Вот и сейчас Аминта прорубил в упавшем стволе проход, собрал щепу, запалил костёр.
— А ведь эта тропка, что поначалу звериной была, постепенно превращается в конную, — заметил богатырь.
— А там, глядишь, станет дорогой, — недовольно промолвил Чудес, с хрустом поедая куропатку.
— Оно бы ничего, — осмелился высказать своё мнение Аминта. — Вон, три года назад, проходили через стольный град Белозерск купцы с Соли Вычегодской, полсотни подвод. Там даже и булгарские гости были. Шли в Словенск, на торжок!
— Эти ладно — редко ходят. Да и шли они под присмотром, с нашими людьми в обозе, — Чудес похлопал по карману — дескать, заработал на сопровождении. — Товар у них был богатый, редкий. Князю подарили перстень с голубым сапфиром из неведомых восточных стран, а княгиням склянку с благовониями, — отвлёкся воевода.
— А что же тогда не так? — удивился Аминта, разламывая ручищами жареную птицу, словно цыплёнка. — У них редкости и диковины, у нас меха да мёд, дёготь да верёвки конопляные. Вот и пусть торгуют.
— Наши тоже стали ездить к словенам на торг, по сто подвод в год — это как понять? Скоро дороги проложат. А дороги — самый лёгкий путь для вражеской армии. Сами себе могилу роем, — воевода стал озираться в поиске неведомых врагов, но вокруг шумел всего лишь густой еловый лес. — Поэтому нам нужны только звериные тропы. Чтоб чужие кони ноги переломали…
— Воевода, словене ходят до Белого моря! Ловят морского зверя, рыбу красную и белую. И по Волхову ходят, и по Ладоге. По Чудскому озеру караванами идут — нам даже дань не платят!
— Вот им морды-то набьют варяжские гости, коли встретят, — зевнул Чудес.
— А что, варяжские гости головой дубы ломают? — удивился богатырь.
— Да нет, такие же люди, — открыл глаз воевода. — Только торговать ходят с дружиной.
— Так, это же накладно — кормить дружину!
— Когда меч за спиной, цены можно держать высокие.
— Значит, пока мы варяжскими руками управляемся?
— Точно, варяжскими. И ещё Кот этот явился. Что-то я совсем ничего не пойму, — вздохнул воевода.
— А в эту зиму придут ли гости с восточными товарами? — вздохнул богатырь. — Наши люди ничего не доносили?
— Наши-то? Нет, ничего не слышно, только соль повезут, — вяло ответил Чудес, опустив голову — возле костра всегда так хорошо дремалось. — Ах, да! Один купец с Булгара будет.
Утром, вылезши на волю из копны еловых ветвей, служивые умылись, перекусили холодной птицей — им предстоял путь до малого городка. К вечеру, в лучах солнышка, что катилось красным шаром по верхушкам деревьев, на лысом холме заметили частокол, над ним в небо уходили дымы — ветра не было, стояла предвечерняя тишина.
Над краем частокола виднелись две шапки — сторожа поднялись на помост оглядеть окрестности, увидели одинокие сани, одна шапка быстро исчезла, кто-то хрипло дунул пару раз в рожок. Тут же появилось несколько шапок. Потом люди замахали руками — узнали, через минуту ворота медленно раскрылись.
— Принимай гостей! — закричал Аминта, громко щёлкнув длинным кнутом над ухом лошадки. Бурая присела, поскакала рысью, воевода вцепился в край короба, длинный шест стучал тонким концом по мёрзлой земле, припорошенной снежком. Лошадка вбежала в гору, Аминта кинул кнут на солому, пригнул голову — повозка, скрипя полозьями, въехала на двор. Ворота за гостями тут же закрыли, два мужика уже тянули наверх тяжёлый брус, крякнули — брус лёг на крючья, как будто там всегда и находился.
К саням подскочил Яхха, местный старшина, с короткой подстриженной бородой, без шапки, поклонился, промолвил громко:
— Слезай, приехали! Воевода, заходи в избу — у нас ужин готов, а там и в баню! Не вы ли две недели назад по той стороне проезжали?
— Не выли, словами говорили, — хохотнул Чудес. — Веди, после поговорим.
Яхха заторопился, чтобы впустить воеводу в горницу. Аминта пошёл здороваться с шапочными знакомыми, да договариваться о ночлеге — воевода этот вопрос решил для себя уже давно.
Поздно вечером, помывшись в бане и выпив забродившего мёду, Чудес, развалившись на лавке, в пол-уха слушал, как залихватская бабёнка, приплясывая, пела:
Воевода ухмыльнулся, вскользь подумал о богатыре, что гулял с какой-то местной девицей вокруг конюшни, поймал шаловливую вдовушку за руку, притянул к себе. Та дунула на свечу…
Мишна со Стефаном сидели рядком в избе Бабы Яги, освещённой весело горящими лучинами. Хозяйка угощала молодых овсяной кашей, пирогами с грибами, козьим сыром. Откуда это? Не иначе — колдовство.
Время от времени парень с девушкой начинали прыскать в рукава, вспоминая давешнее приключение, окончившееся шишкой на голове хозяйки. Впрочем, Баба Яга пару раз начинала хохотать тоже, несмотря на то, что постоянно меняла на макушке смоченную в холодной воде тряпку.
А дело закончилось так: когда Стефан поднялся на ноги и подхватил Мишну, она не стала закатывать глазки и падать в обморок, наоборот, ему пришлось хватать девушку за руку — та была готова вновь броситься в бой с коварной колдуньей. Стефану пришлось несколько раз встряхнуть Мишну, охваченную воинственным пылом. Только после она пришла в себя, начала воспринимать действительность.
Потом Стефан помог встать молодой (но древней) Яге, одновременно внушая Мишне простую мысль — иногда то, что ты видишь собственными глазами, и даже слышишь собственными ушами — таковым не является.
— Ты на лопате сидел? — спрашивала бледная Мишна.
— Сидел, сидел, ручки-ножки калачиком сложил, — отвечал Стефан.
— Баба Яга тебя в печь горячую на лопате совала? — не унималась синеглазая.
— Голенького, в самый что ни на есть очаг.
— А не помнишь ли — господин Коттин говорил, что «Яга» на древнем колдовском языке означает «приносящая жертву Агни»? Вот, она тебя в огненную печь и толкала, глупого! А ты заколдован был, улыбался блаженно, словно телёнок!
Стефан хмурил лоб, морщил уши, всё пытался представить, как телёнок может блаженно улыбаться — представил, засмеялся:
— Да ты не поняла ничего, глупая!
— Это я глупая? Не смей меня так называть! — синие глаза девушки горели, прядь волос трепыхалась на ветру. «Какая-то она другая, не наша, не чудская, — подумал некстати Стефан. — И некого расспросить про её историю! Как звали того спившегося купца? Аникей, что ли? Надо бы всё разузнать. Коттин ещё куда-то подевался, а в Белозерск идти надо!» — юноша дёрнул головой, вернулся в реальность. — Мне не веришь, спроси у хозяйки Яги, она тебе расскажет про то, как в северных лесах в печах моются!
Яга тихо прыснула, потрогала шишку на голове:
— Иди сюда, красавица, — сказала она, подводя Мишну за руку к печи. — Видишь, в очаге кварцевая галька и бадья с водой? Когда печь топится, камень раскаляется, его опускают в бадью, греют воду. Как дрова прогорят, и угли остынут, заслонку в трубе закрывают, в тёплый очаг лезут мыться. Красота, особенно зимой!
— А у нас баньки скатывают из брёвен, там печурку складывают из камней, полок из дерева собирают, чтоб лежать на нём. Ковшом как плеснут — вот пару-то! Горячего! — похвалился Стефан.
— Кушайте, детки, кушайте, — расплылась в улыбке ведьма, — Ох, мёд забыла, сейчас принесу!
Яга полезла за печь, загремела там крынками.
Стефан выпил чарку, ему стало тепло и хорошо. Он смотрел на молодую женщину, что на самом деле должна быть древней ведьмой, на её блестящие карие глаза, розовые щёчки. Мысли его путались, только какая-то одна пульсировала на самом краю сознания — если она сейчас так молода, то это… что? Что? Внезапно он уловил нечто — не взгляд, а только полунамёк, прикосновение чего-то нематериального, взмах ресниц — колдунья на краткий миг посмотрела на молодых по-иному — холодно и внимательно. Стефан мотнул головой, стал шептать про себя на готском: