Он рывком поднялся, и Иуда съежился, прикрыв руками живот.
– Давай, – приказал Курт и, наклонившись, поставил наземь раскрытый чехол с мелкими косточками, кивнув на факел рядом: – Сожги эту дрянь. Сам. Я теперь не верю ни единому твоему слову, и кто знает, не случится ли что-нибудь неприятное с тем, кто вздумает уничтожить эти кости… Давай! – повысил голос он, когда чародей замялся. – Бери факел и за дело!
Тот бросил тоскливый взгляд в раскрытый чехол, где на бережно расправленной материи лежали мелкие косточки – темные, сухие, будто вырезанные из старого дерева, и, постанывая, улегся на землю боком, еле дотянувшись до воткнутого в землю факела.
– Ну! – прикрикнул Курт, и чародей, вздрогнув, судорожно ткнул горящей головкой факела внутрь чехла.
Запахло обожженной кожей и горелой тканью, затрещала и плюнула искрами просмоленная шишка, а через несколько мгновений донесся и дух паленой кости, мучнистый, пыльный. Чародей отчаянно, будто в собственное тело, вдавил факел глубже внутрь покоробившегося чехла, повернув горящую головку другим боком; кожаные стенки коробочки съежились, прилипнув к смоле, и удушливый дымный запах ударил в нос, не желая растворяться в стоячем ночном воздухе.
В темных небесах над головою все затихло на миг, и копыта неистовых коней Дикой Охоты ударили в небесную твердь все разом, почти заглушенные утробным лаем невидимых псов. Курт поднял голову, ощутив, как зашевелилось в груди непривычное, позабытое чувство, коего не доводилось испытывать уже давно – не ужас, не страх, даже не испуг, но какой-то первобытный, безотчетный трепет. Дикая Охота неслась над городом; сейчас были различимы те странные и жуткие создания, которых можно было именовать лошадьми, лишь приложив изрядную фантазию, с седоками, наполовину сокрытыми мраком, неподвижными в своих седлах, темными, безмолвными, и скользящие рядом мрачные тени огромных псов. Что-то было в этом зрелище завораживающее; не пугающее, как разверстая пасть оборотня у горла или горящий взгляд стрига глаза в глаза, не наводящее ужас пополам с отвращением, как восставшие из пепла людские тела, но что-то именно пленяющее, притягивающее взгляд и пронизывающее душу. Даже сквозь ночной мрак было можно разглядеть, что свита воинов, следующая за своим королем, разномастна и пестра – там были и те, что топтали эту землю, когда не было еще ни самого Курта, ни этого города, ни даже этой страны; были их далекие потомки, были недалекие предки ныне живущих и – современники. Дикий Король уводил свою свиту прочь, словно бы не уходя, а растворяясь в темной дали, теряясь в пропитанном тьмой небе, исчезая, и с ним вместе таял звук копыт и лай псов…
Когда возвратилась тишина, на миг Курту показалось, что он оглох – безмолвие после этого ошеломляющего, сотрясающего землю под ногами грохота отдалось звоном в опустевшей голове. Он отвел взгляд от темных небес, отступил назад и едва не вздрогнул, когда громко, отчетливо хрустнула сухая ветка в траве под подошвой.
Курт опустил глаза, несколько мгновений глядя себе под ноги, и огляделся: вокруг была ночь, был холодный сентябрьский воздух, были каменные надгробья с извивами надписей на чужом языке и деревья – обычные полуголые осенние деревья…
– Десница мага уничтожена, – тихо проговорил чародей, с усилием воткнув полупогасший факел в землю подле себя. – Я сделал, что ты велел. Клипот загражден, а Дикая Охота больше не подчинится ни единому человеку… Ты обещал перевязать мою рану.
– Для человека с вполне определенным будущим ты излишне опасаешься смерти от кровопотери, – заметил Курт, отвернувшись от него, и, подойдя к Бруно, присел рядом с ним на корточки; Иуда передернул плечами, болезненно скривившись, когда шевельнулась раненая нога:
– Как знать, как знать. По зрелом размышлении мне пришло в голову, что я весьма полезный человек для вашей Конгрегации. Я кое-что умею и много знаю… Думаю, с твоими вышестоящими я сумею договориться.
– А тридцать грошей тебе сразу не отсыпать? – хмуро осведомился Курт, отвернувшись, и осторожно хлопнул помощника по щеке, ударив сильней, когда реакции не последовало.
– Доброго утра, – поприветствовал он, когда Бруно наконец со слабым стоном приоткрыл глаза. – Как я и говорил: не было б меня рядом – тебя бы уже давно отправили на тот свет… Как голова?
Тот поморщился, медленно приподнявшись, уселся на траве и, прижав ладонь ко лбу, зашипел, уныло глядя на испачканную в крови ладонь.
– Ну, расскажи мне, помощник инквизитора с девятью годами службы в активе, – насмешливо подбодрил Курт, – как же этот хромоногий Давид исхитрился одолеть тебя с помощью простого камня?
– По моей глупости, – тихо отозвался Бруно и, оглядевшись, неуверенно спросил: – Все закончилось?
– Закончилось, – кивнул он, – но ты зубы мне не заговаривай. Что тут было?
– Он сказал, что ему дурно и он теряет сознание, – смятенно опустив взгляд, пояснил помощник. – Рана выглядела довольно глубокой, и прикидывался он довольно натурально…
– И ты, добрая душа, ринулся его перевязывать, вместо того чтобы сжечь эти клятые кости?
– Он ведь был нужен нам живым, нет? – вяло огрызнулся помощник и, вздохнув, снова прижал ладонь ко лбу. – Там, в траве, лежал этот камень… Когда я присел подле него, он распрямился и ударил. Я не успел отклониться.
– Что лишний раз подтверждает мои слова: слишком много времени сидишь в библиотеке и слишком мало – в лагере Альфреда, – наставительно произнес Курт, встав на ноги, и подал помощнику руку. – Подымайся. Идти, я надеюсь, ты можешь? Двоих увечных я на себе не допру.
– Куда ты так рванул? – спросил Бруно, не двигаясь с места. – Ты сказал что-то, но я не расслышал. В кого ты стрелял? Кто был там?
– Каспар, – не сразу отозвался он, и помощник запнулся, глядя на него растерянно. – Но взять его не вышло. Я все еще слышал Охоту, из чего следовало, что кости колдуна еще не сожжены, а стало быть, с тобою что-то неладно.
– И ты, – осторожно подбирая каждое слово, выговорил Бруно, – вернулся? Отказавшись от попытки взять того, кого искал девять лет?
– Дикую Охоту надо было остановить. Пока я разбирался бы с Каспаром, она уже была бы в городе, а если б я не сумел с ним справиться, то останавливать ее и вовсе было бы уже некому. Поэтому – да, я вернулся.
– Поэтому ли? – уточнил Бруно с едва различимой насмешкой.
Курт вскользь обернулся на чародея, молча глядящего на них из-под непонимающе нахмуренных бровей, и повторил, не ответив:
– Подымайся. Надо перевязать его, увести отсюда и поднять на ноги тех из наших, кто остался в королевском замке. Расследование, видимо, придется завершать нам; но все ж надо попытаться отыскать Буркхарда – быть может, ему повезло больше, чем его помощнику.
Буркхарда посланные на кладбище бойцы нашли спустя три часа – он лежал в траве без сознания, заметно потрепанный, в порванном на плече фельдроке и со сломанной рукой; о том, что видел, с чем ему довелось столкнуться, он не сказал ни той ночью, придя в себя, ни утром, отоспавшись и поднявшись с постели. Инквизитор первого ранга был хмур и задумчив, на вопросы отвечая сжато и не заводя разговоров первым без крайней на то необходимости. Ни бойцов, пришедших с ним на кладбище, ни хотя бы их тел отыскать так и не сумели.
Арестованный в пражском доме Крысеныш говорил охотно, без малейшего, даже словесного, давления, похваляясь своими подвигами с видимым удовольствием, хотя полезным из всего сказанного оказалось немногое. По словам вора, Каспаром он был нанят для кражи какой-то старой карты из королевской сокровищницы и привезен в Прагу, когда проникновение оказалось бессмысленным, в надежде, что исполнить задуманное еще подвернется случай. Что это была за карта, что на ней было начертано, для чего она Каспару – этого Крысеныш не знал, зато упомянул, что ту же самую карту его уже нанимали добывать и прежде – из архива Ордена Тамплиеров. Платил Каспар всегда щедро, и за время, миновавшее с тех пор, Крысеныш умудрился растратить все полученное лишь благодаря неискоренимой привычке к мотовству. Фон Люфтенхаймера вор видел, когда тот встречался с Каспаром в доме на Златницкой, знал, кто этот рыцарь и какое место занимает при Императоре, но ни разу не говорил с ним.