Ильич разгневался не на шутку:
– Ваш Мальков обманщик. Он не сказал, каким способом ловил рыбу. И его и вас предупреждаю – повторится такая история, буду требовать для вас обоих самого сурового наказания.
Приходит ко мне Демьян туча тучей.
– Видишь, что получилось?! А все Бонч!
Ведь это он рассказал Владимиру Ильичу, что Демьян с Мальковым разъезжают по Подмосковью и почем зря глушат рыбу.
Почти ежедневно Владимир Ильич гулял по Кремлю, чаще всего по тротуару напротив Большого дворца, откуда открывалась широкая перспектива Москвы, или внизу, в Тайницком саду, где густо разрослась никем не ухоженная зелень. Иногда он гулял днем, иногда вечером, а то, бывало, и ночью. Гулял почти всегда один, думал. Страшно не любил, чтобы ему во время прогулок мешали.
Как-то во время ночной прогулки Владимир Ильич заметил, что в некоторых квартирах поздно горит свет. Утром вызывает меня.
– Возьмите бумагу, ночью проверьте и запишите, кто свет напрасно жжет. Электричество у них выключите, а список мне дадите, мы их взгреем, чтоб даром энергию не расходовали. Мы должны каждый килограмм топлива, каждый киловатт электроэнергии экономить, а они иллюминацию устраивают! Надо прекратить это безобразие.
Очень внимательно, с горячей заботой, относился Владимир Ильич к нуждам трудящихся, неустанно пекся о том, как бы в тех тяжелых условиях улучшить жизнь рабочих и крестьян. А уж об отношении Ильича к товарищам по партии и говорить нечего. Как-то, зайдя к Ильичу в кабинет, я услышал его разговор по телефону с продкомиссаром Московской губернии. Тоном, не терпящим возражений, сурово и властно Владимир Ильич приказывал продкомиссару обеспечить в тот же день московских рабочих хлебом.
– Имейте в виду, проверю. Лично проверю. Не выполните – пойдете под суд. Так и знайте.
Зимой 1918 года докатилась до Москвы эпидемия тифа. На всех московских вокзалах начали срочно сооружать санпропускники. Вызывает меня как-то Ильич, да не к себе, а прямо к подъезду Совнаркома.
Я пошел. Возле подъезда стоит машина, выходит Ильич.
– Поехали. На Николаевский вокзал. Посмотрим, как там санпропускник работает.
Стал было я его отговаривать: и народу там много, и заразиться можно. Куда там! Даже не слушает.
Доехали до вокзала. Владимир Ильич вышел из машины, я за ним.
Пошли искать санпропускник. А он, оказывается, хоть и сделан, но еще не открыт, какую-то формальность соблюсти не успели.
Услыхав, что по вокзалу ходит Ленин, прибежало на свою беду вокзальное начальство. Ну и дал же им Ильич жару! Такую баню устроил, лучше всякого санпропускника. Мигом пропускник открыли.
Приезжает как-то из-за границы Фридрих Платтен, тот самый, который в марте 1917 года сопровождал Ленина из Швейцарии в Россию, а в январе 1918 года, в момент покушения на Ильича, заслонил его от пуль собственным телом.
Звонит мне ночью Владимир Ильич. Надо, говорит, устроить товарища Платтена с ночлегом.
Я отвечаю, что у меня сейчас нет ничего, поместить негде. Могу только взять к себе на квартиру, благо можно одну комнату освободить без особого ущерба.
– А это удобно, – спрашивает Владимир Ильич, – он вас не будет стеснять?
– Да ничего, как-нибудь устроимся.
Взял я Платтена к себе, а через полчаса стук в дверь. Владимир Ильич пришел. Интересуется, хорошо ли Платтену и не мешает ли он мне, не стеснил ли мою семью.
Если позволяло время, Владимир Ильич охотно ездил к своим товарищам, к старым членам партии. Играл в шахматы, смеялся, шутил. Бывал он у П. Н. Лепешинского на Остоженке (ныне Метростроевская), несколько раз ездил к П. Г. Дауге в Архангельский (теперь Телеграфный) переулок. Дауге, старого большевика, по профессии зубного врача, Владимир Ильич очень любил.
Однажды к Дауге ездил с Владимиром Ильичей и я. Приехали – дом большой, лифт не работает. Пришлось на пятый этаж пешком подниматься. Дауге тогда все убеждал Ильича, что пора начинать писать историю партии, очень, мол, нужно. Ильич соглашался.
А с какой любовью, с какой отеческой заботой относился Владимир Ильич к Максиму Горькому! Не раз мне доводилось заходить к Ильичу, когда у него сидел Горький, и я видел, как ласково, деликатно и одновременно настойчиво пытался Ленин помочь великому писателю разобраться в необычайно трудной и сложной обстановке тех лет.
Однажды вечером я сидел в комендатуре и работал, как вдруг звонит Яков Михайлович и спрашивает, не знаю ли я, где сейчас находится Владимир Ильич.
Я ничего толком не мог сказать.
– Не знаю, Яков Михайлович. А он не у себя дома? – высказал я первое пришедшее в голову предположение.
– Ну, если бы он был у себя дома, я бы это, наверное, выяснил и без вашей помощи. В том-то и дело, что дома его нет. Около трех часов тому назад он вызвал машину и уехал. Ни Бонч, ни Надежда Константиновна ничего не знают. Но вы – комендант Кремля, и если Ленин выехал из кремлевских ворот, то вы обязаны в ту же минуту знать об этом, обязаны знать, куда поехал Ленин, и, если это нужно, немедленно принять необходимые меры для его охраны.
– Но, Яков Михайлович…
– Никаких «но». Обзвоните всех, кто мажет знать, где Владимир Ильич, примите любые меры, но выясните, где он, не случилось ли с ним чего. Только действуйте спокойно, без шума.
Я положил трубку и на минуту задумался. Где искать Ильича, как искать? Ведь давалось указание посту у Спасских ворот, чтобы, если Ленин проедет, немедленно извещали. Ан нет, не известили!
Я позвонил секретарю Московского комитета партии, спросил, не заезжал ли случайно к ним Владимир Ильич. Нет, не заезжал. Позвонил на всякий случай секретарю Совнаркома Фотиевой. И она не знает. Тогда решил позвонить Анне Ильиничне Елизаровой, жившей напротив Кремля, на Манежной улице. Но и она сказала, что у нее Ильича нет.
– А вы позвоните-ка Горькому, – посоветовала Анна Ильинична. – Вероятно, Ильич у него.
Так оно и оказалось. Владимир Ильич поехал к Алексею Максимовичу, никого не предупредив, и у него засиделся.
Шли дни, мужала и крепла советская власть, как вдруг грянула беда. 30 августа 1918 года Владимир Ильич был тяжело ранен.
Случилось это в пятницу, в партийный день, когда, как и всегда по пятницам, по всей Москве проходили многолюдные митинги, на которых перед рабочими и красноармейцами выступали с докладами наркомы, члены Центрального Комитета партии, другие ответственные работники.
День 30 августа 1918 года начался скверно. Из Петрограда было получено мрачное известие – убит Моисей Соломонович Урицкий, кандидат в члены ЦК РКП(б), председатель Питерской ЧК. Всех, кто близко знал Урицкого, тяжело потрясла несть о его гибели. Феликс Эдмундович сразу же выехал в Петроград, чтобы лично руководить расследованием.
Владимир Ильич должен был выступать в этот день на заводе быв. Михельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ильича, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал. Разве могло что-нибудь остановить Ленина, когда он знал, что его ждут рабочие?! А в это время среди тысячной толпы рабочих завода, с честью носящего ныне имя Ильича, затаилась ничтожная кучка негодяев. После окончания митинга Ленин, сопровождаемый восторженными криками рабочих, вышел на улицу, направился к машине и… упал, пронзенный пулями белогвардейско-эсеровской террористки Каплан.
Я работал у себя в комендатуре, как вдруг тревожно, надрывно затрещал телефон. В трубке послышался глухой, прерывающийся голос Бонч-Бруевича:
– Скорее подушки. Немедленно. Пять-шесть обыкновенных подушек. Ранен Ильич… Тяжело…
Ранен Ильич?.. Нет! Это невозможно, этого не может быть!
– Владимир Дмитриевич, что же вы молчите? Скажите, рана не смертельна? Владимир Дмитриевич!..
Отшвырнув в сторону стул и чуть не сбив с ног вставшего навстречу дежурного, я вихрем вылетел из комендатуры и кинулся в Большой дворец. Там, в гардеробной Николая II, лежали самые лучшие подушки. Ворвавшись во дворец, ни слова не отвечая на расспросы перепугавшихся служителей, я вышиб ногой запертую на замок дверь гардеробной, схватил в охапку несколько подушек и помчался на квартиру Ильича.