Проходящая женщина уронила в его беретку бурый полтинник.

– Кто еще мог сказать?! – спросил озабоченно Гудвин, обращаясь уже ко мне.

– Пушкин мог бы, – прикинул я вслух. – У Пушкина в этом году юбилей. Ему и не такое с рук сойдет.

Мой одноклассник снял с шеи табличку, затребовал у Родиона Петровича маркер и немедленно восстановил историческую справедливость.

– Ну, мне пора, пожалуй. – Сверившись с часами, я откланялся.

Осенью на старом кладбище людей было явно меньше. Живых я имею в виду. Возможно, впрочем, что встреча моя с Курбатовым состоялась тогда в будни. Слишком много событий с тех пор произошло.

– Мама, мама! – Девчушка в малиновом комбинезоне тянула за собой к бронзовому ангелу, попиравшему на постаменте змею того же металла, румяную молодуху со строгим лицом, обрамленным черной косынкой. – Гляди, какой дядя с крыльями!

Мама на нее шикала и озиралась. А я брел мимо заметенных снегом надгробий к последней обители действительного поэта и тайного советника Михаила Хераскова. «Желаниям всегда предел найти мечтаем; имея что-нибудь, мы большего желаем!» – высказался он в адрес живущих и тогда, и теперь, и тех, кто будет после.

Александр Дмитриевич Курбатов прибыл в оговоренный час, как и в первое наше свидание, с другой стороны аллеи. Но застал он меня уже не на лавочке и не врасплох. Застал он меня за изучением надписи на мраморной плите одного из давних захоронений метрах в десяти от назначенного места. Помедлив, как я заметил периферийным своим зрением, он подошел ко мне и встал рядом.

– Что вы хотели этим сказать? – тихо справился я, созерцая эпитафию. – Что я – жалкий недоумок, способный лишь к проявлению блестящих навыков по части выживания?

«Коллежский асессор Александр Дмитриевич Курбатов, – гласила надпись, выбитая на тусклом надгробии. – Поспеши на помощь мне, Господи, спаситель мой!»

А ведь мог бы я и не обратить на нее внимание.

– И давно догадались? – усмехнулся «покойный асессор».

– Сподобился б раньше, – ответил я, едва сдерживаясь от желания удавить его прямо у «собственной могилы», – вас бы, Иннокентий Парфенович, уже на том свете с фонарями искали.

– Я в Бога не верую, – высокомерно отозвался Вершинин. – Я, попросту говоря, матерьялист. Поздно мне убеждения перекраивать. Соответственно, не верю и в тот, как вы изволите выражаться, свет. Я и в этот– то…

– Что мне с вами делать? – спросил я все так же тихо.

И действительно, я этого еще не решил. Слишком внезапным, слишком нечаянным было мое открытие.

– «Что нам с вами делать?» – хотели вы сказать, – с нажимом подчеркнул Иннокентий Парфенович. – Рекомендую пройтись. Разгонимте кровь и дурные мысли.

Он взял меня под руку и увлек на аллею. Я не сопротивлялся. Была в нем какая-то притягательная сила. Обаяние незаурядной личности его я и в первое паше знакомство ощутил, еще когда он выступал под маской Курбатова. Да, «белый король» выгодно отличался от «черного». Глаза Аркадия Петровича две пpopуби, от которых веет холодом и смертью; в светло-серых очах Вершинина играло сдержанное веселье. Так играл, должно быть, славный оркестр на балконе дворянского собрания: под него сходились и расходились, просили руки и бросали вызов, его же дело – сама игра! И кто знает, когда Аркадий Маевский проиграл свою Дульсинею? Неудивительно, если еще до того, как сел с Вершининым за шахматы.

– Это началось в августе прошлого года, – рассказывал Иннокентий Парфенович. – Вы, верно, помните: паника на рынке ценных бумаг, кризис неплатежей. Долговые обязательства по внутренним займам, кредитование наших западных партнеров – это все к черту! Правление банка – а фактически мы с Аркадием, ибо наш пай значительно превышает долевое совокупное участие остальных учредителей, – перевело часть активов на совместный депозитный счет в одну из офшорных зон. Не спрашивайте, почему на совместный. Причина достаточно прозаическая.

– Нет, отчего же! – возразил я. – Мне интересна глубина и крепость вашего взаимного доверия.

– Ну, хорошо, – согласился Вершинин. – Все началось не в августе, а еще в мае, коли вам так угодно. И речь не об активах. Речь идет о наших личных деньгах. По сути, кое-какие средства только формально прошли через счета нашей бухгалтерии от покупателя к продавцу. Проценты же от сделки транзитом поступили в депозитарий доверенного банка на Каймановых островах, где и были заморожены до лучших времен. В этой чрезвычайно крупной сделке мы с Аркадием совместно выступали как посредники. В сделке, допустим, по продаже оружия. Допустим – поскольку в оружии вы хоть что-то смыслите. Реальность же не имеет значения. Важно другое. Важно, что одни лишь проценты от нее составили…

– Я понял, понял! – Остановившись, я достал из пачки сигарету. Но тут же с досадой сообразил, что в пределах монастырской ограды мы, верующие, не курим.

– Итак, – дождался меня Вершинин. – Условия вклада – вот что важно. А условия депозитного вклада, согласно подписанному сторонами договору, таковы, что снять даже часть суммы каждый из нас может лишь с подтвержденного согласия партнера. А сумма, заметьте, значительная: шестьдесят четыре миллиона долларов, не облагаемых налогами. Поверьте, я и думать забыл о той глупой истории, что случилась тридцать лет назад, когда Аркадий предложил мне сыграть – а игрок он, между прочим, отменный! – на собственную невесту против того, что я напишу его идиотский… институтский, покорно прошу прощения, диплом. Надо признаться, что с Машей – это жена моя – и так уж мы встречались за спиной Аркадия, как это ни прискорбно. Тогда я сел играть в надежде, что честный выигрыш спасет его самолюбие и нашу дружбу. Результат вам, наверное, известен. Руфь Аркадьевна сказывала мне, что вы ее навещали. Однако вы прыткий молодой…

– Не обо мне сейчас! – перебил я Вершинина.

Иннокентий Парфенович терпеливо улыбнулся и продолжил как ни в чем не бывало:

– Но нет, Аркадий не забыл. Не забыл мне и не простил. И когда моя доля срочно понадобилась, чтобы сохранить с наступлением финансовой лихорадки доверие вкладчиков «Дека-Банка», Аркадий предложил этот подлый реванш. Условия вам почти все известны, кроме того, что победителю достается вся сумма. И более – ему отходит пакет акций проигравшей стороны. Отказаться я не мог. В противном случае – полный крах. Многие банкиры тогда воспользовались ситуацией, нагрев и руки, и собственных клиентом, но я человек старого воспитания. Чтобы избежать отзыва лицензии, я влез в долги под гарантию всего своего имущества и восстановил активы банка. Должен я, кстати заметить, все тому же Маевскому. Я полностью оказался в его власти.

– Дальше! – Сочувствия к Вершинину почему то у меня не возникло.

– Аркадий жаждал крови. Иннокентий Парфенович присел на знакомую мне скамейку и жестом пригласил устраиваться рядом. У него, конечно, и прежде бывали странности – назовем их причудами, – но тут я вдруг понял, что он просто сходит с ума. Живые люди вместо фигур с его и моей стороны – такое условие он поставил в нашей партии. С шизофренической одержимостью он разработал целую систему правил, вплоть до устранения каждой выигранной фигуры особенным способом, присущим ее «символическому значению».

– Ваша жена, как я догадываюсь…

– Да! – оборвал меня Вершинин. – Белая королева!.. Белый ферзь, строго выражаясь. По-моему, Аркадию даже и деньги мои не так были важны.

– А вам? – задал я в общем-то лишний вопрос.

Иннокентий Парфенович ответил на него, когда сел играть.

– Словом, партия началась, – спешил он закончить свой рассказ. – Секундантом и ответственным за исполнение всех правил по настоянию Аркадия был назначен известный вам Караваев. Только ему Аркадий всецело доверял. И напрасно, как выяснилось, но не будем отвлекаться!

– Не будем! – поддержал я рассказчика.

– Игрок я, поверьте, сильный, да и консультанты у меня профессионалы. Наверное, я был бы н состоянии выиграть любую партию, кроме этой. В Бога я, как вы уже слышали, не верю, но вот – судьба!.. Людей, как из моего штата, так и из штата Маевского, отобрал Караваев. Поначалу я даже и не придавал значения тому, кто попал в мой список «белых».