лица».

Возникло общее оживление, начал выступать камергер двора Родзянко, заявивший во всеуслышание, что он не допустит избиения славянина каким-то иностранцем на славянской земле, и тогда пришлось вмешаться в дело Чекмарёву Ему удалось замять инцидент, но вскоре выяснилось, что его дипломатические усилия запоздали. Уже была вызвана полиция, в ресторане появился пристав и сказал, что без протокола дело замять не удастся.

На следующий день в газете «День» появилась заметка, в которой неизвестный журналист в ярких красках описал драку в ресторане «Контан», причём исказил ход событий до неузнаваемости. Журналист явно находился на шовинистической волне, охватившей в этот период консервативные слои России. На Балканах заканчивалась война с Турцией, победившие в войне Болгария, Сербия, Греция и Черногория «отхватили» себе приличные куски от Османской территории и не желали делиться с Румынией, которая за свой нейтралитет в войне требовала от Болгарии Силистрию, завоёванную в 1877 году русской доблестной армией.

«Кулачный дебют» румынского дипломата со швейцаром ресторана «Контан» вылился в большой политический скандал. Свидетель происшествия турецкий дипломат Туэни-бей сделал всё возможное, чтобы дипломатический корпус узнал о нём именно в его версии.

Мораль сего рассказа такова: не следует ходить в рестораны, если там отдыхают братья Родзянко — обязательно что-нибудь случится. Кстати, свидетель скандала Чекмарёв состоял сотрудником шифровального отдела, и в более поздние времена ему вряд ли бы разрешили свободно встречаться с иностранцем. Но тогда на образ жизни шифровальщиков МИД никаких ограничений ещё не накладывало.

Граф Ламздорф в своём дневнике очень часто упоминает о ежедневных чаепитиях на Певческом Мосту. Обычно это происходило в специально отведённой комнате в обществе нескольких своих товарищей по службе (Оболенский-Нелединский, Д. Капнист и др.). Но чай любили не только чиновники первых двух-трёх классов, но и рядовые сотрудники, о чём, в частности, свидетельствуют мемуары и И. Я. Коростовца, и П. С. Боткина.

Последний пишет, что на каждом этаже министерства находились чайные комнаты, и посторонние туда были невхожи — в чайной собирались только чиновники одного департамента. Посредине комнаты стоял огромный самовар, вокруг которого ключом била жизнь. Чай пили все, «от мала до велика». В чайное время департаментские залы пустели, и все устремлялись к самовару. Тот, кто был занят срочной работой и продолжал трудиться, посылал в чайную комнату курьера, и тот приносил ему стакан горячего чая.

Каждый выдержавший экзамен на дипломатический ранг покупал на всю чайную пирог, который обычно заказывался в кондитерской у Беррена на Малой Морской улице. Все именинники, награждённые, приехавшие в отпуск или отправлявшиеся за границу тоже непременно приходили в чайные комнаты с пирогом.

После 16.00 чаепитие у себя устраивал министр — естественно, только для высшего начальства. Если к кому-либо из начальства приходил посетитель и желал с ним увидеться, то курьер говорил:

— Придётся подождать, они у министра чай пьют. Что делалось на министерском чаепитии, можно было только догадываться. Скорее всего, обменивались мнениями насчёт освободившихся вакансий. Об этом можно было судить по настроению вернувшихся на рабочие места начальников. В хорошем настроении начальник подписывал бумаги не глядя, в дурном — бумага летела обратно для переписки. Иногда из министерской чайной проникал слух: кто-то помер за границей, и на его место прочат Иванова, но вот кто займёт место Иванова — Сидоров или Петров, — это совершенно неизвестно. Ах, всё-таки Сидоров? Вот счастливчик! Но, чёрт возьми, какая вопиющая несправедливость!

Тем не менее все идут к Сидорову и поздравляют с назначением.

— Перестаньте, господа, — отвечает Сидоров, то ли на самом деле не предполагая о повышении, то ли лукавя. — Здесь нет и доли правды, пустой слух!

Ему, естественно, не верят и каждый в душе думает:

«Так я тебе и поверю… Сам себе всё устроил, интриган, а теперь…»

Вот какие мысли и настроения навевали традиционные чаепития внутри многомачтового корабля под названием «Певческий Мост», плывшего в петербургском тумане, преодолевая все штормы, бури и подводные рифы…

В конце своего существования министерство решило придать сложившейся традиции чаепития некую форму. Возникло чайное общество Азиатского департамента — «ЧАДО», объединившее на добровольных началах всех рядовых любителей восточного напитка. Как вспоминает Чиркин на момент своего поступления в МИД в 1902 году, помещение «ЧАДО» представляло собой длинную узкую комнату в глубине коридора, примыкавшую к регистратуре Азиатского департамента. Члены общества во главе с вице-директором Н. Г. Гартвигом за скромную плату получали завтрак в полдень и чай в 16.00.

Исторической реликвией чайного общества были массивные серебряные подстаканники с выгравированными автографами его основателей: Зиновьева, Гартвига, Нератова, бывшего генконсула в Бейруте Лишина, генконсула в Урге Шишмарёва и консула в Бордо и франкофила Комарова, носившего кличку «Le Комарофф».

При особо важных назначениях и подвижке по службе в департаменте устраивались обеды по подписке — обычно в ресторане «Донон» рядом с Певческим мостом. Обеды, обходившиеся каждому участнику в 15 рублей, пробивали порядочную брешь в бюджете молодых дипломатов, но уклоняться от них считалось дурным тоном. К тому же многие из них имели кредит у артельщика МИД (типа ссудной кассы), а также у портных, сапожников и других, рассчитываясь с ними, как правило, при отъезде на заграничную должность подъёмными деньгами. Обед, как пишет Чиркин, обычно состоял из бесконечного ряда закусок и длинного меню, «обильно поливаемого… винами, включая шампанское. Многие после длинного рабочего дня (от 10 утра до 7 вечера), подкрепляя себя не в меру, теряли баланс и покидали ресторан при поддержке товарищей».

Однажды на один такой обед с опозданием явился тамада — Н. Г. Гартвиг и обратился к присутствовавшему за столом сотруднику Китайского стола Шереметеву с просьбой переписать к одиннадцати часам следующего дня срочный доклад министра Николаю II. Гартвиг вручил Шереметеву черновик доклада, который тот почтительно принял и засунул в карман своего сюртука, заверяя начальника, что исполнит всё в точности, как приказано. На другой день и Гартвиг, и Шереметев явились в МИД лишь в начале двенадцатого дня. Шереметев не рассчитал своих сил за обедом в ресторане, проспал и пришёл на работу с невыполненным заданием. Хорошо ещё, что он как-то умудрился не потерять черновика Гартвига! Чиркин пишет, что в первый раз видел доброго и покладистого Николая Генриховича в таком раздражении. К счастью, выяснилось, что у Ламздорфа оставалось в запасе час-полтора до выезда на высочайший доклад, так что Шереметев сумел переписать его доклад в срок