— И кого ты мразью назвал? — спросил с угрозой Воронов, недобро сузив волчьи глаза, и резко, наотмашь ударил старика кулаком в лицо. — Это тебе за твой поганый язык. — И пиная упавшего с крыльца старика, верещал озверело:

— А это за твою псиную службу коммунякам. Помнишь, как взял меня, все ты помнишь, собака. Вот и получай свой должок, сука.

От злобы щека у него нервно задергалась. Полицаи едва смогли оттащить его от забитого старика.

— Оставь этого доходягу, старшой, давай лучше вы пьем, — размахивал соблазняюще молодой бутылью самогонки.

Дон, как почувствовал неладное, облизывая смазливую мордашку Тявки, тут же, стремглав, метнулся на шум у избы старика, но остановился за углом дома и стал ждать удобного момента. В это время два немецких солдата поднимали у телеги третьего, двое полицейских отправились с проверкой по соседским избам, а хромоногий неловко плескал в кружку самогон, но, увидев, как высокий бил ногами лежащего на земле старика, хотел было уже прыгнуть. Дон сразу узнал высокого полицейского Воронова. Он узнал бы его из тысячи других полицейских, будь они хоть во что одеты. Он всем своим нутром чувствовал его.

Дон, припав к траве, пополз к длинному и с трех метров прыгнул разжатой пружиной ему на спину, свалив его с рычанием на землю. В это время зазвенело разбитое стекло, в окно просунулся ствол винтовки и грохнул выстрел в одного из солдат.

Воронов было начал переворачиваться, чтобы дотянуться до ножа, но тут же Дон погрузил свои клыки в его хрящеватое горло. Воронов засучил в агонии ногами и затих.

Старик в это время быстро поднялся, петляя и припадая на правую ногу, побежал к реке, неистово крича разбитыми губами:

— Уходи, Дон, уходи…

Один из немецких солдат открыл очередь по окнам дома. Второй очумело полез в коляску мотоцикла к пулемету. Из избы раздавались нечастые выстрелы.

Колченогий полицай, отшвырнув бутыль, трясущимися пальцами пытался передернуть затвор винтовки. Двое других, стоящие у избы Ерофеича, прилежно стреляли в убегающего Кузьмича.

У самого берега Кузьмич как будто споткнулся и подрубленно рухнул на землю.

Дон кружил вокруг него, ничего не понимая, почему он лежит без движения, толкал его мордой в бок. Полицаи прицельно принялись стрелять в суетящуюся возле старика собаку.

Дон вдруг дернулся и, схватив Кузьмича зубами за шиворот, потащил с обрыва в воду.

С другого конца деревни уверенно забил ручной пулемет и защелкали винтовочные выстрелы. То наступала группа подоспевших партизан.

Через пять минут выстрелы прекратились: все было кончено.

Ерофеич молча вышел из избы, волоча, как бесполезную вещь, за ремень винтовку по полу.

— Возьмите ваше ружо, — передал он ее партизанам и так же молча пошел домой.

— Дед, а где Кузьмич?

— Наверное, убили, — потряс он головой. — Сейчас ведь всех убивают, — добавил философски.

Кузьмича нашли на песчаной косе с ногами в воде, рядом лежал Дон, положив голову на бурые лапы, как спал. Один из партизан перевернул Кузьмича, прижался ухом к его груди и прошептал радостно:

— Он дышит, несите скорее в отряд. — И обернувшись к молодому горбоносому партизану, тихо сказал:

— А ты копай могилу.

— Кому? — опешил молодой.

Партизан тронул рукой холодное тело раненного в живот Дона и, кивнув головой, сказал:

— Выполнившей свой святой долг овчарке Дону. И ни слова о его смерти Никитке. Ни словечка не брякни, понял?

— Товарищ майор, — обратился фельдшер Садчиков к начальнику штаба отряда Егорову. — Вас раненый Манчук просил зайти к нему.

— Ну, как он? — поинтересовался майор.

— Боюсь, не доживет до рассвета, — вздохнул фельдшер. — Ранение в спину, это уже, считай, не жилец, а при наших медикаментах не знаю, как он до утра-то дотянет. Одним словом, не жилец. Гангрена пошла, а это уже конец.

Майор вошел в землянку, оборудованную под лазарет. Там лежал один старик. Егоров пододвинул ногой чурбачок и сел поближе.

— Ну, как, отец, дела? — спросил он, уводя глаза от белого, как снег, лица больного.

— Плохо. Помираю, — прошептал синими губами старик, и слеза блеснула в его глазнице.

— Да не хорони ты себя раньше времени! Еще Победу вместе встретим. Повоюем еще, — попытался ободрить Кузьмича майор.

— Да я не о том. Смерти я не боюсь. Пожил, хватит уж небо коптить. Спасибо Дону, что денек жизни подарил. По всей реке тащил меня, а ведь сам был смертельно раненым. Спасибо тебе, мой Донушка. Мой верный пес, мой умный пес. Как теперь мальчишка без него? — сипло хрипел старый, размазывая по небритым щекам слезы. — Я вот о чем тебя хотел попросить: не бросай, пожалуйста, мальчишку, он ведь один остается на белом свете, как перст, один. Помоги ему, не бросай его. И старик снова заплакал.

Майор взял исхудавшую руку старика в свои ладони и погладил ее.

— Обещаю вам, все будет хорошо, Никитку я не брошу. Я всегда буду рядом с ним. После войны отдам в Суворовскую школу и верю, наступит день… а он, при его смышлености и настырности в хорошем смысле, обязательно станет генералом.

Старик сквозь слезы счастливо улыбнулся и слабо пожал начштабу руку:

— Спасибо тебе, милок, спасибо, утешил старика, утешил. А теперь ступай, милок, по своим делам. У тебя, как ни у кого, их много, обо мне не беспокойтесь — все будет хорошо, — и он устало закрыл глаза.

Похоронили его на следующий день утром, когда солнце восторженно пробежало по верхушкам деревьев и счастливо запели птицы в лесу.

Маленький Дон

Кучерявый партизан, прижимая кутенка к груди, спустился в землянку начштаба.

— Вот, товарищ майор, — бодро гаркнул он. — Принес, как вы и просили, кутька овчарки. У немцев оттяпали, — пояснил он весело, передавая щенка майору.

Начштаба подкинул его на руках, благодарно улыбнувшись и кивнув головой, пошел на выход.

Никитка сидел на срубленных ветках дерева за дощатой столовой и, уронив лицо в ладони, безутешно плакал.

Егоров присел на корточки напротив Никиты и, успокаивающе поглаживая вырывавшегося щенка, сказал:

— Вот Дон из-под Смоленска передал тебе своего сына, чтоб тебе, значит, не скучно было без него. А он сам там сейчас воюет.

— Вы врете все, Дон умер, спасая дедушку, — жестко сглотнул слюну Никита.

— Кто тебе сказал? — спросил Егоров.

— В землянке партизан подслушал, — шмыгнул мальчишка носом.

— Какой там умер, ты только посмотри! — с восторгом вскрикнул майор, поднимая щенка над головой. — Между прочим, Доном кличут, — передавая его в Никитины руки, горячо убеждал Егоров.

Мальчишка вдруг поймал себя на странной мысли, что это все уже когда-то видел. Видел и белобрысого майора, и щенка, и деревья вокруг. Все было точно так. Но когда это было? Не вороша своих воспоминаний, он прижал щенка к груди.

Щенок вдруг успокоился и принялся неистово лизать Никиткино мокрое от слез лицо. Как будто насухо хотел слизать несправедливую мальчишескую боль. И Никитка, радостно засмеявшись, чмокнул кутенка в нос.

— Дон, Донушка, ты пришел, ты вернулся ко мне!

Красный ливень

I

Ванька сидел на земле у могильного взгорка, плакал навзрыд. Взахлеб. Сиротливо жалобился: «Вам хорошо, вы вдвоем, а пошто меня одного оставили? Аль не сын я вам? Бросили, как кутька-сосунка, вертись, как могешь.