Вполне возможно, что письмо непосредственного начальника и приказ о назначении его старшим перехода окончательно подтолкнули Иениша к тому, чтобы, несмотря на свое крайне тяжелое состояние, остаться на командирском мостике.
Для понимания такого решения следует знать специфику морской службы на Балтике в то время и ситуацию, сложившуюся на «Русалке». Кораблей в то время в боевом строю было еще относительно немного, а офицеров, наоборот, имелся значительный переизбыток. В связи с этим многие из них служили на более низких должностях, чем были достойны по опыту и выслуге, как, например, старший офицер «Русалки» Протопопов, однокашник Иениша по Морскому корпусу. Возвращение учебно-артиллерийского отряда в Кронштадт было к тому же особо торжественным моментом всей морской кампании. К нему было приковано всеобщее внимание. Пришедшие корабли встречал главный командир Кронштадта, и если бы в этот момент Иениш отсутствовал на командирском мостике, то это могло обернуться почти автоматическим назначением на его место в следующую кампанию хорошо подготовленного старшего офицера. Поэтому командир «Русалки» должен был, несмотря на тяжелую болезнь, оставаться командиром. Тем более что на броненосце имелся вполне квалифицированный врач, да и весь переход должен был занять не более трех суток.
Вечером 6 сентября контр-адмирал Бурачек сигналом с флагманского «Кремля» приказал «Русалке» и «Туче» готовиться к выходу в 7.30 утра. Лейтенанты Стравинский и Ершов, штабс-капитаны Алкимович и Кириллов съехали на берег попрощаться с семьями, которые на следующий день должны были ехать в Петербург поездом. Иениш проводил жену и детей раньше, и к моменту прихода «Русалки» в Кронштадт они должны были быть уже там. Врач Сверчков съехал на берег, чтобы еще раз осмотреть на квартире Иениша.
Утром 7 сентября Бурачек на вельботе подошел к обоим кораблям, чтобы выяснить их готовность к переходу. Старший офицер капитан 2-го ранга Протопопов доложил, что корабль к плаванию готов и он дожидается только прибытия с берега командира. Командир «Тучи» капитан 2-го ранга Лушков доложил, что на канонерской лодке еше не подняты до марки пары. После этого Бурачек отбыл на берег, не дав никаких новых указаний. В самый последний момент врач Сверчков определил сильную простуду у матроса Григоренко, и последний, к его большому неудовольствию, был снят с корабля и отправлен в местный госпиталь. Мог ли этот простуженный матрос тогда подумать, что ангел-хранитель уберег его от смерти? Пройдет всего несколько дней, и это поймет не только он.
Погода к моменту отхода кораблей из Ревеля была следующей: с полуночи 7 сентября барометр колебался, и в 7 часов утра южный ветер был обозначен на кораблях отряда тремя баллами. К 9 часам утра на броненосце «Первенец» сила ветра была уже показана как 3–4 балла, а на «Туче» – как 4 балла. На плавучем Ревельштейнском маяке силу ветра оценивали по иному: в 7 часов – 3 балла, в 8 часов – 6 баллов, в 9 часов – 7 баллов и, наконец, в 10 часов – 9 баллов. Налицо было резкое ухудшение погоды до настоящего шторма. Но на стоявших в гавани «Русалке» и «Туче» не была известна оценка погоды плавучим маяком. Кроме этого, командирами не было учтено, что в Финском заливе перемена погоды, как правило, происходит ближе к полудню, а потому сниматься с якоря лучше всего было с рассветом, чтобы к полудню уже подходить к Гельсингфорсу. Однако ничего подобного сделано не было. Как следует из следственных документов, «Русалка и «Туча» снялись с якоря лишь в 8.30. Драгоценное время было упущено.
Шторм надвигался прямо на глазах. В такой ситуации капитан 2-го ранга Иениш, едва выйдя из гавани и увидев резкое ухудшение погоды, должен был отказаться от запланированного перехода и вернуться в гавань. Именно так поступил десять лет назад капитан 2-го ранга Дубровин. Этим он вызвал неудовольствие начальства и заслужил репутацию «робкого» командира, но зато спас и людей, и корабль. Однако Иениш ничего подобного не сделал. Почему? Не хотел таких же разговоров, что некогда ходили о Дубровине? Но вполне возможно, что из-за плохого самочувствия Иениш в это время вообще находился в своей каюте и был не в состоянии реально оценить ситуацию. Командовавший же на мостике старший офицер руководствовался его приказом и тоже не желал показаться излишне робким перед своим командиром, ведь по итогам кампании и представлению Иениша он должен был получить новое назначение.
Контр-адмирал Бурачек впоследствии так характеризовал сложившуюся утром 7 сентября ситуацию:
«Сила ветра утром была всего 2 балла, а запись о 3 баллах в вахтенном журнале «Первенца» была сделана ошибочно. Кроме того, в течение всего августа не было ни одного тихого дня, а 2 сентября в заливе был вообще 10-балльный шторм, а потому 7 сентября я считал относительно тихим днем. Именно поэтому я и торопился отправить «Русалку» с «Тучей», ведь у меня на шее еще висели «Первенец» с «Кремлем» с их старыми котлами и слабыми машинами. При их тихоходности мне предстояло качаться в штормовом море более 30 часов, чтобы хоть как-то доползти от Ревеля до Биорке. Именно поэтому я и постарался отправить первую пару кораблей в первое же образовавшееся погодное окно! Однако, понимая возможную трудность перехода, я настоятельно велел обоим командирам идти соединенно! Увы, они этого не выполнили!»
Согласно Морскому уставу идти «соединенно» значило следовать на такой дистанции друг от друга, чтобы в самый густой туман мог быть услышан сигнал с соседнего корабля. Это незыблемое правило существовало еще со времен парусного флота, и никто его не отменял. На практике такая дистанция, как правило, не превышала 2–3 кабельтовых.
Как же происходило «соединенное» следование «Русалки» и «Тучи»? Итак, первой из Ревельской гавани в 8.30 вышла «Туча», имевшая ход в шесть узлов. В 8.40 дала ход и «Русалка», но ее скорость в это время не превышала двух узлов. Иениш явно никуда особенно не торопился.
Вскоре дистанция между «Тучей» и «Русалкой» увеличилась до полутора миль. В 9 часов, воспользовавшись попутным ветром, «Туча» поставила паруса и сразу увеличила ход до восьми узлов. Погода между тем все ухудшалась.
Разумеется, командир «Тучи» знал, что при большой волне на «Русалке» из-за низких бортов вынуждены задраивать световые люки и вентиляционные трубы, и при этом очень тяжело становится поддерживать нужное давление пара в котлах. Тем более что в силу своих конструкционных особенностей «Русалка» при попутной волне всегда сильно рыскала, что еще более замедляло ход. Однако Лушков не сделал никаких попыток подождать все более отстающий броненосец, чтобы следовать соединенно. Впоследствии Лушков заявил, что шел впереди «Русалки» не более чем на три мили. «Я не предпринимал ничего для сближения с «Русалкой» только из-за того, что все время ждал сигнала от Иениша как старшего по рангу!» – говорил Лушков в свое оправдание.
Возможно, что на мостике «Русалки» в это время находился не Иениш, а Протопопов, который в силу своего служебного положения не мог отдать приказание командиру «Тучи».
Тем временем к 9 часам ветер достиг силы девять баллов. Но барометр продолжал падать, а это значило, что надо ожидать худшего. К 11 часам корабли прошли Ревельштейнский плавучий маяк. К этому времени дистанция между «Тучей» и «Русалкой» составляла уже более четырех миль. Согласно показаниям служителей маяка «Русалка» прошла мимо них через полчаса после «Тучи». Лушков, по его словам, в этот момент снизил ход, так как в сгущавшемся тумане уже почти не мог разглядеть идущий позади броненосец. К 11.40 туман сгустился настолько, что «Русалка» совсем скрылась из виду. От Ревельштейнского маяка «Тучу» на тот момент отделяло уже около десяти миль. Лушков в последний раз различил в тумане слабые контуры броненосца – и все. С этой минуты броненосца береговой обороны «Русалка» уже не видел больше никто…
Потеряв из виду броненосец, Лушков вновь увеличил ход, опасаясь, что идущая следом «Русалка» может его таранить. Впоследствии, оправдывая свои действия, Лушков писал в газете «Новое время»: