Отто очень нервничал, торопился на вокзал, поэтому я принял решение, что все возникающие вопросы я обдумаю после того, как провожу его.
Совершенно неожиданно в дверь позвонили. Я выглянул из окна кабинета и посмотрел, кто звонит. Признаюсь, не без тревоги я заметил, что перед виллой стоит и внимательно смотрит в окно тот рексист, который работал в комендатуре оккупантов и с которым я поддерживал некоторую связь. Чем мог быть вызван приход рексиста в рабочее время ко мне домой? Надо было рисковать, и я решил открыть дверь и впустить его в дом. Отто в испуге буквально помчался по лестнице на второй этаж. Как потом выяснилось, он даже хотел уже бежать через сад. Несмотря на мое состояние, пришлось проявить гостеприимство, из бара достал коньяк и выпил с ним пару рюмок. Он очень спешил и, не стесняясь, сказал, что решил меня побеспокоить, так как ему срочно нужны на пару дней 750 бельгийских франков, и он очень просит, если, конечно, у меня есть наличные, одолжить их ему. При этом подчеркнул, что он заезжал в «Симекско», где ему сказали, что я уехал в город по делам. Вот тогда он и решил посетить наш дом, полагая, что если не застанет меня, то, возможно, помощь ему окажет моя «жена». Я тут же выложил ему необходимую сумму, предупредив, что ненадолго уезжаю по делам фирмы в Швейцарию, а по возвращении позвоню ему или заеду в комендатуру, где я часто бывал. Как только попрощались с ним, мы с Отто на машине помчались на Южный вокзал.
На вокзал мы прибыли очень быстро и буквально успели к поезду, через несколько минут отправлявшемуся в Париж.
Друг, приятель и защитник Леопольда Треппера, французский писатель Жиль Перро пишет: «Вечером 13 декабря Кент и Маргарет провожали Треппера на вокзал, но, выйдя на перрон, они увидели лишь удаляющийся красный огонек парижского поезда. Все трое отправились на авеню Слежер. Недалеко от дома Кента путь им преградил полицейский кордон, а у самого дома стояло несколько машин. Кент позвонил из кафе; подошедший к телефону человек ответил по-немецки. Кент и Маргарет укрылись у одного из бельгийских друзей. Треппер уехал следующим поездом» (с. 66).
В написанных, видимо, после встречи в 1965 г. с Жилем Перро своих воспоминаниях Маргарет Барча излагает новый вариант «сказки» Леопольда Треппера. По этому варианту, она, возвращаясь домой вместе со мной и Леопольдом Треппером с вокзала, после того как он опоздал на парижский поезд, заметила у нашей виллы гестаповские машины. Она позвонила по телефону, подошла горничная и прокричала: «Не возвращайтесь к себе, так как вас разыскивает гестапо!» Далее она продолжает, что после того, как мы спрятались в доме Назарена Драйи, в течение нескольких дней вечерами ездила на нашу виллу и возвращалась с вещами.
И наконец, позволю себе привести еще одну «сказку», которая уже принадлежит самому Леопольду Трепперу и изъята мною из его книги «Большая игра». Там написано: «Надо было действовать предельно быстро. Я поехал на машине в Лилль. Там сел в поезд на Париж» (с. 145).
Позволительно задать несколько вопросов. Зачем понадобились Леопольду Трепперу эти «сказки»? Зачем ему надо было ехать в Лилль, для того чтобы сесть на поезд? На какой машине он поехал в Лилль? Признаюсь, я не знал, что при его тревожном состоянии он сумел втайне от меня достать себе машину.
В действительности, когда я, вернувшись с вокзала и успокоившись, что я посадил Отто в поезд, затеял разговор с Маргарет об ожидающих нас событиях и возможных вариантах, она очень растерялась и даже не могла произнести ни слова. Несколько минут прошло в полном молчании, а затем последовал несколько удививший меня вопрос: «А куда переберется Винсенте Сьерра?» Последовали и другие: чем вызвано это поспешное бегство из Бельгии, где в общем-то жилось неплохо? А как же будет с могилой Эрнста, кто будет за ней смотреть? Что она сможет делать в Марселе или Швейцарии? Как она сможет связаться со своими родителями?
Естественно, мне было трудно объяснить создавшееся положение и дать ответ. Пришлось все это объяснять довольно запутанно. Я пояснил, что мой «приятель», тоже гражданин моей страны по фамилии Аламо, которого она знала, арестован за деятельность, якобы направленную против оккупантов. Он хорошо знал меня, а главное, гестапо может установить, что в Брюсселе проживает еще один уругваец, а это может подтолкнуть немцев потянуть за ниточку. Если это будет так и подозрение сможет пасть на меня, то, зная, что мы с Маргарет находимся в дружеских отношениях, а некоторые немцы, которые бывали у нас, могут даже подумать, что она моя «жена», неприятности могут распространиться на нее и на Рене. Я лично намечаю переехать в Париж, а ей рекомендую переехать к родителям в США. До получения этой возможности некоторое время задержаться в Марселе. Там я смогу через Жиля Жаспара помочь ей устроиться, а при необходимости даже получить временную работу в филиале нашей фирмы. Руководит этой фирмой в Марселе тот пожилой человек по фамилии Жаспар, брат бывшего премьер-министра Бельгии. Он эвакуировался туда вместе со своей женой. Я выразил даже надежду, что Жиль Жаспар сможет ей помочь добиться по возможности быстрее необходимых разрешений на выезд в США, так как у него есть связи с Виши.
Маргарет, как-то странно взглянув на меня, задумалась и неожиданно заплакала. Признаюсь, я был встревожен и не мог понять, чем были вызваны эти слезы. Несколько помедлив, она тихо произнесла: «А как же я буду вдвоем с Рене? Ведь когда вы были с нами, я чувствовала опору. Я знала, что вы всегда поможете, сдержите слово, данное вами моему отцу! Сейчас мы останемся вдвоем, а я ведь абсолютно не приспособлена к жизни, да еще в таких сложных условиях! Что будет с нами дальше? Что будет со всеми нашими вещами?»
Мне было действительно ее очень жаль, но другого выхода не было. Ведь только из-за того, что она часто на всяких приемах появлялась рядом со мной, выступая в качестве «хозяйки дома», что именно она мне во многом помогала как разведчику, все это могло быть основанием для обвинения ее в принадлежности к нашей разведке. Я все понимал. Понимал и то, что если Хемниц начнет давать показания в гестапо, то и он будет считать вправе настаивать на том, что Маргарет была моей связной и, передавая ему от моего имени во время поездки в Прагу и Берлин «сигналы», не могла не знать о том, что я являюсь разведчиком.
Любому человеку понятно мое состояние. Выхода не было, надо было немедленно покинуть виллу. Я должен был опасаться и того, что если Хемниц не выдержит допросов вместе с пытками и начнет давать показания, то сможет назвать ее телефон, а немцы установят и адрес, по которому мы проживали. Это предположение тоже вынуждало меня принять срочные меры к тому, чтобы Маргарет перевезти в какое либо другое место, обезопасить ее. Нам повезло в том отношении, что Рене находился в интернате, а следовательно, ему ничего не угрожало.
Я не стал терять времени, понимая, что, возможно, уже завтра я должен буду принимать меры к временной консервации резидентуры, с тем, чтобы с помощью «Центра» впоследствии решить вопрос о ее дальнейшем подключении к работе и подборе соответствующего резидента. Мне надо было ликвидировать все, что хранилось у меня в тайнике, и определить тот минимум вещей, который я мог бы захватить с собой, чтобы вместить в мой небольшой чемодан-несессер. В него я вложил книгу, служившую для шифровки радиограмм. Я еще не отдавал себе отчета в том, что пользоваться этим кодом я никогда больше не смогу, и не только потому, что у меня, во всяком случае в ближайшее время, не будет своей рации, но, главным образом, потому, что он стал известен Хемницу. Я надеялся, что Хемниц не поддастся следователям гестапо и хотя бы некоторое время будет еще молчать. Надо было быстро действовать. Я вскочил в машину и помчался на встречу с Шоколадным директором. Еще по пути к нему мучили вопросы: что мне ему сказать? Как объяснить ему сложившуюся обстановку? Решение принял совершенно неожиданно: раскрыть ему частичную правду. Поэтому я сказал сразу же при нашей встрече, что мне кажется, что после моей поездки в Чехословакию и Германию за мной и даже за Маргарет Барча, видимо, началась слежка. Во всяком случае, нам показалось, что за нашей виллой установлено наблюдение. Конечно, это был с моей стороны чистейший вымысел, но мне надо было еще все обдумать и сразу решить многие вопросы. В том тревожном состоянии, в котором я находился, было очень трудно что-либо быстро решать.