Архиепископ Арсений призывал своих прихожан молить Господа
«хранить бесценную жизнь горячо любимого наследного князя [Павла], единственного законного государя империи»...
Этого Екатерина стерпеть не могла.
«Прежде, без всяких церемоний и соблюдения приличий, в делах, без сомнения, гораздо менее важных, духовным особам сносили головы. Не представляю, как мне сохранить мир в государстве и порядок в народе (не говоря уж о защите и сохранении данной мне Богом власти), если виновный не будет покаран»,
– писала Екатерина. «Смерда Сеньку» сослали в Николаевский Корельский монастырь Архангельской епархии, а затем, вследствие новых обвинений, приговорили к лишению монашеского сана и пожизненному заточению в Ревеле. Митрополиты Новгородский и Московский, архиепископы Петербургский и Крутицкий, епископы Псковский и Тверской одобрили сие решение. И уж тем более не возражал Иван Иванович Мелиссино, обер-прокурор Святейшего Синода, и – по совместительству – мастер масонской ложи.
Коменданту Ревеля Тизенгаузену Екатерина писала об Арсении:
«У нас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела. Надеюсь, что не подведешь себя под большой ответ. Народ очень почитает его исстари и привык считать своим. А он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».
В сырой камере шириной в три аршина митрополит Арсений провел семь лет – до смерти в 1772 году.
Петр III уничтожил Тайную розыскных дел канцелярию, но, видит Бог, это была его ошибка. Как в таких условиях оставаться без надежной защиты! Вокруг сплошные заговоры. Впрочем, иначе ему не удалось бы переломить хребет Шуваловым! В октябре 1762 года Екатерина учредила Тайную экспедицию при Сенате. Возглавил ее генерал-прокурор А.И. Глебов и сенатор Н.И. Панин; впрочем, через два года Глебов проворовался, и его сменил А.А. Вяземский. Но фактически главой Тайной экспедиции был Степан Иванович Шешковский, бывший чиновник Тайной розыскных дел канцелярии. Екатерина II весьма лестно аттестовала его как человека, имеющего «особливый дар производить следственные дела», допрашивая «с довольным увещанием». В чем состояло «увещание», секретом не было ни для кого. «Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович?» – шутливо осведомлялся Г.А. Потемкин при встречах с Шешковским и получал подобострастный по форме, но жесткий по содержанию ответ: «Помаленьку, Ваша светлость».
«Многие не выдерживали экзекуции и тут же испускали дух, со всех же прочих ревностный инквизитор брал подписку, подтвержденную клятвой, что они обязуются никому ни при каких обязательствах не передавать о том, что с ними сделали в Тайной экспедиции, а если проговорятся, то должны будут снова подвергнуться безответно наказанию».
***
Панин между тем противился отъезду Павла. Екатерина возмутилась:
– Никита Иванович, я приказываю, чтобы ребенок ехал со мной.
– Я вынужден, сударыня, заметить Вашему Величеству, что здоровье Его Императорского Высочества не повинуется вашим приказам.
– Это невообразимо, господин учитель. Вы что, врач?
Панин сказал, одновременно почтительно и дерзко:
– Ваше Величество прекрасно знает, что я никогда никого не лечил, но мои обязанности заставляют меня не согласиться с отъездом царевича. Павел Петрович страдает нервными приступами и малейшее нарушение режима может стать для него роковым.
Императрица на секунду прикрыла глаза, чтобы скрыть досаду. Хорошо, она уедет без сына, но пусть ее враги не обольщаются: все предосторожности будут приняты!
Павел Петрович, узнав об отъезде матери, попросил разрешения жить в Петергофе во время ее отсутствия. Но Екатерина ему отказала. Пусть едет в Царское Село: единственная дорога, которую легко охранять, ведет оттуда в замок, а из Петергофа можно выехать по суше и по морю. Румянцев, тридцатитысячная армия которого стояла в лагерях между Нарвой и Ревелем, получил приказ идти на Петербург при малейшей тревоге.
Более того, Екатерина приказывает, чтобы несколько карет, запряженных лошадьми, стояли поблизости, готовые при малейших волнениях в столице отвезти наследника престола к ней, в Литву. Для пущей надежности возможные зачинщики беспорядков и заговорщики, а также те, кто мог принять участие в волнениях, были удалены из столицы. Среди них была и беспокойная княгиня Дашкова, которую «попросили» на это время держаться не ближе двухсот верст от города... Екатерина Романовна слишком подчеркивала свою роль в перевороте 29 июня 1762 года, что и привело к значительному охлаждению к ней Екатерины II. Вольтер, приняв оценку Екатерины и вспомнив басню Лафонтена, назвал Дашкову la vaniteuse mouche du coche49*Хвастливая муха на быке (франц.).*. В декабре 1769 Дашкова на три года уехала в Европу. Германия, Англия, Франция, Швейцария были этапами ее путешествия, здесь она виделась и беседовала с Дидро и Вольтером. 1775-1782 годы она снова провела за границей – здесь, в эдинбургском университете, воспитывался ее единственный сын. Корберон сообщал:
«У гр. Панина была княг. Дашкова... она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму».
В Англии Дашкова познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом. Затем она вновь посетила Париж, Швейцарию, Германию, Италию. По возвращении в Россию Екатерина предложила Дашковой место директора Санкт-Петербургской академии наук и художеств.
Екатерине не впервой было решительно разрывать отношения со вчерашними своими «благодетелями». Немалые суммы, перекочевавшие через австрийского и французского послов в казну великой княгини, остались ею «не отработанными»: наоборот, в отношениях с этими странами с момента восшествия ее на престол наступило настороженное взаимонепонимание. Почти в равной степени обманут в своих ожиданиях оказался и Фридрих II: взамен горячей благодарности ложе, возведшей Екатерину на престол, в отношениях ее к масонству наступало значительное охлаждение. Екатерина стала заигрывать с другими ложами, прежде всего французскими, но руководствовалась она явно не идеальными соображениями, а чисто политическими. И даже экономическими.
Но масонство как целое закрылось перед Екатериной, не прощая таких ошибок. И ей не осталось ничего, как заявить, что виноград зелен. Она стала подчеркивать «нелепости» масонства, смеялась над
«соединением религиозных обрядов с ребяческими играми»,
над
«обетами, чудачествами, странными и нелепыми одеяниями их».
Впрочем, она очень долго – все первые двадцать пять лет царствования – не мешала развитию масонства в России, не видя в нем ничего опасного для своей власти.
Масонство в то время вовсе не было еще международной организацией. «Великие Востоки» были в каждой европейской стране. И работали они пока еще не со странами, а с людьми. Оттачивали технологию работы, поэтому не редкостью были и сбои.
Технология была проста в своей сути, но тонка и ответственна в конкретных применениях. Суть ее была в системе отбора людей. Известна так называемая демократическая система элекции, когда выборщики, составляющие значительную часть распоряжающегося собственностью населения, более или менее простым способом выбирают из своей среды лидера. Эта полностью неэффективная система была отвергнута решительно и полностью. Вместо нее было найдено нечто диаметрально противоположное. Не выборы – отбор. История не начинается с выборов и ими не заканчивается. Люди, стоящие у настоящей, реальной власти, не зависящие от капризов волнующейся и ежеминутно меняющей свои мнения толпы, не нуждались в выборах. Однако нуждались в людях – умных, энергичных, инициативных, решительных. Но в то же время готовых и умеющих подчиняться – и подчиняться безоговорочно, до самоотвержения. Таких людей долго и тщательно присматривали в ложах, а присмотрев, предлагали им малую толику своей власти.