Спать легли поздно. Женщины, повязав головы косынками, со смехом полезли на свой сеновал, как партизаны в лес. Машенька с Никиткой ушли в спальню.

Николай покурил на веранде, и там же, бросив на голую кровать тулуп, задремал чутко.

Проснулся оттого, что кто-то вкрадчиво постучал в дверь.

— Кто там? — спросил спросонья Николай.

— Милиция, — басом ответили с улицы.

«На черта она здесь»? — подумал он и пошел открывать дверь.

Выключатель света был в доме, и Николай, открыв дощатую дверь, различил на крыльце две смутные фигуры в милицейской форме, а за ними человека в белом халате.

— Проходите, — сказал Николай, так и не поняв, зачем они здесь и в такое позднее время. Выглянул с крыльца во двор и заметил, что там у калитки стоит маленький человек.

Он не успел обернуться к вошедшим, как рослый милиционер ударил его рукояткой пистолета по голове. Николай подрубленно упал на входе.

— Теперь сам его тащи в дом, — вспылил второй милиционер, нервный и плосколицый.

— Не вякай, Дикарь, — рявкнул горилла. — Ему уже никакого укола не надо. Быстро в дом, и за работу с бабой. А ты, Артист, обследуй этого морячка.

— Че я тебе, доктор, что ли? — огрызнулся парень в халате.

— Ну, этому лекарство уже не потребуется, — убежденно заявил здоровяк, отправляясь за Диким в дом.

Николай очнулся от оглушительного крика Никиты. Он непонимающе потряс головой, глянул на темный проем двери и, опираясь о стену веранды, тяжело поднялся. С головы стекала кровь на щеку, и он, бормоча: «Все это пыль для моряков», — пошел неловко, пошатываясь и придерживаясь рукой за стену, на крик ребенка.

На кухне также не было света, он лился из спальни, где происходило непонятно что. На кухне, в дверях, наблюдая за происходящим, стоял человек в белом халате. Николай подкрался к нему бесшумно и резким ударом обеих ладоней по почкам вырубил его. Оттащив разом ставшее безвольным тело к перегородке, он выдернул из висевшего на стене набора кухонных ножей самый большой мясной тесак и выглянул в зал.

Там плоскомордый милиционер тряс Машеньку, свирепо рычал ей в лицо:

— Где тетка?

Никитка толкал его в ногу, визжал и плакал, захлебываясь слезами.

Милиционер-горилла выбрасывал постельное белье из спальни, требуя ревом от плоскомордого:

— Дикий, узнай, где баба? Пасть этой суке порви, но узнай.

Тот, кого назвали Диким, зло толкнул Машеньку на пол и тут же задрыгал ногой:

— О-о, щенок, кусаться? — взревел он и пнул Никитку. Никита отлетел к шкафу и сильно ударился об него.

Николай метнул нож плоскомордому в грудь и бросился в спальню к горилле.

В это самое время зазвенело разбитое стекло, и пуля ожгла ему предплечье. Николай, перевернув круглый стол, спрятался за ним, успев крикнуть Машеньке:

— Лежите!

За окном стреляли еще два раза, но оба раза попадали в стол.

— Стрелок хренов, но с глушаком работает, тварь, — обозлился на неизвестного стрелка Николай. И тут горилла, отшвырнув подушку, шагнул решительно к нему, прикрыв от выстрелов из-за окна.

За окном происходило что-то непонятное. Грохнули еще два выстрела, но уже из пистолета Макарова. Стрелявший в окно вскрикнул, и было слышно, как он упал.

«Помощь подоспела», — догадался Николай и щучкой через стол нырнул на гориллу. И они в яростной схватке, стиснув зубы, покатились по полу. Горилла подмял его и полез в карман за пистолетом. В это время поднявшаяся на ноги Машенька схватила табуретку и опустила мнимому милиционеру на голову. Тот очумело дернулся и ослабил хватку. Николай тут же сбросил его и захватил со спины за шею, на излом. Горилла было дернулся, но хрустнули шейные позвонки. Николай разжал руки, и он тряпочно упал на пол.

Опираясь на крышку перевернутого стола, он устало поднялся и улыбнулся онемевшей Машеньке:

— Смотрю, боевая подруга, у тебя стало нормой трескать чем-нибудь по голове.

Машенька как-то механически трясла головой, вдруг кинулась к плачущему Никитушке и истерично заголосила.

Никита принялся гладить ее по голове и успокаивающе шептал:

— Не плачь, мама, не плачь, папка ведь всех победил. Он сильный, самый сильный, — а сам заливался слезами.

Николая растрогали и обрадовали слова ребенка, он не назвал их, как раньше, дядей и тетей, а мамой и папой. Это было самой великой наградой за сегодняшнюю схватку.

«Шок, это пройдет, — подумал он о Машеньке и Никитке, включая свет на веранду и двор. — Кто же мне помог»? — гадал он, выходя на крыльцо.

К воротам стали собираться разбуженные выстрелами соседи, а по длинной улице деревни раздался вой милицейской сирены.

Горбатенький мужичок лежал с простреленным бедром под тополем у забора и болезненно скулил.

Николай спустился к нему, постоял, посмотрел молча на перекошенное страхом лицо, плюнул в него смачно:

— Вот так горбатых лечат, урод хренов. — И пошел к колодцу, откуда раздавались слезливые голоса.

Там на расстеленном одеяле лежала раненая Римма:

— Вот хотела помочь тебе, — увидев Николая, зашептала она, — да не вышло.

— Ты лежи, лежи, — испуганно перебила ее мать, — сейчас «скорая» подъедет. Мы уже вызвали, по какому-то мобильному, ну, такой ручной телефон. Сказали — едем. Ждите.

Теща мочила в колодезном ведре платки и накладывала Римме на живот.

— Я зря крикнула ему «Руки вверх» и предупредительно выстрелила в воздух, а он в это время стрелял в меня. И попал в живот. Я потом, уже раненая, стреляла в него и, кажется, тоже ранила.

— Ты очень серьезно его ранила, он валяется, как собака, под забором, ты очень меткий стрелок, Римма, и очень помогла мне в схватке.

Николай взял руку девушки и стал гладить.

— Ты только ни о чем не переживай, все будет хорошо, вон и врачи приехали, — кивнул он на приближающихся людей в белых халатах.

Они оттеснили Николая от Риммы, и он присел невдалеке на перевернутые сани.

Рядом присел майор-милиционер и протянул пачку сигарет. Николай закурил и вернул пачку оперативнику.

— Малость не успели мы, область предупредила, а у нас, как всегда, машина поломалась. Ездим на старье и никуда не успеваем, — поджав губы, вздохнул он.

Николай успокаивающе похлопал его по плечу:

— Да я не в претензии, майор, сами справились, вот только жаль следователя Римму. Глупо пострадала девчушка. Вроде бойкая такая, а так обмишурилась с этим уродом, — вспылил он.

Из дома с Никитой на руках вышла Маша и направилась к обсуждающим между собой происшествие бабкам. За ней из дома стали выходить люди в халатах с носилками. На одних лежал горилла, а из-под простыни безжизненно свисала татуированная кисть руки.

— Отыгрался хрен на скрипке. На глушняк, — глядя на траурную процессию, констатировал майор и щелчком запустил окурок в садовую бочку.

— Сколько их? — спросил Николай и кивнул на покойника.

— А ты не знаешь? — удивился следователь. — Один труп и двое раненых. Один из пистолета, второй ножом. Но на всех есть розыскные данные по области. Так что у тебя была необходимая самооборона.

— А тот, что косил под врача, где он? — с тревогой спросил Николай.

— Его первым повязали, — хмыкнул опер.

— Значит, моей матушке больше не угрожает расправа.

— Нет! — твердо заявил майор. — Все кончилось, и слава Богу. — Он пожал руку на прощание: — Бывай, десантура. — И резко свистнул молоденькому лейтенанту:

— Давай отправляйтесь, я следом.

Подошла медсестра и предложила перевязку Николаю.

8

Затаившаяся в ночи степь оживала. Как серебристые волны, кипела под ветерком ковыль-трава, пересвистывались настороженно суслики, и парил коршун в рассветной вышине.

Николай вытащил Никитку из салона машины и сказал:

— Ну, молодец, Никитушка, попрощайся с родной степью года на три. Раньше не сможем приехать.

— А пащему? — хлопая глазами, спросил Никита.

— Служба, сын, служба нас задержит, — вытер щеку мальчишки Николай. — Вырастешь, сам узнаешь, что такое быть служивым человеком.