Мы кончили уминать наш обед, я прополаскиваю глотку чаем, подзываю гарсона и плачу. Затем Элен закуривает сигарету, а я – свою трубку. И мы дымим понемногу, как двое влюбленных, которым не о чем особенно разговаривать. Через некоторое время, похлопав мою подругу по коленке, я встаю и направляюсь к умывальникам. Прохожу мимо Чанг Пу, застывшего как изваяние. Хоть убей, не понимаю, видит он меня или нет.

Рядом с умывальником есть телефонная кабинка, а немного подальше дверь, на которой табличка "Входить воспрещается". За дверью под грохот кастрюль мечутся люди. Это – кухня. К тому же, это ясно по запаху.

В это мгновение появляется гарсон и передает заказ. Посвистывая, я прячусь в туалет. Когда становится понятно, что путь свободен, я выхожу оттуда.

В нескольких шагах от кухни я замечаю еще одну дверь. Проверяю, закрыта ли она на ключ. Нет. Толкаю ее, вхожу, прикрываю за собой. Ищу выключатель, нахожу его и нажимаю. Зажигается фонарь и освещает узкую и крутую лестницу. Тут я чуть-чуть пережидаю. Никто не возникает. Тем лучше. У меня есть готовое извинение, чтобы объяснить мое присутствие в этом месте, по всей видимости, запретном, но я приберегу его на другой день. Я взбираюсь по лестнице, по беззвучной китайской лестнице, которая вряд ли может о чем-либо рассказать.

Я попадаю в комнату самого банального и благопристойного вида. Обнаруживаю я это, конечно, лишь после того, как включаю свет. Кстати о свете. Я гашу свет на лестнице и прохожу в соседнюю комнату.

И вот тут-то я обнаруживаю типографскую машину.

Эта комната представляет собой скорее чулан, чердак и, не будь она на верхотуре, могла бы быть мастерской и всем вместе. Станок находится в углу. Это такая штука с педалью для печатания небольшим тиражом, той модели, которую больше не производят, но в прекрасном состоянии. Купленная по оказии на аукционе в "Друо".

Я себя спрашиваю, что этот Чанг Пу может делать с типографской машиной. Не изготавливает же он фальшивые доллары?

Я подхожу поближе и шарю в бумагах, которые валяются вокруг. Мое внимание привлекает лист плотной розовой бумаги. Я его подбираю и внимательно рассматриваю. Неровный текст, расположенный на листе (видно, это был пробный вариант), написан по-английски. Я очень удивился бы, если бы это было приветственное послание в адрес Ее Величества. Я не знаю английского, но два или три слова, которые я видел где-то в других контекстах, не кажутся мне протокольными. Я сую лист в карман, потом еще два-три с тем же текстом, но лучше удавшимся с технической точки зрения, и иду посмотреть в другой угол, нет ли там еще чего любопытного.

Там ничего нет.

Я не делаю из этого трагедии.

В тишине помещения с моих губ срывается смешок. Я не знаю, куда метил Гольди, поручая мне это дело, но неважно, – оно обещает нечто. А пока что надо будет, чтобы он оплатил мне ускоренные курсы иностранных языков, если так пойдет дальше. Идите разберитесь в связях русских с китайцем, который печатает тексты по-английски.

– Чертов Гольди, – говорю я. И вспоминая, как он дорожит своим именем, добавляю: – Чертов Омер Гольди.

И тут же прикусываю язык. Я напрочь забыл, что шляюсь по частной жилплощади хозяина ресторана, который кого-кого, а меня уж, наверняка, может прищучить за нарушение неприкосновенности жилища, если застукает у себя дома. Я замираю и прислушиваюсь. Ни звука. Ничего. Ладно. Следует ли мне продолжить мою рекогносцировочку или лучше смыться? Передо мной дверь. Это довольно соблазнительно. Я ее открываю.

Он стоит передо мной, как статуя командора, такой же неподвижный и недоброжелательный, с типичной улыбкой на тонких губах, таинственный и все прочее, что положено самому что ни на есть китайскому китайцу.

Он смотрит на меня, я – на него. Мы смотрим друг на друга. Это продолжается пять секунд или целый век. Пожалуй, век. Он атакует первым:

– В следующий раз запаситесь карманным электрическим фонарем, – советует он.

Он говорит на чистом французском языке без малейшего акцента. Я спрашиваю себя, настоящий ли он китаец или поддельный. Но в моем положении...

– Это избавит вас от необходимости, поднимаясь по лестнице, зажигать свет, а заодно и сигнальную лампу у меня на пульте, там, внизу, возле кассы, которая сообщает мне, что кто-то посторонний шарит по моим приватным помещениям.

Я ничего не говорю. Я в ярости и чувствую себя идиотом. Господи, чего это мне приспичило действовать так скоропалительно? Почему бы не окружить Чанг Пу плотной сетью наблюдения и подождать? Так нет же, этого от нас требует современный стиль. Быстро. Делать быстро. Современный стиль. Черный юмор плюс идиотизм того же цвета. Мне хочется укусить этого Чанг Пу. Чем я рискую? Я ведь отведал его кухни.

– Вы не отвечаете? – спрашивает он.

– Нет.

– Вы не нашли то, что искали, не правда ли?

– Я ничего не искал.

– Ах, так? А я подумал... Извините.

Он спокойно изгиляется надо мной. Он не современный. Он не спешит, и времени у него много. Ловит кайф, глядя на мою дурацкую рожу, тянет резину, этот утонченный Сын Неба.

Он втыкает себе сигарету в рот и... о, черт! – вытаскивает пушку.

Я не делаю ни того, ни другого. У этого субчика, наверняка, есть что скрывать. Имел бы я хорошую мину, если бы он позвал полицейских, но в этом плане бояться нечего, он их не позовет. А сейчас сходу сведет со мной счеты. Минутку. Ярость ослепляет меня. Я бросаюсь на него.

Прежде всего я выбиваю пушку из его клешни, и она вальсирует в угол комнаты, где рассыпается на части, при виде которых у меня вырывается весьма мощная гирлянда выражений с упоминанием всуе Господа Бога. Это просто невозможно – набрать такую коллекцию глупостей за один сегодняшний день. Очевидно, это реванш за мой выигрыш в Национальной лотерее. Но это не утешает. То, что я принял за пистолет, оказалось подделкой. Хорошо сделанной, но подделкой. Это – зажигалка, пистолетная ручка которой служит портсигаром, и сейчас эта штука валяется в углу посреди рассыпанных сигарет.

Но что бы там ни было, отступать уже поздно. Чанг Пу, получивший от меня тумак, возвращает его мне с процентами, используя мое удивление. Я отвечаю ударом кулака по физиономии и бью ботинком по голени китайца. В свою очередь, получаю по уху. Ругаюсь и бросаюсь врукопашную. Этого китайца я опасаюсь. Не хочу, чтобы он показал мне приемчик дзюдо. Китайцы и японцы, похоже, не переносят друг друга, но это не мешает культурному обмену между ними. Да, если этот китаец приверженец дзюдо... Если есть сомнения, ни в чем не надо себе отказывать. Надо бить, как оглашенный, используя все приемы уличной драки, все ломать, бить в пах, отбивать почки. Я хватаю моего типа, и мы катимся по полу, сжимая друг друга до тошноты. Катаемся вправо и влево, как по палубе корабля во время качки. То один сверху, то другой. Это становится уже невыносимым. Надо кончать. Тем более, что могут возникнуть другие гладиаторы. Я перевожу дух, вернее, стараюсь это сделать... и вдруг Чанг Пу выскальзывает из моих рук, предварительно врезав мне по первому классу. Я врубаюсь в шкаф, дверца которого открывается от удара. Китаец снова набрасывается на меня, но я успеваю лягнуть его прямо в живот. Чанг Пу сгибается вдвое и отступает. Я вскакиваю, кидаюсь на него, вытаскивая из кармана свой пистолет (настоящий, а не липовый) и бью рукояткой по голове. Он падает, нажимая на какую-то кнопку, оказавшуюся у него под рукой. Может быть, я его и нокаутировал, но мои дела от этого не лучше. Где-то звенит звонок, и я понимаю, что это он его включил. Давай, Нестор! Уноси ноги, смывайся от желтой опасности.

Я поворачиваюсь кругом, чтобы удрать, и вот тогда, то, что я вижу в шкафу, который открылся в тот момент, когда я в него врезался... то, что я там вижу, поднимает волосы дыбом на моей голове.

Я исчезаю еще быстрее, чем думал сделать это раньше.

Я покидаю комнату (Чанг Пу все еще лежит без сознания в своем углу), и в тот же момент туда проникает, неизвестно откуда, один из тех типов, которых хозяин поднял по тревоге. Я вбегаю в комнату, где стоит печатный станок, закрываю дверь и приставляю к ней тяжелый ящик, чтобы задержать моего преследователя. У меня словно крылья выросли за плечами. Выбегаю на площадку узкой лестницы и вижу толстого китайца, который поднимается по ней, наверняка движимый самыми гнусными намерениями в мой адрес. Я падаю вниз, как тюк грязного белья, но гораздо большего веса. Сбиваю этого субъекта с ног, и мы катимся вниз по ступенькам. Все это молча, как в вестерне эпохи немого кино. Достигнув самого низа, я хорошенько врезаю своему попутчику, освобождаюсь от его объятий и бегу по коридору, ведущему в зал. По пути я натыкаюсь на гарсона, двигающегося навстречу с огромным блюдом жирного риса. Тот хлопается на пол вместе с блюдом. Тип с лестницы, пришедший в себя после удара, снова становится активным участником событий и бросается за мной, но скользит на рассыпанном рисе и растекается по полу, как сметана. Не дожидаясь, когда он встанет, я вихрем проскакиваю через зал ресторана, замечая на ходу, что Элен за нашим столиком больше нет, и вот я опять на улице Гранж-Бательер.