Реализовал он эти редкие по красоте вещи на удивление легко и, с его точки зрения, удачно. В первом же крупном магазине сразу за наличный расчет взяли не торгуясь, за названную им цену, мейсенских собачек, откровенно признав — для них это большая удача. Наверно, взяли бы и остальное, но он, боясь продешевить, отправился в другой магазин, на Тверской; там так же охотно у него купили остальное.

Вернувшись домой, он достал самый большой отцовский чемодан, использовавшийся обычно для дальних путешествий, и уложил в него свою одежду и обувь. Подумав, взял еще несколько наиболее ценных вещей — реализует позднее. Напоследок создал в комнатах искусственный беспорядок — пусть думают, в доме побывали грабители. Все же он не выдержал — зашел к матери.

Любовь Семеновна полулежала на кровати, опираясь на высоко взбитые подушки, и испуганным взором смотрела в угол комнаты. При виде сына жалобным голосом попросила:

— Прогони ты этих чертей, Кирюша! Видишь, сколько их там копошится? Ну что они ко мне пристают? Даже на постель лезут, бесстыжие!

«Ну, все! Допилась до чертиков, алкоголичка! — брезгливо глядя на нее, подумал Кирилл, нисколько не жалея мать. — Ничего страшного, заберут в больницу и вылечат».

— Очнись на минуту! — грубо одернул он ее, подойдя к постели. — Никого там нет, тебе это мерещится спьяну!

Убедившись, что в глазах у нее появилось осмысленное выражение, объявил:

— Я зашел к тебе сказать кое-что. Во-первых, я уезжаю на время, так как меня могут арестовать за соучастие в убийстве.

Видя, что у нее от ужаса отвисла челюсть, презрительно продолжал:

— Вижу, до тебя дошло. Менты спросят — говори как есть: мол, ничего не знаешь, так как со мной в ссоре. Теперь о другом, — немного замявшись сначала, безжалостно заговорил он вновь: — Ты тут валяешься как свинья, а нас между тем ограбили!

— Как это… ограбили? — окончательно протрезвев, пролепетала Любовь Семеновна. — Когда?..

— Сегодня! — злобно выпалил Кирилл. — Взлома нет. Видно, кто-то из нас двоих забыл запереть дверь. Думаю, что ты, поскольку трезвой не бываешь.

— А что… украли? — убитым голосом спросила она.

— Какой-то мародер второпях шуранул. Боялся, что застукают, — взял немного, но с понятием. Выбрал ценное — кое-что из фарфоровых безделушек.

Сделал шаг к двери, но обернулся, предостерег: — Не вздумай к ментам обращаться! Не только не помогут, а разворуют последнее, что у тебя осталось!

Больше ничего не сказав матери на прощание, Кирилл покинул ее спальню, подхватил огромный чемоданище и покатил его к выходу.

Накануне своего отъезда в Германию, как положено, ровно на девятый день Яневичи устроили поминки по Юлии. За столом на квартире у Зубовской собрались вся семья Юсуповых, Степан Алексеевич с Верой Петровной и Анфиса Васильевна с мужем (он задержался в Москве, чтобы проводить ее за границу). Пригласили еще новых друзей Юли из Медицинского, но приехала только ее подружка из группы — остальные, очевидно, постеснялись.

Раиса Васильевна к этому времени уже выплакала все слезы и впала в состояние апатии. Реагировала на происходящее вяло, в беседе участия почти не принимала, целиком замкнувшись в своем безутешном горе. Все хозяйственные заботы и обязанности приняла на себя Светлана Ивановна.

— Юленька, хоть и не успели наши молодые обвенчаться, навсегда вошла в нашу семью, мы полюбили ее всем сердцем, — сказала она в своем поминальном слове. — Видит Бог, как мы хотели, чтобы она стала женой Пети, не сомневались — будет ему верной подругой жизни и подарит нам прекрасных внуков.

— Все-таки это ужасно… нелепо, когда гибнут молодые люди, такие замечательные, как Юля! — волнуясь, заговорила Тата, полненькая как пышечка, с милыми ямочками на щеках, несостоявшаяся подружка невесты на свадьбе. — Ну как после этого верить в Бога и высшую справедливость?

— Не богохульствуй! Не суди о том, что нам неведомо. — Строго посмотрела на нее Анфиса Васильевна. — Издавна Бог забирает к себе самых лучших, и, как знать, — может быть, наша Юлечка вместо земных радостей обретет вечное блаженство…

— И я все время думаю об этом, — неожиданно отозвалась несчастная мать. — Наша доченька слишком чиста для нынешней порочной, грязной жизни. Меня в моем горе утешает единственная надежда — что Юленька обрела царствие небесное и, быть может, скоро мы с ней там соединимся.

Глядя на измученное горем и болезнью, но все еще красивое лицо Раисы Васильевны и сердечно сочувствуя, профессор Розанов счел нужным подбодрить ее.

— Христианское учение обещает нам это, дорогая Раечка. Вы заслужили, чтобы исполнилась ваша мечта. Но у вас есть еще обязанности на грешной земле! Кто позаботится о вашем муже — ему не менее горько и тяжело.

Он помолчал немного и заключил:

— Вам необходимо мобилизовать все свои силы, чтобы выдержать трудную поездку в Германию и поправить здоровье. Нужно жить и до конца выполнить свой долг.

— Вот видишь, Раечка, и наука говорит то же самое, — благодарно на него посмотрев, оживился немного Лев Ефимович. — Как ни тяжело, как ни одиноко нам теперь без доченьки, но жизнь продолжается и тебе надо поскорее окончательно выздороветь!

— А когда ты, сестричка, поправишься, — подхватила Анфиса Васильевна, — то, чтобы не ощущать одиночества и пустоты после безвременной утраты Юлечки, вам с Левой, может быть, стоило бы взять на воспитание, а еще лучше удочерить девочку-подростка из детдома.

Перевела дыхание и убежденно добавила:

— Думаю, Юлечка, если сможет это видеть, не обидится, а, наоборот, будет рада.

— Но для того, чтобы это стало возможно, тебе нужно обязательно вылечиться, — заметив интерес в глазах жены, дополнил ее мысль Лев Ефимович. — А осуществить это несложно — я ведь постоянно помогаю детдому, из которого вышел сам.

Поминки и дальше проходили очень тепло, по-семейному; обычай этот явно сказался благотворно на моральном состоянии неутешных родителей. Особенно это заметно было по Раисе Васильевне: к концу, когда все расходились, она настолько оправилась, что смогла проводить гостей.

На следующий день Петр с отцом и матерью на Белорусском вокзале провожали Яневичей, отправлявшихся, вместе с Анфисой Васильевной, поездом до Берлина. Раиса Васильевна уже выглядела вполне сносно и держалась по-деловому. Только при прощании, когда все присели в купе «на дорожку», снова опечалилась.

— Наверно, если Бог даст, увидимся еще с вами в Москве — когда будем возвращаться. Но я уже твердо решила: столица не для меня, жить будем на родном Алтае. Слишком много она нам принесла горя.

С мольбой подняла на Петра такие же, как у Юли, яркие голубые глаза.

— Зная твою порядочность, надеюсь, ты обеспечишь должный уход за ее могилкой в наше отсутствие. А потом… я позабочусь об этом сама, — голос у нее дрогнул, — если мне суждено поправиться.

После признания сына, что он замешан в убийстве, и его бегства из дома Любовь Семеновна совсем упала духом и разуверилась в будущем. Продолжала топить свое горе в вине, и беспробудное пьянство пошатнуло ее психику — все представлялось ей в черном цвете.

— Какая ужасная, бездарная у меня судьба! — пьяно бормотала она, валяясь на смятой постели и проливая обильные слезы. — Молодость свою я погубила… Ну зачем вышла замуж за нелюбимою?! Альфонсы меня только использовали, никто не любил! Неужели я так провинилась перед тобой, Господи?

Перебрав свои любовные связи и не вспомнив ничего стоящего, совсем уж пожалела себя, запричитала:

— За что же ты так наказал меня, Боженька, дав мне сына — морального урода? Ведь с детства вел себя как подлец, а теперь дошел до убийства! Разве я его этому учила? — Подвывая, она глотала пьяные слезы. — Ну в кого он такой негодяй? У нас все родственники — честные люди!

Ощущая внутреннюю пустоту и разочарование в жизни, совсем отчаялась.

— Ну зачем мне такая никчемная жизнь?! Мужа убили, сына посадят в тюрьму… Деньги скоро кончатся. Никто меня не любит, никому я не нужна! Да еще черти преследуют…