Первым подопечным у Дмитрия Ильича оказался тяжелобольной с подозрением на брюшной тиф. Эту болезнь он изучал, правда, по книгам, будучи еще гимназистом. Брюшной тиф унес в могилу сестру Ольгу. Сейчас перед пим был чужой человек, но практикант решил спасти его во что бы то ни стало. И спас. Первая победа в борьбе с болезнью, притом болезнью весьма серьезной, вселила в молодого врача уверенность, но и заставила учиться еще прилежнее. После практики профессора стали относиться к Ульянову как к «уважаемому коллеге». Такой высокой чести удостаивались далеко не все студенты.
У Дмитрия Ильича было мало свободного времени, тем не менее он успевал высылать корреспонденции и газеты в Женеву, писал письма матери и сестрам, в них он делился впечатлениями о прочитанных научных и литературных статьях. В эти годы Мария Ильинична серьезно увлеклась философией. В частности, ее заинтересовала одна из статей Е. И. Лозинского, реакционного публициста и философа. Она попросила брата высказать свое отношение к автору и к полемике, которую тот ведет с Фридрихом Энгельсом.
«Достал декабрьскую «Жизнь» и прочел в ней статью Лозинского, — отвечал он сестре вскоре. — По-моему, это все-таки завирание, нужно непременно людям какой-то вечный и непреходящий идеал, какой-то дух человечества, вечный прогресс, вечную и абсолютную правду и т. п.
По поводу того, что Фр. Энгельс сказал: «что все-таки вещь в себе разложима химически», автор заявляет, что, стало быть, он не понял, что такое вещь в себе. Это уже прямо ерунда! Чего же тут не понять: вещь сама в себе, т. е. не наше представление о ней, а она сама, вне, так сказать, нашего к ней отношения. Этот мир вещей в себе нам недоступен, мы не можем ни знать, ни понимать его, ибо под вещами мы понимаем лишь отражения этих «вещей в себе» в нашей голове! Значит, будучи человеком, apriori нельзя знать ничего в истинном (!) свете; наши познания условны и т. д. Ну, прекрасно, что же дальше?.. Дальше нужно решать вопрос, существуем ли мы действительно или нам это только кажется? Что такое человек как вещь в себе?.. На самом деле, нет ни Солнца, ни вращающейся вокруг него Земли, ни людей — это все нам только кажется, а то, что действительно существует, мы не знаем, никогда не будем знать и не можем знать… Приятное умозаключение! Таким путем можно забраться в такие дебри, что будешь решать вопрос, что такое веревка?.. А тем временем все будет идти своим чередом.
Поэтому мне думается, что г. Лозинский не понял Канта или превратно его понял, а свалил вину на Энгельса».
Жизнь в Юрьеве приобрела свой четкий ритм. Дмитрий Ильич вставал рано. Примерно часа полтора занимался дома, потом отправлялся в университет. И каждый раз удивлялся, как хорошо ухаживают жители за своим городом: всюду тротуары, дорожки тщательно подметены, присыпаны песком. Нет кабаков, а соответственно и пьяных. А еще удивительным было то, что город жил по местному и петербургскому времени. Эта же особенность наблюдалась и в самом университете: одни профессора занятия вели по петербургскому времени, другие — по местному. И хотя разница была всего-то в 15 минут, нэ неразбериха вносилась огромная: студенты опаздывали на лекции, профессора, как правило, затягивали лекции на полчаса, а то и больше, так что приходилось им напоминать: мол, пора заканчивать.
В Тартуском университете существовали довольно дружеские отношения между студентами и профессорско-преподавательским составом. Профессоров ценили за ум, эрудицию и самостоятельность суждений, студентов — за прилежание и увлеченность своим предметом. Некоторые студенты не скрывали своей приверженности идеям марксизма. Однако о своих взглядах Дмитрий Ильич предпочитал говорить только в узком кругу друзей.
В Юрьеве он был одним из немногих, чьи фотографии анфас и в профиль имелись в охранном отделении. Приходилось быть осторожным.
Уже 30 января 1901 года Департамент полиции предписывал юрьевской охранке установить за студентом Ульяновым негласный надзор.
Такой же надзор велся за сестрами Ульяновыми и мужем Анны Ильиничны — Марком Тимофеевичем Елизаровым. Анне Ильиничне, несмотря на слежку, удалось выехать за границу и тем самым избежать ареста летом 1901 года. Мария Ильинична и Марк Тимофеевич были арестованы «за принадлежность к числу агитаторов по устройству беспорядков». Мать осталась одна.
Дмитрий Ильич просит у властей свидания с сестрой, но ему отказывают: сам он недавно привлекался по политическому делу. Из писем матери он узнает, что брат возмущен арестом: это придирается прокуратура, чтобы раздуть «дело». Брат просит мать чересчур не волноваться: наших все равно выпустят.
Конечно, выпустят. А когда? Время тянулось медленно.
И вот настал долгожданный торжественный момент, когда он, молодой врач, удостоенный степени лекаря, от чистого сердца подписывал клятву:
«Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукой права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жизни ничем не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим: свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ее процветанию, сообщая ученому совету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажей тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам-врачам и не оскорблять их личности: однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведущих и опытных: когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям».
В декабре 1901 года Дмитрий Ильич отбыл в Москву. Всю дорогу его преследовало тяжелое предчувствие: не стряслось ли новой беды? Но, увидев мать, вздохнул с облегчением: она не изменилась, только под глазами прибавилось морщинок, а на висках седины.
В тот вечер он перечитал письма зятя и сестры, написанные из тюрьмы. Марк Тимофеевич был в своем амплуа. И в таганской одиночке его не покидало чувство юмора. Со скрупулезностью исследователя он описывает тюремную баню (которая только чуть-чуть уступает Сандуновской!), выражает свое неудовольствие ремонтом тюремных помещений: стены почему-то выкрашены краскою на воде и поэтому «зело пачкают», и цвет у стен «серовато-фиолетово-грязный», а уж полы залиты асфальтом кое-как. Недобросовестный попался инженер. Здесь надо заливать, чтоб никто не вздумал выбраться. Вот когда он, Марк Тимофеевич, станет инженером, возьмется строить казематы… А остальной текст тюремный цензор вытравил. Фантазия узника, оказывается, зашла слишком далеко.
Общий вывод о тюремных порядках, сделанный Марком Тимофеевичем, мог привести в умиление даже самых твердолобых надзирателей. «Вообще здесь все поставлено хорошо, — восхищался узник, — и когда я буду присутствовать на всемирном тюремном конгрессе, то отзыв дам благоприятный. В общем, сидение это очень полезно, так как дает возможность остановиться и подумать. Во многом разобраться, дабы потом с большею пользою употреблять время».
Дмитрий Ильич принимается хлопотать о поступлении на службу. Но хлопоты ни к чему не привели. В Москве врачу Ульянову места не было. Охранное отделение не желало иметь в столице брата Ленина.
Молодой врач рассылает письма по городам России: где-то же нужны специалисты с университетским образованием?
АГЕНТ «ИСКРЫ»
В начале января 1902 года пришло письмо из Самары — друзья подыскали Дмитрию Ильичу место санитарного врача и очень торопили с приездом. Дмитрий Ильич не заставил себя ждать. Вскоре он был уже на Волге. И здесь он узнал, что речь шла вовсе не о медицине. Его приглашали на совещание, которое сами искровцы назвали съездом. На съезде было создано бюро российской организации «Искры». Оно получило наименование Центрального комитета «Искры». ЦК возглавил Глеб Максимилианович Кржижановский, заместителем секретаря стала недавно освобожденная из-под ареста Мария Ильинична Ульянова, в члены комитета вошел Дмитрий Ильич.