— Бывает и больше, — ответил Руденко. — Приступ малярии начался. Пройдёт день, и температура пойдёт на убыль. А через три дня будет в норме.

 — Как же ты работаешь?

 — Ты же видишь. Высокая температура бодрости придаёт, живее крутишься.

После войны Сергей Игнатьевич командовал 17-й воздушной (с февраля 1947 г.), а с декабря 1948 г. — воздушно-десантной армиями.

В сентябре 1949 г. его назначают на должность начальника Главного штаба ВВС.

В августе 1950 г. он — командующий Дальней авиацией, заместитель Главкома ВВС.

С июня 1953 г. начальник Главного штаба — 1-й заместитель Главкома ВВС, с февраля 1958 г. — 1-й заместитель Главкома ВВС.

В мае 1968 г. назначен начальником Военно-воздушной академии им. Ю.А. Гагарина. С августа 1973 г. — в Группе генеральных инспекторов.

В своих воспоминаниях маршал авиации (1955 г.) Руденко, размышляя о пройденном пути в авиации, напишет: «До войны я знал многих офицеров и генералов. Перед некоторыми преклонялся, восхищался их эрудицией, знаниями. Вспоминается один известный генерал.

Сначала он командовал авиачастями, затем работал преподавателем в академии, прекрасно выступал с лекциями и докладами, грамотно проводил разборы. На фронте я встретил его в качестве начальника штаба объединения. Выглядел он совсем по-другому. Генерала буквально преследовали неудачи: то противник разобьёт аэродром, то свои наземные войска окажутся без прикрытия, то экипажи не вернутся с задания. А за все эти просчёты надо отвечать и перед начальниками, и перед подчинёнными. И вот он передо мной подавленный, растерянный, почти неспособный решать и распоряжаться. Куда девались его знания и эрудиция?

Встречал я на фронте и таких людей, которые в мирное время вроде ничем не выделялись. На войне же, в боевых условиях, они заметно отличались своей волей, собранностью, умением в критический момент принять правильное решение.

Самое сильное впечатление оставляли, однако, те командиры, у которых военная жилка проявлялась в любой обстановке, как на учениях, так и в бою. При встрече с опасностью они испытывали какое-то особое вдохновение. И тогда наиболее зримыми становились их лучшие командирские и просто человеческие качества, решительность, воля, находчивость как бы удваивались».

Степан Акимович Красовский войну встретил в должности командующего ВВС Северо-Кавказского военного округа. Затем

он командующий ВВС 56-й армии Южного фронта, на базе которых в мае 42-го была сформирована 2-я воздушная армия.

С ноября 1942 г. — Красовский командующий ВВС Юго-Западного фронта, из которых была сформирована 17-я воздушная армия.

«Среднего роста, плотный, с характерными усиками и блестящей лысиной, подчёркивавшей выпуклый лоб и цепкие внимательные глаза, он даже своей внешностью производил впечатление сурового, волевого и решительного человека», — напишет о нём генерал-полковник авиации Г.У. Дольников.

Он же отметит у Степана Акимовича белорусский акцент, необычайную энергичность, обаятельность и любовь к авиации.

И действительно, Красовский немало сделал для её развития.

В воздушной армии Красовского называли Батя. И звали его так не случайно. Как расскажет генерал-майор авиации А.С. Куманичкин, «если лётчики кого-то зовут так, значит, этот человек завоевал всеобщее признание и — пусть не считают меня сентиментальным — любовь».

В частях он бывал порой чаще, чем комдивы. «И каждый его приезд — обстоятельное, взыскательное изучение положения дел в части. Недаром лётчики любили, чуть передразнивая Батин говорок, повторять: "Батя прилетит и пройдётся мокрой тра-а-пкой начальству по бр-р-у-ху".

Красовский прилетал, вникал, намётанным глазом определял наши промахи, с интересом присматривался ко всему, что могло пригодиться в других частях армии. Память у Бати была отменная, и, пожалуй, о каждом из нас он знал больше, чем мы друг о друге…

В коротких вопросах командарма всегда скрывался какой-то особый смысл. Цепкий Батин взгляд буравил тебя насквозь, и твои ответы, очевидно, тут же соотносились с внешними впечатлениями командарма. Батя как бы ненавязчиво предлагал собеседнику: Думай! Думай об истинном смысле своих вопросов. Разгадаешь — молодец! Значит, я в тебе не ошибся!..

Мы видели его и на стоянках боевых машин, и на КП, и в минуты тяжелейших боёв, и в минуты отдыха. Он был одинаково ровен и вежлив и в разговоре с командиром дивизии, и в разговоре с сержантом-техником…

Любой, кто встречался в то время с Красовским, не мог не увидеть, с какой живейшей непосредственностью интересуется командарм твоей личной жизнью, с каким доверием относится Батя к окружающим. Доверие и уважение к людям — вот, пожалуй, важнейшие источники Батиного демократизма…

Дело в том, что правильно оценить обстановку Бате помогало не только отличное знание дела, но и умение слушать…

Красовский — один из самых внимательных слушателей, каких я знаю. Вот он сидит, полузакрыв глаза, в своём кресле, вслушиваясь в мой ответ на заданный вопрос. Я говорю довольно долго, сам чувствую это, но здесь уж ничего не поделаешь — вопрос требует обстоятельного ответа. Кажется, что Красовский слушает меня невнимательно, думая о чём-то своём, но я знаю, что генерал работает, всё-всё, сказанное мной, выстраивается сейчас перед Степаном Акимовичем в стройную цепочку фактов, соображений и выводов, что, когда я закончу, последуют точные и чёткие предложения командующего. Красовский не перебивает меня, ждёт, когда я выскажусь полностью, чтобы подвести итог выслушанному. И я знаю, что ничто не ускользнуло от внимания генерала, что каждая мелочь им зафиксирована, соответствующим образом оценена и тоже включена в систему соображений командующего, которые мне, в свою очередь, предстоит услышать. <…>

Надо сказать, что Батя не любил торжественных встреч, предпочитая появляться неожиданно — не для того, чтобы застать врасплох, а потому что терпеть не мог, чтобы его встречали и провожали. «У каждого из вас есть своя работа, — говорил Степан Акимович в таких случаях, — вот ею и занимайтесь».

С командующим ВВС Северо-Кавказского военного округа генерал-майором авиации С.А. Красовским Герой Советского Союза лётчик-истребитель Ф.Ф. Архипенко познакомился вот при каких обстоятельствах:

«На следующий день после вылета на ЛаГГ-3 нас в составе звена: командира Ибрагимова, лётчиков Сергова и меня обязали дежурить в готовности № 1 — в кабине готового к вылету самолёта, когда лётчик должен взлететь в течение нескольких секунд. Дежурим одни сутки, вторые, третьи, а лето 1941 года под Ростовом было очень жарким, а смены не присылают, вроде забыли о нас.

Сидя в кабине я, подчас, на доли секунды терял сознание. На третьи сутки командир звена старший лейтенант Ибрагимов в 12 часов дня дал нам команду вылезти из самолётов. Вижу, он снял сапоги, разложил сушить портянки и снял гимнастёрку, старший лейтенант Сергов снял гимнастёрку и один только сапог, а я снял пистолет, положил на парашют и расстегнул воротничок гимнастёрки. Больше ничего не успел сделать…

Вдруг, откуда не возьмись, подъезжает на легковой машине командующий ВВС округа генерал Красовский С.А. и даёт команду своему порученцу: "Отвести на 25 метров и расстрелять".

Порученец дрожащими руками загоняет патрон в ствол пистолета, строит нас и срывающимся голосом командует: "шагом марш!" Мы идём, он отсчитывает шаги, отсчитав 25 метров, даёт команду: "Приставить ногу"… Когда таким образом он нас конвоировал, я сказал своим товарищам: "Расстреливать не будут, нас на фронте перебьют".

Это была оригинальная сцена.

Мы стоим, а рядом лётное поле, где лётчики вылетали на ЛаГГ-3, там же находился командир 17 иап майор Дервянов. Оценив ситуацию, он подбежал к командующему и стал докладывать: "Товарищ генерал, я просил сменить их", а Красовский кричит: "Молчать! Вечером расстрелять их и мне доложить". Хитрый Дервянов чётко повторяет: "Есть вечером их расстрелять и вам доложить". После этого Красовский дал команду по часу сидеть в самолёте техникам и по часу лётчикам. Но, увы! Только он уехал, как мы опять сели в самолёты и дотемна дежурили, уже не вылезая из самолётов. С наступлением темноты, наконец, пришли сменщики».