«Ну что ж, хамово семя, хватайте все, теперь ваша сила, а только когда буду у вас обратно забирать, помните — вместе с вашей шкурой возьму». И тотчас же со своим папашей на Дон подался. И так выходит, — Рышка вздохнул, — придется нам с ним еще разок встретиться… Очень лютый барин, жалко — выпустил из рук…

— Его б там на отцовской земле и похоронить, — флегматично сказал Защима. — Они, дворяне, любят у себя в имении лежать — вот и угодили бы ему…

— А я один, — грустно сказал Комаров.

— Езжай к нам, примем, — предложил Рышка, — не обидим.

— А не рано зовешь? — спросил Защима. — Смотри, еще вернется твой ротмистр с Дона.

— Чего пугаешь? — закричал Голицын. — Раз наша власть, кто его обратно пустит?

Рышка с надеждой посмотрел на Мазурина, но тот был задумчив, молчал.

— Что случилось, Мазурин? — тревожно спросил Черницкий. — Говорят, генералы опять бунтуют против советской власти? Чего ждать, будем их бить!

— Будем бить, — подтвердил Мазурин, — и пока не добьем, нельзя спокойно жить. Товарищ Ленин подписал декрет, чтоб была у советской власти своя Красная Армия. Набирается она добровольно… Запись уже открыта. Кто за мной?

— Записывай меня! — Черницкий привстал, отбросил папиросу. — Я рабочий, за царя дрался, так неужели теперь не сумею за своих постоять?

— А мне что ж, домой, на печь? — Рышка отчаянно затеребил бороденку. — Пиши Рышкова в Красную Армию!

Голицын крякнул.

— А дядя как же? — с упреком сказал он. — Бери на учет, Мазурин! — И, махнув рукой, проговорил с наивным удивлением: — Вот не думал, что пойду добровольно воевать. Дай, Рогожин, завернуть крепенького. Да ты, никак, плачешь?

— Да нет, не плачу я, дядя, а только своего не отдам. Жену, сынишку жалко, отца, мать… Повоюю за них.

— А меня почему не пишешь? — Защима укоризненно посмотрел на Мазурина. — Мало я настрадался?

— И мне можно? — Чухрукидзе покраснел, глядя на Мазурина черными глазами. — Пожалуйста… давай, пожалуйста, очень прошу.

Маленькая солдатская фигурка робко придвинулась к Мазурину.

— А меня нельзя? Я ведь… — И Комаров замолчал.

— Почему нельзя? Разве ты чужой нам?

— Спасибо, товарищ Мазурин. Я заслужу…

В эти дни тысячи солдат записывались в Красную Армию. И Мазурин радостно думал, сколько опытных, бывалых воинов даст революции фронт. Они станут в ряды красных воинов вместе с лучшими пролетариями Петрограда, Москвы, Иванова, Тулы, научат их военному делу, а у них переймут их преданность революции, их горячую душу.

Через несколько дней эшелон под командованием Мазурина уходил в Петроград в распоряжение Всероссийской коллегии по формированию Красной Армии.

Был ясный зимний день, крепкий мороз. Белые облака, казалось, замерзли в бледном небе. Когда проезжали Бологое, там стоял встречный поезд: это первые красноармейские полки отправлялись на юг драться с белыми.

ЭПИЛОГ

Когда началась Великая Отечественная война, Карцеву было сорок девять лет. Он жил в родной Одессе, работал на заводе начальником участка в инструментальном цехе и был членом заводского партбюро.

Одессу бомбили в первый же день войны, и в тот же день Карцев записался добровольцем в армию. Старая солдатская выучка и опыт двух войн пригодились ему. Он сразу вошел в солдатскую походную жизнь и усмехался, вспоминая старую армию и своих боевых товарищей. О некоторых из них он кое-что знал. Рышка, отвоевав гражданскую войну, вернулся в свою деревню и теперь заведовал в колхозе молочным хозяйством. В последнем письме к Карцеву он хвалился, что на ферме у него сто сорок коров. Черницкий был ранен в боях за Перекоп, потом служил на сахарном заводе под Винницей. О Мазурине Карцев знал, что тот остался в армии и был где-то на Дальнем Востоке.

Дрался Карцев под Одессой, затем со своей частью морем был отправлен в Севастополь и оттуда, будучи раненным, попал на Северный Кавказ, потом — в Москву. В Москве его хотели оставить комиссаром военного госпиталя, в котором он лежал, но ему удалось отпроситься на фронт. В сорок третьем году, сражаясь под Курском, Карцев встретил Черницкого в деревушке, недалеко от станции Поныри, во время короткой дневки. Части их шли по разным направлениям. Карцев увидел сержанта с лихо заломленной на седеющих волосах пилоткой, узнал взгляд горячих черных глаз. У них было всего полчаса времени, и они не могли наговориться, любовно глядели друг на друга, вспоминали прошлые годы.

— А знаешь, кого я встретил — Рышку, — сказал Черницкий. — Воюет вместе со своим сыном. Его и время не берет: такой же живчик. Звал к себе после войны в гости. Дом у него новый, колхоз — миллионер, дочь там же агрономом работает…

И тут Черницкий хлопнул себя по лбу.

— Чуть было не забыл! Знаешь, кто у нас начальник политотдела дивизии? Казаков! Он всю гражданскую провоевал, потом был в запасе, работал в обкоме партии, а теперь опять воюет.

Полчаса пролетели, как одна минута. Они расстались.

Карцев долго смотрел вслед Гилелю, заправленному с той сноровкой и умением, которые даются только старому солдату. Он улыбнулся: вот она, солдатская судьба! Встретил в походе Черницкого, узнал о Рышке, Казакове… Придется, возможно, и с другими встретиться. Он хотел представить себе нового Мазурина — генерала, командира корпуса, но перед глазами стоял прежний Мазурин в солдатской шинели, такой, каким он видел его в восемнадцатом году.

Карцева назначили заместителем командира батальона по политчасти. Он быстро сошелся с товарищами. Многим из них он годился в отцы, но разница в возрасте не только не мешала, но способствовала сближению: бойцы, видя его опытность и храбрость, узнав силу его характера, привязывались к нему, особенно недавно прибывшие на фронт, которых он заботливо учил.

Условия местности и характер укреплений в Восточной Пруссии, где воевал Карцев в последние месяцы войны, потребовали создания особой тактики боя. При атаке немецких позиций важную роль играли специальные блокировочные группы, созданные для борьбы с дотами. В такую группу входили автоматчики, саперы, приданы были ей два станковых пулемета, один танк и два сорокапятимиллиметровых орудия. Туда подбирали самых опытных и смелых — мастеров своего дела. Эти блокировочные группы при штурме укрепленных полос шли впереди, следом за огневым валом артиллерии.

Как-то вечером Карцев повел группу на мощный пушечный дот, бывший в центре немецкой обороны. Два орудия и танк осторожно двигались вперед. Автоматчики и саперы пробирались за ними. Метрах в ста двадцати от дота орудия и танк стали стрелять прямой наводкой по амбразурам.

— За мной! — скомандовал Карцев и быстро пополз вперед.

Пули густо летели над самыми головами атакующих, рвались снаряды. Кто-то застонал. Карцев видел перед собой узенькую щель дота, откуда строчил пулемет. Он метнул гранату, взялся за автомат. Амбразуры замолкали одна за другой. Саперы со взрывчаткой пробирались в мертвое пространство к доту. Их обстреливали из соседних укреплений, но и там действовали блокировочные группы.

Сапер, молодой коммунист из группы Карцева, умело закладывал взрывчатку. Гитлеровцы били откуда-то минами, земля от взрывов взлетала каскадами, сапер опустил руки и попросил Карцева:

— Доделайте, товарищ капитан, пустяк остался…

Карцев оглянулся, думая, что сапер устал, так спокоен был его голос. Но тот отвалился спиной к стенке дота и закрыл глаза, слабая улыбка скользнула на его губах, и как-то молодо блеснули в этой улыбке белые, крепкие зубы. Осколок мины попал ему в сердце. Карцев привык к смерти, — сколько лет носилась косая над головой, сколько близких и друзей видел он мертвыми, но чистая простота смерти молодого сапера потрясла его. Он уложил взрывчатку, проверил провод и, взвалив себе на спину убитого, быстро пополз к своим. За прикрытием он опустил труп на землю.

— Эх, сынок, — скорбно сказал он и погладил русые волосы сапера.