Кончив свою речь, он замолчал и не проронил больше ни слова. Ван Тигр смотрел на крестьянина и — удивительное дело! — не мог отвести глаз от его ног. Лицо у крестьянина было истощенное и желтое и говорило о том, что живется ему плохо и что ни разу в жизни он не ел досыта. А ноги досказывали остальное. Все становилось понятным, — стоило только взглянуть на эти босые заскорузлые ноги с кривыми пальцами и подошвами, словно из буйволовой кожи. Глядя на эти ноги, Ван Тигр чувствовал, что закипает гневом. Однако он дожидался, что скажет старый правитель.

Ростовщик этот был горожанин, знакомый всем и каждому; он не раз пировал вместе с правителем, и советники были на его стороне, потому что он раздавал серебро направо и налево, когда разбирали его дела, а дел у него было много. Поэтому правитель колебался, хотя видно было, что ему жаль крестьянина. Наконец он обратился к старшему советнику, человеку одного с ним возраста, но крепкому и бодрому для своих лет, с моложавым и еще красивым лицом, хотя редкие его усы, спускавшиеся в три ряда к подбородку, уже поседели. Правитель спросил его:

— Что ты скажешь, брат мой?

Тот пригладил редкие седые усы и сказал медленно, словно раздумывая, как поступить по справедливости, — а рука его еще не остыла от полученного серебра:

— Нельзя отрицать того, что этот крестьянин взял деньги в долг и не возвратил их, а долг растет от процентов — так полагается по закону. Ростовщик живет тем, что отдает деньги в рост, так же, как крестьянин живет землей. Если бы крестьянин отдавал землю в аренду и не получал арендной платы, он стал бы жаловаться, и жалоба его была бы справедлива. Так поступил и ростовщик. И поэтому, по справедливости, следует уплатить ему долг.

Старый правитель слушал внимательно, время от времени кивая головой, и видно было, что он и с этим согласен. Вдруг крестьянин в первый раз поднял глаза и в изумлении стал переводить их с одного лица на другое. Но Ван Тигр не видел ни его лица, ни его глаз. Он видел только босые старческие ноги, — крестьянин в тоскливой тревоге тер их одна о другую, и Ван Тигр не в силах был этого вынести. Движимый беспредельным гневом, он вскочил на ноги и, сильно хлопнув в ладоши, загремел мощным голосом:

— А я говорю, что земля останется у бедняка!

Услышав окрик Вана Тигра, все собравшиеся обернулись к нему, и верные люди подскочили ближе и стали вокруг него, грозно ощетинясь штыками, и, видя это, все молча отступили назад. Но Ван Тигр чувствовал, что гневу его нет пределов и что сдерживать его он не в силах, если бы даже захотел, и, указывая на ростовщика пальцем и снова и снова пронзая им воздух, крикнул во весь голос, двигая черными бровями:

— Изо дня в день я вижу здесь эту жирную гадину, и каждый раз он приходит с такими же делами, смазав себе дорогу серебром, которое раздает направо и налево! Мне надоело его видеть! Гоните его прочь! — И обернувшись к своим телохранителям, он крикнул: — Гоните его прикладами!

Услышав это, все подумали, что Ван Тигр помешался, и бросились вон, спасаясь бегством. И впереди всех мчался толстый ростовщик; он скорее других добежал до ворот и проскользнул в них с визгом, словно крыса, которой удалось выскочить из западни. Он бежал так быстро и так хорошо знал все повороты, что скрылся от погони, и верные люди так и не могли догнать его и, пробежав, насколько хватило сил, остановились, смущенно переглядываясь и тяжело переводя дыхание. Проискав его еще некоторое время, они пошли обратно, а на улицах за это время поднялись шум и суматоха.

Когда они вернулись, в ямыне стояла невообразимая сумятица, потому что Ван Тигр, понимая, какое им начато дело, преисполнился отвагой и, позвав солдат, закричал:

— Гоните со двора всех и каждого, гоните этих присосавшихся пиявок вместе с женами и детьми!

И солдаты его с радостью принялись за дело, выполняя приказ, и люди бежали из дворов, словно крысы из горящего дома. Да, не прошло и часа, как там не осталось ни души, кроме Вана Тигра с солдатами да старого правителя с женой и слугами на отведенных ему дворах. Их Ван Тигр приказал не трогать.

Когда все было кончено, — а все это было сделано в припадке гнева, какие редко бывали у Вана Тигра, при всей его склонности гневаться, — он ушел в свою комнату, сел за стол и, облокотившись на него, долгое время не мог отдышаться. Потом он налил себе чаю и медленно выпил его. Ван Тигр понимал, что сегодня он сам подал себе пример и — худо ли, хорошо ли — должен ему следовать. И чем больше он думал, тем меньше об этом жалел, чувствуя, что освободился от уныния и упадка духа, и что он снова беспечен, отважен и свободен душой. И когда Заячья Губа вошел тихонько, посмотреть, не нужно ли ему чего, и рябой племянник принес ему кувшин вина, он закричал им, смеясь беззвучно, по своей привычке:

— Ну, сегодня я разогнал змеиное гнездо!

Когда люди в городе узнали о перевороте в ямыне, многие обрадовались этому, зная, что там царил подкуп, и в то время, как некоторые боялись и ожидали, чтó Ван Тигр станет делать дальше, много народа толпилось и шумело у ворот ямыня, с криками требуя, чтобы устроили пиршество и выпустили из тюрьмы заключенных, и допустили их участвовать в весельи.

Но того, кому смута больше всего принесла пользы, — а это был бедняк-крестьянин, — не было среди этой толпы. Нет, хотя его освободили на этот раз, он не верил своему счастью и не ждал ничего хорошего впереди. И когда он услышал, что ростовщик скрылся, то тяжело вздохнул и заторопился домой, к своей земле, а дома забрался в кровать, и если кто-нибудь спрашивал у его жены или детей, где он, те отвечали, что он куда-то ушел и они не знают, где он.

Когда Ван Тигр услышал, чего требует народ, он вспомнил, что в тюрьме есть человек десять, которых посадили туда безвинно, и что для них нет надежды выйти на свободу, так как большинство из них бедняки и им нечем откупиться на волю. И он дал свое согласие, приказал верным людям выпустить заключенных из тюрьмы и объявил своим солдатам, что они будут пировать три дня, и, послав за поварами во двор старого правителя, велел им притти к себе и сказал повелительно:

— Приготовьте лучшие блюда из тех, что едят у вас на родине, — блюда с приправой из перца и рыбные блюда, которые запивают вином, и все, что может понадобиться нам для праздника.

Он заказал и лучшие вина, и целые связки шутих и ракет, и все, что может доставить людям удовольствие. И все этому радовались.

А перед тем, как верные люди по его приказу отправились выпускать из тюрьмы заключенных, он вдруг вспомнил о женщине и о том, что она тоже сидит в тюрьме. В течение зимы он не раз хотел освободить ее, но так и не мог придумать, как ему с ней поступить, и только приказал кормить ее получше и не заковывать в цепи, как других. Теперь, думая о том, что заключенные уже на свободе, он думал о ней и размышлял про себя:

— Как мне освободить ее?

И ему хотелось освободить ее, но не хотелось, чтобы она ушла от него, и он дивился самому себе, когда понял, что ему не все равно, уйдет ли она или останется. Он дивился самому себе и в смущении тихонько позвал человека с заячьей губой к себе в комнату и спросил:

— А где та женщина, которую мы захватили у бандитов?

И верный человек ответил озабоченно:

— Да, она тоже здесь, и лучше бы ты велел Мяснику воткнуть ей в горло нож — он умеет делать так, что крови вытекает мало.

Но Ван Тигр посмотрел в сторону и не сразу ответил:

— Она только женщина!

И помолчав с минуту, сказал:

— Мне нужно увидеть ее еще раз, а тогда я решу, что с ней делать.

Верный человек сразу омрачился, услышав такие слова, но ничего не ответил и вышел, и Ван Тигр крикнул ему вслед, чтобы женщину привели к нему немедля, в зал суда, где он будет ее дожидаться.

Он пошел в зал суда и, поднявшись на возвышение из какого-то странного тщеславия, сел на место старого правителя; ему хотелось, чтобы женщина видела его в большом резном кресле, возвышавшемся над всеми остальными, и помешать ему в этом никто не мог, потому что старый правитель все еще не выходил из своих комнат и прислал сказать, что страдает поносом. Ван Тигр сел там, гордо выпрямившись, приняв равнодушное и надменное выражение лица, какое приличествует герою.