Он поднялся с кресла.
— Ватсон, дорогой мой, простите меня. Что же случилось?
— Не стоит извиняться, Холмс. Вы не могли ничего знать. Я просто потрясен этим… Тем, что произошло… Преступлением. Рассчитываю на вашу помощь в этом деле.
— Я к вашим услугам, мой друг. Всегда готов, уверяю вас.
— У меня есть престарелый пациент, Холмс, по имени Генри Армитадж. Кто-то отравил его собаку. Он остался совсем один. Этого не должно было случиться. Прошу извинить, но…
— Факты, дайте мне факты, Ватсон. — Мои эмоции не изменили проницательного взгляда Холмса.
— Это, полагаю, правда, что мистер Армитадж не пользуется уважением своих соседей. Но он одинок и сердит, Холмс. Жена умерла год назад. Он стал раздражительным и воинственным. Он ругает ребятишек, которые играют на его ступеньках, он вызвал полицию, когда жилец подвального помещения пригласил к себе гостя. Он часто жалуется издателю, когда мальчик-разносчик бросает «Таймс» слишком далеко от его двери.
— Когда нашли собаку? Мертвой, имею в виду.
— Простите, Холмс. Около часа назад. Насколько я знаю, бедняга все еще убивается у трупа его последнего друга.
— Давайте-ка зайдем к нему, Ватсон. Вы проведете обычное собеседование, а у меня, как вы знаете, все же есть некоторый опыт расследования отравлений. Немалый, скажу вам.
Мы взяли кеб до Эдмонтон-стрит близ Керзон-сквер, где проживал Генри Армитадж. Когда мы доехали до назначенного места, Холмс попросил возчика подождать нас и авансом вручил щедрую плату. Дверь в квартиру старика была приоткрыта, и я окликнул его. В ответ не раздалось ни звука. Холмс быстро вошел в комнату, и мы увидели пожилого человека, на коленях которого лежало темное тело его собаки.
— Мистер Армитадж, это Шерлок Холмс. Мы хотим помочь вам.
— Холмс? — спросил он, поднимая глаза. — Спасибо, что пришли. Я предполагаю, что…
Но Холмс не дослушал. Он поднял пустую собачью миску и тщательно, почти по-собачьи, обнюхал засохшие остатки корма.
— Мистер Армитадж, — произнес он мягко, — не могли бы вы сказать нам, кто из ваших соседей мог быть зол на вас или обижен вами?
— Я знаю! — резко заявил тот. — Он отравлен, видите? Это кто-то из соседей. Я не удивлен.
— Совершенно очевидно, что ваша собака отравлена, сэр. Можете ли вспомнить, с кем вы ссорились в последнее время?
— О, да, — ответил мистер Армитадж. — Это отъявленный футболист, живущий этажом ниже. Он собирает у себя всяких хулиганов по меньшей мере раз в неделю. А эти люди не знают, что такое вежливость. Разносчик «Таймс» не желает меня даже выслушать, когда я показываю ему то место, куда надо класть газету. Проклинаю их! А тот, что живет напротив, владелец химчистки, вечно ноет о своем новом методе чистки одежды. Его сынок, которого исключили из школы, режется в карты на моих ступеньках. Дьявольское дитя.
Сами мысли о юноше, казалось, вселяли страх в мистера Армитаджа, и я чувствовал, как усиливается его раздражение. Я попытался успокоить его.
— Люди бывают разные, но вам надо бы сохранять спокойствие.
— А учитель кварталом ниже, доктор Ватсон, учитель музыки? Его трубу слышно в любой час дня и ночи. Представляете — днем и ночью!
Холмс неожиданно перебил его.
— Ватсон, дайте-ка мне ваше пальто.
— Новое пальто, Холмс? Но зачем?
— Заверну собаку мистера Армитаджа. Мы берем ее с собой, — сообщил он как о решенном деле.
— Вот как?! — воскликнул я. — Холмс, это уже чересчур. Пальто совершенно новое. Так не годится.
Но что-либо доказать ему оказалось выше моих сил, он быстро сдернул с меня пальто и завернул труп собаки.
— Мы позаботимся о вашем умершем друге, мистер Армитадж. И если это вас утешит, мы очень скоро сообщим имя вашего недоброжелателя в Скотланд-Ярд. Грубое нарушение закона совершенно очевидно, поэтому заверяю вас, что мы добьемся справедливости по отношению к совершившему эту жестокость.
— Вы уже знаете, кто это? — поинтересовался я.
— Идея есть, дружище, но пока она только предположение. Неплохая, надо сказать, идея.
Холмс поднял сверток с пола и взял его на руки так, словно там был младенец. Когда мы поднимались в кеб, возница взглянул через плечо.
— Вот так дела! Два джентльмена должны были бы получше знать, как возят беби! Жена хотя бы могла сказать вам, что кровь так и будет все время капать!
Очарование прохладного весеннего дня, оскорбительные слова кебмена, жестокая реальность произошедшего перемешались в моей голове. Я просто не знал, что предпринять. Взглянув на Холмса, я увидел, что он смотрит на меня с улыбкой.
Часом позже я уже сидел в привычном уютном кресле на Бейкер-стрит, 221Б. Холмс был за своим лабораторным столом, и доносившиеся до меня звуки говорили о его активной работе. Раздавалось позвякивание и постукивание лабораторных приборов. Мне не хотелось знать, что он делает с собакой Генри Армитаджа.
Время шло. Не знаю, как долго я просидел в кресле. Читать я не мог. Я уставился на старый след пули в стенке над защитным кожухом, где Холмс записывал результаты своих упражнений в стрельбе по мишеням. Внезапно Холмс позвал меня.
— Подержите эту колбу, Ватсон. Я провожу перегонку с паром.
— А что вы перегоняете, Холмс? — попробовал поинтересоваться я.
— Вы что, будете это записывать для публикации? — ответил он вопросом. — Если да, то я шепну вам на ухо источник этой мерзкой жидкости. — Холмс наклонился ко мне и тихо произнес: — Это всего лишь собачья моча, Ватсон, иначе урина. Она вряд ли служит предметом светских бесед, согласен, но тем не менее используется в криминалистической химии. Уверен, что ваш журнал вряд ли заинтересует ею читателей.
Шокированный, я держал колбу, пока на ее дно не накапало дистиллата на несколько миллиметров. После этого Холмс пристально осмотрел колбу и протянул ее мне.
— Этого нам достаточно, — сказал Холмс, потирая свои ладони. — Поднесите колбу к свету и скажите, что там видно.
— Ого, Холмс, поглядите-ка! Под слоем воды виден слой какой-то тяжелой жидкости. Что-то тяжелее воды и с ней не смешивающееся.
— Именно так, Ватсон.
С помощью пипетки Холмс собрал тяжелые капли и перенес их в пробирку.
— Что вы скажете о запахе этой жидкости? Понюхайте ее, Ватсон.
— Нет, Холмс, не хочу. Это же…
— Да нет, старина, — ответил он. — Это уже не собачья урина! О небо, Ватсон, где ваша научная любознательность?
Он взял у меня пробирку, понюхал содержимое, потом совершил невероятное: капнул на свой ноготь и лизнул!
— Сладкий и неприятный вкус и такой же запах, Ватсон. Совершенно непреодолимый и отвратительно сладкий. Никогда не пробуйте химикаты на вкус. Этот, в частности, особенно опасен. Ваши читатели не должны следовать моему примеру. Некоторые мои привычки наверняка ужасны. Ну да ладно. Теперь добавлю немного анилина и гидроксида калия. Это не опасно, Ватсон, но, если я прав, будет тоже весьма неприятно.
И точно, как только он добавил реагенты, навязчивый отталкивающий запах наполнил нашу квартиру. Мне стало нехорошо, пришлось закрыть лицо носовым платком и дышать через него.
Всю свою жизнь Холмс не реагировал на происходящие в мире трагедии и сохранял, как когда-то сказал Г.Мелвилл, свою собственную температуру. Даже теперь, когда я кашлял и фыркал в клубах слезоточивого газа, он спокойно набросал уравнение на листе бумаги и протянул листок мне.
— Как только вы проставите коэффициенты в уравнении, Ватсон, загадка будет решена.
Я самым внимательным образом взглянул на листок и увидел, что в уравнении недостает одного вещества:
C6H5—NH2 + 3KOH + … C6H5—NC + 3KCl + 3H2O.
Холмс, заложив руки за спину, ходил вперед и назад.
— Одна часть анилина, три части гидроксида калия плюс одна часть неизвестного яда дают одну часть фенилизоцианида, три части хлорида калия и три части воды. Неизвестное вещество можно узнать, уравняв написанное. Ваш кашель, Ватсон, вызывается фенилизоцианидом, который образуется при взаимодействии яда, введенного в собачий корм.