В Очакове началась лихорадочная дипломатическая деятельность, которой Карл во время русского похода по уже известным причинам внимания почти не уделял. Направили посла к султану, чтобы сообщить ему о прибытии короля Швеции на территорию Блистательной Порты[193]. Послали секретаря О. В. Клинковсгрёма к крымскому хану, чтобы договориться об условиях приема Бахчисараем шведской армии, которая теперь должна была уже добраться к татарам из Переволочны. Канцелярия[194], потеряв под Полтавой графа Пипера и секретарей Улофа Хермелина и Йосиаса Седерхъельма, в составе 45-летнего канцелярского советника лифляндца Густава Хенрика фон Мюллерна, уроженца Эстонии, 46-летнего секретаря Кастена Фейфа и членов Бунге, Хюльтена и фон Кнохена занялась составлением реляции в Оборонную комиссию Швеции о Полтавском сражении и о формировании новых шведских полков. Текст письма правил сам Карл XII, который хотел сообщить неизбежные факты, но без их драматизации, дабы члены Госсовета не впали в уныние или панику.

Приведем текст этого любопытного письма, датированного 11 июля 1709 года:

«Уже давно мы не получали из Швеции газет, а также не имели случая посылать письма отсюда.

Между тем положение здесь было хорошим и все благополучно закончилось, так что полагали в скором времени добиться решающего перевеса над противником, который был вынужден пойти на такой мир, который бы от него потребовали. Однако так случилось, что 28-го числа прошлого месяца по воле неблагоприятных обстоятельств шведские войска потерпели в сражении ущерб, который произошел вовсе не из-за храбрости или численного перевеса противника, которого мы постоянно гоним, а из-за благоприятной для него местности и укреплений на ней, и из-за них шведы понесли значительные потери. Испытывая высокий воинский дух, они, невзирая на преимущества противника, все время атаковали его и преследовали, что в результате вызвало большие потери у пехоты, да и кавалерия тоже потерпела значительный ущерб.

Эти потери велики; однако мы полагаем найти выходы, благодаря которым противник через них не приобретет перевеса над нами или какой-либо выгоды... По этой причине мы передаем вам свою милостивую волю и приказание со всем прилежанием и как можно быстрее приступить дома к рекрутированию заново пехотных полков, которые участвовали здесь в сражении... Кавалерия тоже значительно пострадала, но поскольку потери пока неизвестны, необходимо, чтобы рустхоллары[195] были готовы к новому рекрутскому набору, особенно что касается Эстьётской кавалерии, которую надо набирать заново.

Необходимо не терять мужества и не опускать руки, а с новыми силами надо всем взяться за дело и довести его в самые короткие сроки до желаемого конца. Мы полагаем, что, несмотря на потери, враг скоро будет побит, так что мы сможем получить от него все, что желали...»

Уникальное по своим объяснениям исхода Полтавской битвы письмо напоминает знаменитую «отписку» русских военачальников Петру о головчинской неудаче. Подобно Карлу, Шереметев с Апраксиным и Репниным так ловко изложили на бумаге ход сражения, что даже Петр сначала поверил написанному: наши доблестные войска настолько дружно и успешно преследовали разбитого противника, что он нанес нам значительный урон! Впрочем, у шведского монарха были извиняющие обстоятельства, потому что на момент составления своей «отписки» он еще не знал о капитуляции под Переволочной.

Конечно, король не мог не понимать и не оценивать размеров постигшей под Полтавой его и его армию катастрофы. Но как руководитель страны он не желал драматизировать ее последствия, чтобы не создавать у Госсовета и своих подданных пораженческих настроений. Король поступил так, как в подобных случаях поступали и до сих пор поступают его коллеги по ремеслу: народу необязательно и даже вредно знать всю правду — достаточно, чтобы она была достоянием узкого круга «ответственных лиц». Характерно, что в письме Карл не упоминает о своем ранении и не использует его в свое оправдание. Он и сестре своей сообщил о ранении только из-под Бендер, когда рана уже заживала, а он уже предвкушал удовольствие от верховой езды. Поражение под Полтавой случилось для него «по воле рока» и «из-за неблагоприятной местности» — косвенное признание военной прозорливости царя Петра, выстроившего на поле боя земляные редуты. Если прежде он говорил о «везении» и «счастье», то теперь с таким же иррациональным упорством пытался не замечать очевидных и вполне конкретных реалий. После русского похода он все больше был склонен поддаваться року, судьбе, неизбежному. На фоне его деятельного характера и несгибаемой воли склонность к фатализму на первый взгляд выглядит довольно странно, но на самом деле такие личности иногда встречаются (взять хотя бы для примера Наполеона Бонапарта).

... Через несколько дней после прибытия в Очаков в шведском лагере был объявлен день покаяния и молитвы.

Капеллан Микаэль Энеман устроил богослужение и произнес проповедь, в которой неудачи шведов объяснил карой Господа Бога за все их прегрешения, совершенные во время войны. Король Карл внимательно слушал проповедь, а после службы поблагодарил Энемана за его «благоразумную рассудительность».

От сераскира Юсуфа-паши из Бендер прибыл посыльный — это был тот самый человек, которого Карл принимал полутора годами раньше на Висле перед вторжением в Россию. Бендерский начальник оказался более гостеприимным и дружески настроенным по отношению к шведам, нежели очаковский «философ»: он прислал палатки, повозки и другие необходимые на первое время вещи и пригласил Карла в Бендеры.

Весьма полезным оказался француз Константин де Турвиль, завербовавшийся в шведскую армию в 1707 году в Саксонии, длительное время проживавший в Турции и владевший турецким языком. Его Карл назначил военным комиссаром, в главную обязанность которого входило обустройство и адаптация шведов в Турции. Де Турвиль, в частности, оказывал переводческую помощь шведскому послу при Порте Мартину Нойгебауреру.

24 июля шведы покинули Очаков и направились в Бендеры «в гости» к Юсуф-паше. Конечно, внешние обстоятельства этого перехода не шли ни в какое сравнение с тяготами предыдущего, но и тут шведы столкнулись с сюрпризами: их североевропейские желудки, привыкшие к грубой мясной и соленой пище, не выдержали встречи с изобилием фруктов, кофе и прочих турецких сладостей и деликатесов, поэтому многие заболели и передвигаться приходилось медленно и с частыми остановками. На пути к Бендерам в городе Суклея шведов нагнал турецкий офицер из Очакова, он привел с собой 36 шведов и сотни полторы запорожцев, которые самостоятельно преодолели Днепр и благополучно добрались до турецкой границы из Переволочны. Они покинули лагерь до капитуляции и потому ничего нового рассказать королю не могли.

1 августа шведы добрались до Бендер, где их встретил заранее высланный туда для подыскания подходящего жилья для короля Юлленкрук. Карл XII собирался пробыть в Бендерах недолго — до момента подхода его армии и полного выздоровления, но ему пришлось прожить там целых три года. Он поселился в роскошной палатке, подаренной султаном Ахмедом, которую разбили на окраине города, в самих Бендерах бывал крайне редко, в своих письмах указывал «лагерь под Бендерами» и планировал в ближайшее время выехать в Польшу, чтобы соединиться там с фон Крассовым и Лещинским, благо польская граница была рядом.

На третий день пребывания под Бендерами М. Нойман сделал на ноге короля операцию, вырезав из раны омертвевшие ткани и кости[196]. После этой операции дела у короля пошли на поправку, через несколько дней он стал ходить с костылем, потом наступать на ногу, а 17 сентября первый раз сел в седло. Для непоседливого короля два с половиной месяца неподвижности были, конечно, тяжелым испытанием. 21 июля, еще в Очакове, взбунтовались казаки, они опасались выдачи их турками обратно царю Петру и хотели расправиться с Мазепой и его окружением. Карлу вместе со своими солдатами и офицерами пришлось защищать гетмана, а потом вести с бунтовщиками переговоры.