В этой непростой ситуации впервые проявились такие особенности личности нашего героя, как умение сохранять хладнокровие в минуту опасности и удивительное бесстрашие. Николай, который, по его собственным словам, так и не научился плавать, в дальнейшем серьезно рисковал жизнью, совершая дальние переходы на небольших парусных судах, используя шлюпки и туземные каноэ. Не страшила его, как мы уже знаем, и приверженность морской болезни.

Подавляющее большинство обитателей Лансароте составляли испаноязычные метисы, некоторые — с примесью крови древних гуанчей. Встречались здесь и негры. Местные жители с недоверием и опаской относились к четырем зоологам. Одни считали их немецкими шпионами, готовившими захват Канарских островов Пруссией, другие полагали, что подозрительные чужеземцы — колдуны, и приходили к ним с просьбами об исцелении и предсказании будущего. Николай впервые увидел население, столь смешанное в этническом и антропологическом отношениях, и заинтересовался его историей и традициями.

Арендованный Геккелем дом — один из лучших в Арресифе — кишмя кишел клопами, блохами, москитами и др. По комнатам днем и ночью сновали крысы, мыши и большие тараканы, поедающие все съестное. Особенно досаждало натуралистам невообразимое множество блох. Гигиенические меры и порошки-репелленты не помогали. Геккель с немецкой дотошностью подсчитал, что только в январе 1867 года он и его сотрудники истребили более шести тысяч блох. «Из-за их ненасытной кровожадности, — писал он о блохах в статье об экспедиции на Канары, — эти насекомые превратились для нас в настоящее бедствие»[133]. Между тем наступил сезон штормов, и работы в бухте стали еще более опасными. В середине февраля Геккель принял решение сократить пребывание на Лансароте с запланированных четырех до трех месяцев и при первой же возможности вернуться в Европу через Марокко. Как признавался профессор, именно блохи, а не штормы вынудили его досрочно покинуть остров.

Раз в месяц английский пароход «Грейтхэм-холл» совершал рейс по маршруту Лондон — Кадикс — Канары (с заходом в Арресифе) — марокканские порты, а оттуда через Гибралтар и Лиссабон возвращался в британскую столицу. В связи с ослаблением карантинных ограничений ему было разрешено высаживать и принимать пассажиров на Канарах. 2 марта «Грейтхэм-холл» появился на рейде Арресифе. Натуралисты быстро перевезли на него заранее упакованные пожитки, научное оборудование и контейнеры с биологическими материалами, и уже через 40 часов корабль доставил их в марокканскую гавань Могадор. Здесь экспедиция разделилась. Геккель и Греф посетили на пароходе основные порты Марокко, а затем перебрались в испанскую гавань Альхесирас (вблизи от Гибралтара), где две недели знакомились с местной морской фауной. Отсюда, делая в пути остановки, они пересекли на поезде всю Испанию и, осмотрев в Париже Всемирную выставку, вернулись в свои университетские города — Йену и Бонн.

Что же касается «господина фон Миклухо», то он уговорил Фоля совершить путешествие по султанату Марокко, хотя это было тогда отнюдь не безопасно. Облачившись в арабские одежды и наняв переводчика, студенты добрались до тогдашней столицы страны, города Марракеш, пробыли там несколько дней, а затем невредимыми вернулись в Могадор. Николай жадно впитывал новые впечатления. Его живо интересовали особенности жизни арабских и берберских племен, их жилища, мечети, караванная торговля. Посетив на пароходе несколько марокканских портов, Миклухо и Фоль прибыли в Испанию. Здесь они побывали в ее основных историко-культурных центрах — Малаге, Гранаде, Кордове, Севилье и, конечно, в Мадриде. Как и во время путешествия по Марокко, Николай сделал в Испании много зарисовок, часть которых сохранилась до наших дней.

По словам его младшего брата, Николай в Мадриде решил подвергнуть себя серьезному испытанию. «На другой стороне реки, — сообщает Михаил, — располагался цыганский табор, и редко возвращался смельчак, который желал переночевать в таборе». Николай оставил в гостинице ценные вещи и деньги, за исключением нескольких монеток, и отправился поздно вечером в табор. Цыгане не тронули бедного студента, который вывернул перед ними все карманы, и разрешили переночевать в «облюбованном месте». На следующее утро он спокойно вернулся в гостиницу[134].

Никаких других подробностей Михаил не приводит. Но известно, что после ночевки в таборе Николай серьезно простудился. Все еще больной, он приехал из Мадрида в Париж, а оттуда в начале мая 1867 года вернулся в Йену. 10 мая Геккель сообщал родителям: «Мой ассистент Миклухо опять на своем старом месте»[135]. Однако недолеченная болезнь дала о себе знать, и Николаю пришлось несколько дней отлеживаться в комнате, снятой им на летний семестр в трактире Форста. 22 мая он написал Геккелю, что чувствует себя «намного лучше», собирается «завтра или послезавтра» прийти в университет и благодарит профессора «за проявленную обо мне заботу»[136].

Так завершилась первая экспедиция, в которой участвовал наш герой. По возвращении в Йену он твердо решил стать не кабинетным ученым, а путешественником-исследователем.

Снова в Йене

Пока Геккель семь месяцев отсутствовал в Йене, там накалились страсти вокруг его монографии «Общая морфология организмов», опубликованной летом 1866 года. Похоже, немногие полностью осилили этот двухтомный капитальный труд, который изобиловал новыми научными терминами и понятиями, в большинстве своем предложенными самим автором, и поднимал как узко специальные вопросы, так и сложнейшие теоретические проблемы мироздания. Но книга приобрела громкую, даже скандальную известность, так как достаточно было беглого ознакомления, чтобы понять, что она написана в основном с позиций естественно-научного материализма и имеет неприкрытую антиклерикальную направленность. Профессора и студенты теологического факультета и многие другие консервативно настроенные представители университетского сообщества недружелюбно встретили возвратившегося Геккеля и за глаза называли его «обезьяньим профессором». Впрочем, среди профессуры были и такие, кто подобно К. Ге-генбауру и Б. Гильдебранду демонстративно поддерживали «еретика», хотя не всегда понимали и не во всем принимали его учение. Однако наибольшую поддержку Геккелю оказывала университетская молодежь — молодые приват-доценты и студенты. К ним принадлежал, разумеется, и наш герой. «Он теперь вдвойне привязан ко мне, — писал Геккель родителям о русском студенте, — и проявляет такую любовь, которая меня поистине трогает»[137].

Николай опять ассистировал Геккелю, возобновил слушание лекций на медицинском факультете, но главное внимание уделял обработке материалов, собранных в Арресифе, чтобы подготовить на их основе первые публикации. В Йену вернулся другой «господин фон Миклухо». Геккель по-прежнему относился к нему как к любимому студенту, но Николай больше не хотел быть всего лишь студентом Геккеля. После экспедиции на Канары у него выросла самооценка, появилась вера в свои силы, возникло желание приобрести известность в ученом мире.

Теперь Николаю было уже недостаточно досконального знания научной литературы по разрабатываемой им проблематике. Перед началом зимнего семестра 1867/68 года, снабженный рекомендательными письмами Геккеля и Гегенбаура, он отправился из Йены в поездку по Европе, чтобы ознакомиться с зоологическими коллекциями в крупнейших музеях, получить консультации у специалистов по губкам и селахиям (акулам, скатам и химерам). 22-летний исследователь не вел дневник, но из отрывочных упоминаний в его статьях известно, что он побывал в Дании, Норвегии, Швеции и Франции. Так, в Париже он посетил знаменитый Jardin des Plants — старинный ботанический сад, который к середине XIX века превратился в многопрофильный научный центр, включающий Музей естественной истории, зверинец, виварий и т. д. По мере возможности Николай знакомился с достопримечательностями этих стран. На его рисунках, сделанных во время поездки, — средневековые крепости, замки, гавань со стоящими в ней судами.