– Думаешь, началось? – осторожно осведомился Бруно, когда за их спинами закрылась дверь комнаты; Курт покосился на дальний конец коридора, на не видную во тьме лестницу, ведущую вниз, к комнате, где сейчас лежал на полу бывший зондер Браун, и обессиленно вздохнул:

– Я не знаю. Но если и впрямь с Императором случилось несчастье, нам действительно лучше быть там. А тебе, Альфред, достается задача оберегать принца как зеницу ока. Ad verbum[901].

Хауэр, до сей поры так и не произнесший ни слова, медленно поднял голову, одарив майстера инквизитора долгим, болезненным взглядом, и, с усилием разомкнув губы, выговорил:

– А это возможно?

– Альфред! – чуть повысил голос Курт, нахмурясь. – Ты мне это брось. Один дурак и один сребролюбец – не повод свергаться в бездны отчаяния и размышления над тщетой человеческих усилий. А тебе сие позорно особенно. Ты должен сделать три вещи: защитить наследника, собраться с духом и восстановить в лагере прежнюю жизнь, а значит, ты это сможешь.

– Восстановить прежнюю жизнь, Гессе? – покривился инструктор. – Ее не будет – прежней жизни…

– Так, – оборвал его Курт, воспрещающе вскинув руку. – Альфред, покуда ты не завел ту самую песню о том, что теперь нельзя никому верить, и мир теперь не станет прежним, и солнце погаснет, и земля разверзнется, послушай меня. Я всегда ценил твое мнение в том, что касалось твоей службы, ты это знаешь. Послушней меня у тебя ученика не было. Я никогда тебе не возражал, не вставал в позу, не пререкался, но сейчас – сейчас ты городишь чушь. Сейчас ты делаешь то, от чего предостерегал меня: поддаешься чувствам. Тебе нет равных в твоем деле, но, видимо, эта жизнь взаперти сделала тебя уязвимым для того, что прежде оставалось где-то там, вне твоих глаз и ушей. Позволь я расскажу тебе кое-что, Альфред? Ты не видел курьера, который был арестован год назад, потому что был уличен в передаче посланий одного из отделений местному князьку; и слава Господу, что речь шла о вещах не важных, а князек был озабочен лишь материальными благами и интересовался лишь тем, в чьих руках нынче больше власти. А кое о чем ты попросту забыл: к примеру, о служителе кураторского отделения, который наложил на себя руки, потому что в его дверь ломились твои парни, чтобы арестовать за измену. Вспомнил? Конгрегация не порождение ангельских сфер, она – собрание людей, со всеми людскими пороками и грехами. Так было и так будет. И могу отдать на отсечение правую руку, что Браун – не последний тому пример. А теперь, когда ты это осознал, напомню другое: я не один десяток раз рисковал собственной шкурой, чтобы только исполнить свой долг. Бруно – тоже. И еще многие и многие в Конгрегации, и в том числе те парни, что сейчас сидят в своих комнатах, и им, Альфред, не менее скверно, чем тебе. Они, жизнь свою положившие на служение, сейчас так же беснуются и сокрушаются оттого, что кто-то из них оказался с гнильцой. И каждый думает о том, как теперь смотреть тебе в глаза. Они знают, что сейчас ты говоришь мне, что думаешь; знают, и потому готовы в лепешку расшибиться, чтобы доказать тебе, что стоят твоей веры в них. И они – стоят. И докажут. Все, что нужно, – это чтобы ты не начал теперь считать враждебным весь окружающий мир.

– Кто бы говорил, Гессе, – тихо произнес инструктор, и Курт, помедлив, вздохнул:

– Тут ты прав… Но не равняй меня с собой. Мне не выпала твоя доля. Слава Богу. Иди, – чуть подтолкнув Хауэра в плечо, подытожил он. – Иди к парням и поговори с ними. Скажи, что готовыми надо быть ко всему, что сейчас они вместе с людьми наследника, возможно, охранители последней надежды Империи. Что ты на них рассчитываешь и им веришь.

Инструктор помедлил, глядя ему в глаза с тоской, каковую прежде в его взгляде видеть не доводилось ни разу, и, тяжело вздохнув, развернулся, зашагав прочь.

– Дай знать, как соберешься, – бросил он на ходу.

– Как всё просто, когда дело касается других, – чуть слышно проронил Бруно. – Но последовать собственным советам почему-то не всегда выходит, так?

Курт не ответил, лишь бросив на своего помощника и духовника короткий взгляд исподлобья, и молча двинулся по коридору к лестнице, услышав за спиной укоризненный тяжелый вздох и медленные, тяжелые шаги.

Ночь на улице уже собралась плотной стеною, обступив холодной, пронизывающей тишью, и звуки, доносящиеся из домика, где обитали мастера, были слышны еще на подходе – голоса, размеренный скрежет и редкий негромкий стук. Фридрих обернулся к вошедшим с удивлением, задержав на взмахе руку с маленьким молоточком, нацеленным на невнятного вида заготовку, и окинул гостей пристальным взглядом.

– Ночь на дворе, – сообщил он, распрямившись. – Чего не спится?

– И тебе здравствуй, – отозвался Курт, проходя в комнату, и, подумав, устало опустился на табурет у стола, опершись о свободный край столешницы локтем. – Времени у меня немного, посему я сразу к делу. Сейчас, с минуты на минуту, я покидаю лагерь. Ты говорил – у тебя есть что-то, что может быть мне полезным, взамен моему малышу. Показывай.

– «Малышу», – поморщился Фридрих. – Ты хотел сказать – рухляди. Для стрельбы по крысам в упор… Не расскажешь, что все-таки случилось? – посерьезнев, понизил голос мастер, откладывая молоточек в сторону. – Или все настолько тайно, что мне о том знать не положено?

– Об этом и так вскоре узнает едва ль не всякий встречный, – отмахнулся Курт, коротко пояснив: – Чтоб без деталей – так: Хельмут Йегер и Уве Браун пытались убить наследника престола. Первый – будучи запуганным угрозами семье, второй – попросту купленным. И – да: это Браун сдал схему твоего арбалета нашему противнику. Как и расположение лагеря, имена всех зондеров и еще много всякого, крайне этому противнику интересного. И, как знать, быть может, Император в эту минуту отдает или уже отдал Богу душу. Посему времени у меня немного, и, если ты хотел побахвалиться очередным своим изобретением, – я весь внимание.

– Вот дерьмо… – оторопело проронил один из помощников мастера, порывисто шагнув вперед и вновь замерев в растерянности. – Быть того не может!

– Поверь, – просто возразил Бруно.

Фридрих остался стоять на месте, глядя на своего ночного гостя недоверчиво и все больше хмурясь.

– Надо же… – произнес он наконец, медленно подбирая слова. – Даже осмыслить это не могу всецело. Ты вот назвал имена, а у меня в памяти лица нарисовались еле-еле. Мы ведь, здесь сидючи, и не видим почти никого и почти никого не знаем. Брауна помню… А вот Йегера припоминаю с трудом… Ладно, – сам себя оборвал Фридрих решительно, разворачиваясь и уходя в дальнюю комнатку, отделенную чуть приоткрытой дверью. – Дело, вижу, и впрямь серьезное. Не стану тебя задерживать более нужного…

– И теперь что ж? – тихо спросил помощник мастера. – Нам всем теперь сниматься отсюда и переселяться – всем лагерем?

– Куда? – вздохнул Бруно, и вокруг повисла тишина, прерываемая лишь звоном и стуком, доносящимися из смежной комнаты.

– Вот, – сказал Фридрих, вернувшись к столу, и протянул нечто, похожее на переломленный у дуги арбалет. – Идея появилась после этого разборного: все хотелось сделать что-то для парней из зондергруппы, что-то удобное и убойное – им же с монструмами таскаться не с руки…

– Тоже разбирается? – уточнил Курт, и мастер качнул головой, взявшись за приклад:

– Ну… скорее, раскладывается. С усилием, но среднему человеку вполне сподручно; даже ты, к примеру, легко сумеешь. Показываю: одной рукой удерживаешь за приклад, другой берешься за дугу, поворачиваешь… Всё.

– Великоват, – скептически заметил Курт, приняв у Фридриха арбалет, и, вскинув в одной руке, поддержал себя под локоть. – Мой все ж полегче.

– …и подрянней, – скривился мастер, отобрав оружие и вновь сложив его вдоль, приклад к дуге. – Этот – сейчас выйдем во двор, покажу – как и полагается арбалету, пробивает доспех…