Но вернемся к повседневной жизни Миклухо-Маклая в Гарагасси. «Становлюсь немного папуасом, — записал он в дневнике 6 марта, — сегодня утром, например, почувствовав голод во время прогулки и увидев большого краба, я поймал его и сырого, т. е. живого, съел, что можно было съесть в нем»[483]. Эта дневниковая запись не случайна. Уже через несколько месяцев после высадки была израсходована или пришла в негодность европейская провизия и путешественнику пришлось полностью перейти на непривычную и малопитательную местную пищу. Так, изъеденные червями сухари он заменил печеными бананами, сахар — соком из стеблей сахарного тростника, вместо соли употреблял морскую воду. При этом Николай Николаевич не пожелал изменить свои гастрономические пристрастия: «Свинину, которую я мог бы иметь здесь вдоволь, я терпеть не могу»[484]. Важным подспорьем стала охота на съедобных птиц, которых запекал на костре Ульсон, и ужение рыбы, которую иногда приносили также в подарок «соседи». Впрочем, охотиться таморусс начал только после того, как папуасы привыкли к звуку столь пугавших их вначале выстрелов.

Летом и осенью 1872 года приступы малярии не оставляли Миклухо-Маклая. Но путешественник на собственном опыте постепенно выработал более правильную тактику применения хинина, что позволило несколько снизить остроту и длительность пароксизмов.

Прошло более года со дня высадки Миклухо-Маклая в заливе Астролябия. Тропическая малярия, изнурительные труды и лишения все более подтачивали его силы. «Мое положение, — писал он, — становилось довольно затруднительным: крыша текла, столбы, на которых стояла хижина, проточенные муравьями, стали обваливаться; приходилось ставить подпорки из боязни, что пол или даже вся хижина в один прекрасный день обрушится; запасы хины почти истощились. <…> От 12 пар обуви разного рода не оставалось ни одной цельной. <…> Явились раны на ногах, которые не заживали»[485].

Все более тревожным становилось состояние Ульсона. Не видав более года на горизонте ни одного европейского судна, Карл решил, что они с хозяином обречены на верную смерть, почти не вставал с постели и целый день стонал. Николай Николаевич заметил, что он «даже стал заговариваться, так что я серьезно боялся за его рассудок, <…> мне приходилось кормить и лечить его»[486].

Однако путешественник не падал духом. Он продолжил свои исследования и в случае смерти Ульсона, которую ожидал, решил «переселиться в горы (точнее, в предгорья. — Д. Т.), отчасти чтобы поправить свое здоровье, предполагая, что лихорадка в горах не так злокачественна, отчасти, чтобы изучить очень разнообразные диалекты горных жителей. Жители разных деревень предлагали мне построить новую хижину, я хотел воспользоваться предложением, чтобы оставить в одной из береговых деревень мои вещи, а самому перебраться в горы»[487].

18 декабря 1872 года Миклухо-Маклай присутствовал на празднике в деревне Бонгу и остался ночевать в хижине Саула, местного тамо боро. На следующее утро, на рассвете, его разбудили несколько папуасов, которые вбежали в хижину с криком: «Маклай, о Маклай, корвета рус гена, буарам боро!» («Маклай, о Маклай, русский корвет идет, дым большой!») «Еще не веря новости, — записал в дневнике путешественник, — я оделся и отправился к морю. При первом взгляде сомнение было невозможно: дым принадлежал большому пароходу, вероятно, военному судну, корпуса которого еще не было видно, но можно было заметить, что судно приближается»[488]. Николай Николаевич поспешно отправился в Гарагасси и поднял на флагштоке у своего домика русский флаг. Как только полотнище оказалось на месте и легкий ветер развернул его, путешественник заметил, что судно тотчас переменило курс и направилось прямо к берегу.

Прощание с папуасами

6 июля 1872 года в газете «Санкт-Петербургские ведомости» в разделе хроникальных сообщений появилась маленькая заметка: «По частным письмам из Гон-Конга, как сообщает "Одесский Вестник", посланный от Географического общества на Новую Гвинею (к северу от Австралии), молодой естествоиспытатель Миклухо-Маклай скончался там от лихорадки. Потеря прискорбная, так как покойный подавал большие надежды и обнаруживал замечательную энергию и любовь к географическим и зоологическим исследованиям»[489]. Через 12 дней та же газета опубликовала обзор вышедшего в свет «Отчета Русского географического общества» за 1871 год. Изложив, в частности, известия, полученные обществом от Миклухо-Маклая с Новой Гвинеи, и сообщив, что совет РГО принимает меры «для выручки неустрашимого путешественника», анонимный автор обзора добавил: «Эти заботы, к сожалению, теперь бесполезны, так как, по последним известиям, г. Миклуха-Маклай скончался в Новой Гвинее от злокачественной лихорадки. Было бы очень желательно, чтобы кто-либо, знавший покойного, составил его биографию. Г. Миклуха был редкий тип мученика науки, пожертвовавший жизнью для изучения природы».

Через три дня на первой странице официоза Морского министерства — газете «Кронштадтский вестник» появилась статья «Экспедиция Миклухи-Маклая и его кончина», опиравшаяся на предыдущую публикацию. Сообщение о смерти путешественника произвело в Петербурге сенсацию. Статья, опубликованная в «Кронштадтском вестнике», была перепечатана в официальном «Правительственном вестнике», во многих газетах обеих столиц и губернских городов. Так имя отважного путешественника стало известно читающей публике по всей России. Более того, тиражированный зарубежными газетами, этот сенсационный слух положил начало известности Миклухо-Маклая в мировом масштабе.

Мать и сестра Николая Николаевича обратились в совет РГО и лично к Ф.Р. Остен-Сакену, который временно прекратил активную деятельность в РГО, став вице-директором одного из департаментов МИДа, с просьбой проверить истинность сообщений о трагической развязке и, если слух подтвердится, принять меры к перевозке на родину его праха и собранных им научных материалов. Между тем попытка выяснить в редакции «Одесского вестника» источник слуха о кончине путешественника, предпринятая одним из друзей семьи Е. С. Миклухи, дала любопытный результат. Телеграфный ответ, пришедший из Одессы, оказался невразумительным: эти сведения сообщил редакции некий Коптев, железнодорожный служащий, который получил печальное известие от своего сына-моряка, находящегося в кругосветном плавании, причем Коптева-старшего дополнительно расспросить не удалось[490]. 26 августа петербургская газета «Голос» опубликовала письмо Остен-Сакена, в котором опровергался слух о гибели путешественника.

Слух о его кончине сыграл на руку Миклухо-Маклаю. Как мы знаем, путешественник просил генерал-адмирала прислать за ним военный корабль через год после высадки в заливе Астролябия. Однако в морском ведомстве если не забыли, то отнюдь не спешили выполнить его просьбу. Теперь же адмирал С.С. Лесовский, временно заменявший управляющего Морским министерством, получив указание генерал-адмирала, распорядился, чтобы один из кораблей русской тихоокеанской эскадры незамедлительно отправился к берегам Новой Гвинеи на поиски Миклухо-Маклая. Чтобы ускорить выполнение этого приказа, его текст был переслан по трансатлантическому кабелю и телеграфной линии, пересекающей североамериканский континент, на тихоокеанское побережье США. Отсюда почтовый пароход доставил 6 августа телеграмму в Нагасаки, где находился командующий отрядом русских судов на Тихом океане контр-адмирал М.Л. Федоровский. Наиболее целесообразно было бы поручить эту миссию П.Н. Назимову, командиру «Витязя», стоявшего тогда в Нагасаки. Но на корвете держал свой флаг Федоровский и размещался довольно многочисленный штаб. Поэтому контр-адмирал срочно вызвал из Владивостока парусновинтовой клипер «Изумруд», а Назимову приказал подготовить хорошо знакомую нам записку о пребывании путешественника на борту «Витязя» и обстоятельствах его высадки в заливе Астролябия. Кроме того, когда «Изумруд» 25 августа прибыл в Нагасаки, Федоровский приказал перевести с «Витязя» на клипер мичмана К.Д. Рончевского. Этот бравый молодой офицер не только хорошо знал особенности бухты Константина и местоположение хижины путешественника на мысе Гарагасси, но мог отыскать тайник, где Миклухо-Маклай собирался зарыть свои дневники и другие материалы в случае смертельной болезни или грозной опасности, а также записку, если он решит перебраться в горы или на другой участок побережья Новой Гвинеи.