В залу Курта пригласили спустя минуту. Идя к двери, он уже начал жалеть, что не воспользовался советом лекаря и не потребовал проведения беседы в келье лазарета: сейчас, после почти трех четвертей часа у этой стены, хотелось лечь и уснуть, но никак не стоять перед кем-то еще неизвестно сколько, отчитываясь в своих ошибках. В ребре стойко обосновалась ломота, а при слишком глубоком вдохе пережимало легкое, и в залу он, как ни старался держаться ровно, вошел, прихрамывая.

После освещенного коридора к полумраку залы глаза привыкли не сразу; прикрыв за собой дверь, Курт замедлил шаг, пытаясь не припадать на все сильнее ноющую ногу и идя медленно, чтобы не споткнуться. У самой дальней стены установили стол, за которым восседала тройка; от полного соответствия всему тому, что преподавалось еще так недавно, стало не по себе…

В центре сидел наставник; свет, согласно всем правилам допроса, был подобран таким образом, что Курт не видел лиц – только фигуры, но духовника он узнал. Фигура справа – коренастая, прямая – принадлежала герцогскому человеку, которого сегодня он видел во дворе, слева, опираясь о сложенные на столе руки, сидел откомандированный от Конгрегации. Подойдя, Курт остановился в пяти шагах от стола, заложив за спину руки, чтобы никто не видел, как они дрожат.

– Нам известно, – без предисловий заговорил уполномоченный от обер-инквизитора, – что вы еще не полностью оправились от ран. Если вам тяжело стоять…

– Нет, – отозвался Курт, не дослушав. – Я в состоянии соблюсти протокол и готов отвечать.

– И все же, – вмешался наставник, – если почувствуешь себя плохо, ты вправе потребовать прекращения… этой беседы. Запомни это.

– Не подсказывайте вашему подопечному, как уйти от ответа, – хмуро заметил герцогский посланец; Курт выпрямился:

– Я не собираюсь уходить от ответа, лгать или утаивать что-либо. У меня нет на это причин… – Он замялся, не зная, как обратиться к нему, и наставник подсказал:

– Старший надзиратель стражи безопасности земель его сиятельства герцога Вильгельма фон Ауэ цу Вюртемберга, Густав Шахт. И комиссар от обер-инквизитора Штутгарта Йозеф Хофен.

Курт осторожно, пытаясь сделать это незаметно, перенес вес на левую ногу и медленно склонил голову в сторону каждого из названных, постаравшись, чтобы это движение не выглядело излишне смиренным, но и не походило на простой кивок.

– Хорошо, что вы так настроены, – усмехнулся надзиратель безопасности. – Тогда извольте отвечать, майстер Гессе. Начнем.

Допрос велся с двух сторон, чередуя вопросы мирского порядка с потусторонними; Курт отвечал подробно, и на те, и на другие, рассказывая все до мелочей. Сколько это продолжалось, он сказать не мог, только чувствовал, что слабость возвращается, что снова начинает кружиться голова, а на раненую ногу почти невозможно опереться. Он вскоре перестал различать, кто задает тот или иной вопрос, – под макушкой тонко звенело, полумрак залы начал сгущаться, становясь пеленой в глазах, а голоса были похожи один на другой…

– Вы скверно выглядите, – сказал вдруг комиссар Штутгарта, когда Курту начало казаться, что это будет продолжаться бесконечно. – Может, мы прервемся?

– Не выгораживайте своего щенка! – возмутился герцогский посланник, и отец Бенедикт ощутимо ткнул его кулаком в бок:

– Выбирайте выражения, сын мой, это вам не один из ваших солдафонов.

– Прошу прощения, – иронически поклонился тот. – Но мне бы хотелось закончить все сразу.

– Мне тоже, – чувствуя, что говорить становится все труднее, вмешался Курт. – Перерыва не надо.

– Хорошо, – кивнул комиссар. – Еще вопрос: два письма, написанные подозреваемым, и составляемые вами отчеты в процессе ведения дела – где это все?

– Осталось в замке, – тихо ответил Курт, глядя в пол.

– То есть, сгорело, – уточнил Шахт с издевкой; комиссар покосился на него, но ничего не сказал.

– Да. Все было в моей дорожной сумке, и когда все началось, я… – Курт запнулся, понимая, как это звучит. – Я просто… было не до того…

– Хорошенькое у вас в Конгрегации отношение к делу – ему было не до вещественных доказательств!

– Помолчите-ка, смотритель беззаботности, – отмахнулся от него комиссар. – Вы уверены, что все это именно сгорело, а не попало в руки подозреваемого?

Курт ответил не сразу; ничего не стоило сказать «да», но язык не повернулся…

– Нет, – наконец, ответил он чуть слышно; главный надзиратель снова усмехнулся:

– И сейчас он занят увлекательным чтением…

– Да замолчите вы, если нечего сказать по делу, – оборвал его наставник.

– И еще… – чувствуя, что бледнеет, подал голос Курт, по-прежнему глядя в пол; помолчал, собираясь с духом, и договорил: – Там было Евангелие…

Комиссар тяжко вздохнул, и Гессе опустил голову еще ниже. Судя по всему, на благополучное разрешение дела надеяться не приходилось.

– Ergo, – подытожил комиссар, – результат таков: пропали записи дела, вещественные доказательства с возможными образцами почерка подозреваемого и… книга. Так?

– Да.

Камни пола чуть съехали перед глазами в сторону, и Курт пошатнулся, с трудом восстановив равновесие. Наставник приподнялся:

– Тебе нехорошо, и…

– Я в порядке, – возразил он негромко, чувствуя, что в теле снова разгорается жар; но прерывать происходящее Курт не желал – он сомневался, что на следующий допрос явится с той же решимостью. Это надо было закончить раз и навсегда – услышать свой приговор, каким бы он ни был, он хотел как можно скорее, чтобы не мучиться безвестностью.

– Тогда продолжим, – полувопросительно произнес комиссар, и Курт кивнул.

– У меня следующий вопрос, – заговорил Шахт несколько задумчиво. – Вы говорили, помнится, что один из крестьян так вам и сказал: Каспар колдует. Может, я чего-то не понимаю, но для инквизитора, кажется, довольно странно после таких слов пойти к нему в гости, чтобы просто выпить пивка.

– Он не имел в виду реальное колдовство. – Курт смотрел туда, где должны были быть глаза сидящего перед ним; лица расплывались и виделись просто как светлые пятна. Еще немного – и я упаду, подумал он обреченно. – Это просто было сказано… Он сказал «колдует со своим пивом». Это просто выражение…

– Лет тридцать назад, помнится, за такие выражения брали за шкирку – и в подвал, – оборвал его надзиратель безопасности. – Причем обоих.

Ответить Курт не успел – заговорил комиссар:

– Вот поэтому я – уполномоченный от обер-инквизитора, а вы, извиняюсь, ловите своих крестьян, которые у вас, я слышал, разбежались, и не лезьте туда, где ничего не смыслите, – сообщил он холодно. – У вас все?

– Вы зато, я посмотрю, хорошо смыслите в своих делах! У вас малефики баронов жгут, а вы ушами хлопаете. Кстати, еще не доказано, кто запалил замок. Может, ваш этот юный гений о светильник споткнулся?

– Вы хотите предъявить обвинение, сын мой? – вмешался наставник. – У вас есть причины для этого? Доказательства? Если нет – не смейте оскорблять действующего следователя Конгрегации.

– А вы подайте на меня в суд, – фыркнул тот; отец Бенедикт улыбнулся:

– Думаете, не найду, за что? Если вы так соскучились по старым временам, я могу устроить вам персональное путешествие в оные. У вас еще есть вопросы?

– Нет, – буркнул смотритель безопасности земель и замолчал.

– Последнее, – спустя минуту тягостной тишины сказал комиссар. – Вопрос мой таков: как вы сами оцениваете все, что произошло?

Итак, обвиняемому дали последнее слово. Значит, все совсем плохо. Что тут можно было сказать? Что он просто нарвался на слишком сложное для него дело? Что противник оказался сильнее во всех смыслах? Опытнее? Что такое могло приключиться даже с видавшим виды следователем?..

Оправдываться? Просить снисхождения?.. Снова?..

– Я завалил дело, – не глядя ни на кого, тихо ответил Курт, опустив голову и стараясь не упасть. – Я потерял свидетелей. Упустил подозреваемого. Возможно, передал в руки преступников материалы дознания и…