Изменить стиль страницы

Восторженные офицеры, женщины подбегали к царевичу и доходили до того, что целовали ему сапоги! Разумовский, пораженный происходящим, повторял Павлу:

– Ах, князь! Как вас любит народ! Как он надеется на ваше царствование!

И добавил, приглушив голос:

– Sine justitia quid sunt regna si non latritudines magni115*Без справедливости – что такое царства, если не большие разбойничьи шайки (лат.). Слова Августина Блаженного.*. Если бы вы только захотели...

Великий князь оставался бесстрастным к этим чрезвычайно заманчивым предложениям. Конечно, его опьяняло воодушевление москвичей, в его молодой голове раздавался голос, зовущий к независимости, к победе. Но то, что некоторые называли парализующим унынием, было, возможно, на самом деле ранней мудростью.

Именно в это время он обнаружил в себе новый и неисчерпаемый источник веры и надежды. Страшная картина казни Пугачева дала ему смутный ответ на один из самых больных вопросов. Он понял, что не Пугачев властвовал своим войском, а войско властвовало им. Он позволял этим людям sans foi ni loi116*Без совести и чести (франц.).* делать то, чего они и так сами хотели. И не просто позволял, но освящал их действия своим апломбом, своим авторитетом. И потому был их царем. Только хотели они слишком малого, – пьянствовать, грабить и насиловать.

Нужно, чтобы люди хотели другого, святого и высокого. Нужны chevalier sans peur et sans reproche117*Рыцари без страха и упрека (франц.).*, такие как Разумовский! И тот, кто позволит таким людям действовать, обретет в своем властвовании над ними подлинное счастье.

А мать его? Она ведь тоже только позволяет делать сановникам своим то, чего они сами хотят. Только позволяет... Leben und leben lassen118*Живи и жить давай другим (нем.).*... И потому – царит, освящая все происходящее именем своим...

Пока эта мысль медленно входила в его сознание, холодком продвигаясь от лопаток к затылку, он непосредственно ощутил, что им руководит могучая духовная сила, направляющая его к предопределенной, заранее намеченной цели.

В этом – в его вере в свое высшее предназначение – он был полностью сыном своей матери.

СМЕРТЬ

Grande faisense des drames...

Виктор Гюго
*Великая мастерица драм (франц.). О смерти.*

La parole a ete donnee a l'homme pour degouser sa pensee.

Талейран – испанскому послу Иксвердо
*Речь дана человеку, чтобы скрывать свои мысли (франц.).*

Павел, увлеченный жизнью семейственной, забыл о планах захвата власти. К уже пережитым им тревогам прибавилась новая: здоровье Натальи вызывало серьезное беспокойство. Эта легкомысленная, хоть и очаровательная, женщина не была готова к такой любви, какую испытывал к ней муж. Она по временам отказывалась от страстной близости, которую требовал горячий темперамент последнего. Со временем она все более отдалялась от него, и реже, чем могла бы, проявляла к нему свою любовь. Она стала нервной и бледной, и, будучи от природы очень хрупкой, таяла прямо на глазах. Врачи упрекали ее в том, что она чрезмерно увлекалась танцами, ночными гуляниями и катанием на санях в зимнюю стужу. Врачи были строги, они заявляли, что она должна лечиться, а не развлекаться. Несчастный супруг, который ни в чем не мог отказать Наталье, попытался ее образумить. Но она его не слушала. Правда, давала меньше балов, но ее состояние ухудшалось.

Самое худшее о ней знала императрица: она оказалась чертовски честолюбива,

«в своих желаниях меры не знала».

Ночами, даже среди ласк, она твердила Павлу о его попранных правах... Руки ее явно тянулись к короне, и муженька своего она в том же духе настраивала... Екатерина морщилась: вовсе не такой невестки ей хотелось, вовсе не такую требовала она найти! Этот фон Оссебург! Donner und Blitz119*Гром и молния (нем.).*! Ведь сказано же было ему:

«Для нее простительно быть хорошенькой, но она ни в коем случае не должна обладать большим умом. Та, что надеется на это замужество, должна быть умна ровно настолько, чтобы суметь это скрыть!»

И вот – пожалуйста: не покой, а лишь головная боль новая из этого брака проистекла. Добро еще, что девушка, показавшаяся ей «золотой женщиной», полной жизненных сил, свежей и очаровательной – оказалась на самом деле больной! Мало того: она и вела себя легкомысленно и при дворе шли нелестные толки об отношениях царевны и Андрея Разумовского...

Разумеется, императрица сочла долгом довести слухи об этой связи – более чем справедливые! – до сведения царевича, который, как это обычно бывает, один-единственный ничего не знал о своей жене! Она не колебалась ни минуты, она не отказала себе в удовольствии лично сообщить это сыну.

Однако вбить клин между супругами не удалось. Павел, глубоко убежденный в непогрешимости своей супруги, защищал ее с еще большей яростью, потому что видел в этих обвинениях очередную жестокость матери; он отказался поверить не только в них, но и в непорядочность своего лучшего друга. Все это казалось ему самой настоящей клеветой. Выходя, он со злости хлопнул дверью, но отныне Екатерина решила разорвать этот брак. Но как это сделать?

Оставаясь ночами наедине с женой, несчастный муж засыпал Наталью множеством личных вопросов. Она должна была оправдываться перед ним. Обвиняемая проливала реки слез, становилась перед Павлом на колени, убеждая его в своей невиновности, и, как раненое животное, оставалась лежать на полу, пока взволнованный муж ласково не поднимал ее и не утешал, как мог.

Данс де Виулазон, учитель древнегреческого языка, которого царевич считал своим старым другом, позже откровенно рассказал все, что знал. Этот человек утверждал, что чета великих князей почти каждый вечер принимала Разумовского за ужином. Как только Павел отворачивался, в его бокал с вином подсыпали немного опиума. Он засыпал прямо на стуле перед тарелкой с десертом! Было ли это правдой? Подробности поведал учителю кто-то из домашней прислуги.

Наталья хотела еще в начале осени уехать в Санкт-Петербург. Из-за плохого самочувствия отъезд был отложен. Но 7 декабря, на неделю раньше императрицы, чета великих князей приехала в столицу. Ежедневно они проезжали небольшое расстояние, чтобы не утомлять будущую мать. Несмотря на все сплетни, которые не могли не задевать ее, Наталья ждала рождения ребенка с большой радостью.

Разумеется, Екатерина сразу же пригласила лучшую акушерку – графиню Марию Румянцеву. Та, принявшая за шестьдесят лет жизни при дворе сотни младенцев, осмотрела великую княгиню и не нашла оснований для беспокойства.

– Я и не беспокоюсь, – процедила императрица, – хотя здоровье милой Nathalie в последнее время весьма и весьма оставляло желать лучшего. Напротив, я желаю вас избавить от всяких беспокойств. Во-первых, при дворе злостные слухи распускают, что Nathalie находилась в преступной связи с неким дворянином, коего и имя называют; и стало быть, отцом ребенка вовсе не является нынешний наследник престола и сын мой Павел...

Румянцева замахала на нее руками: матушка, мол, что ты такое говоришь! Нельзя об этом, тебе нельзя...

– Ни в малой мере не собираясь слухам этим верить, – продолжала Екатерина, сделав рукою успокаивающий жест, – я и вас убедительно прошу, коль слухи сии до вас дошли, отнюдь не давать им веры. Да и человеколюбие христианское разве не призывает нас ко всем в равной мере относится гуманно и снисходительно?

Сие, впрочем, не тот еще разговор, для коего я вас пригласила.

Вы, при вашем опыте, и без меня знаете, сколь много матерей родами умирает – то от горячки родильной, то младенец поворотится во чреве не так... А роды ответственны чрезвычайно, речь о наследнике престола идет! Случается и так, что в боязни ответственности великой акушерка волноваться при этом начинает... Можно in vitium ducit culpae fuga120*Впасть в ошибку из опасения совершить ее (лат).*, знаете ли...