Порушить все правила проведения подобных торжеств Рудольф, однако, не осмелился, и предварительная часть прошла в полном соответствии с негласными законами больших турниров. К традиционным танцам и пиршеству, проводимым в самом большом постоялом дворе Праги, допущены были лишь высокородные гости, многие из которых, однако, после оных танцев и покинули город, через плечо плюясь на оставляемые в пыли следы своих коней. В Прагу они явились, дабы убедиться в том, что сведения касательно нововведений есть не более чем слух, а быть может – гнусная провокация недругов Императора и рыцарства; обнаружив же, что брошенный по всей Империи клич является изложением личного распоряжения Императора, родовитые подданные гордо развернулись и оставили город. Правда, их гордости не хватило на то, чтобы не отужинать и не повеселиться с дамами за чужой счет.
Оставшиеся либо отнеслись к императорской идее равнодушно, либо заинтересовались, либо остались из чистого любопытства, дабы узреть воочию, на что окажутся способны те, кого прежде не доводилось видеть в деле, но кто de jure относится, как и они сами, к рыцарскому братству. Наверняка были и такие, кто придавал этим словам значение, бывшее в них изначально, не полагая обделенных землями и предками собратьев «второсортным рыцарством». Адельхайде уже доводилось иметь знакомство с теми, кто даже тайком вздыхал, замечая, что, быть может, рыцарского достоинства в них будет и поболе, нежели в потомственных воителях, ибо то, что родовитые обладатели звания получили фактически в наследство, те отвоевали у жизни сами.
Был, правду сказать, и еще один подвид, назвать который рыцарями не поворачивался язык даже у Рудольфа, который их таковыми и сделал. На всю Империю – несколько десятков дельцов, ни разу в жизни не державших в руках не то что копья, но даже и ножа больше хлебного, не вступавших в противостояние ни с кем опасней налогового чинуши. Хотя в последнее время еще неведомо, какой противник серьезнее – повстречавшийся на пустынной дороге вооруженный громила или маленький человечек с пронзительным взглядом и сумкой документов на плече помощника… Одно из завещаний своего отца Рудольф порою преступал, а именно – делал то, что считал нужным, наперекор советам Сфорцы. Разумеется, «пожертвования» и «выгодные контракты», а на самом деле – ссуды, которые в открытую добрым христианам давать запрещено, были порядочным довеском к доходам казны, но репутации Императора был нанесен немалый урон. Усилий, приложенных для ее восстановления, было затрачено многими и много… Этих сегодня, однако, среди участников не было; по оглашенным правилам вступить в противоборство с предпочтенным соперником могли бы и они, однако у торгашей хватило здравого смысла на то, чтобы не рисковать шеей да и все той же репутацией.
В остальном же все прошло, как шло и прежде, как бывало всегда при подобных празднествах – вкупе со званым ужином и танцами была устроена и выставка щитов высокого рыцарства, поглазеть на которую собирались вот уж который день, наверное, все жители Праги и предместий, а также многочисленные гости. Герольдмейстер прохаживался вдоль воздвигнутых пирамидой щитов, сумрачный, словно декабрьское небо; все эти гербы он уже знал наперечет, и единственное, что занимало его мысли, – это так же выставленные напоказ эмблемы низкородных приблуд, но уже за пределами городских стен, неподалеку от самого ристалища. Там толпа зевак была не меньше, а может и больше, ибо, кроме щитов многочисленных рыцарей, на подступах к месту будущих баталий, поодаль от трибун, располагались шатры и повозки торговцев, пивоваров, бродячих лицедеев и миннезингеров. Там же оными приблудами и были устроены собственные вечера танцев с угощением, подобные пражским, но в более непринужденной обстановке и с менее шикарным столом, соответствующим доходам участников.
К исходу дня, предшествующего назначенному для турнира, полагалось бы затихнуть шуму, праздношатающимся – разойтись, господам рыцарям – предаться здоровому сну, равно как и горожанам, однако говор, смех, цокот копыт и оклики не стихали до позднего вечера.
Глава 9
Сентябрь 1397 года, Германия
Находиться взаперти доводилось и прежде, и брать под защиту свидетеля или потерпевшего Курту тоже приходилось уже не впервые за девять лет службы, и совмещать эти две неприятности также случалось, однако с такими сложностями, как на сей раз, это не проходило еще никогда. Бывало, что простые жизненные потребности сопрягались с повышенными мерами безопасности, бывало и так, что подзащитные сами же создавали ситуации, когда оная защита затруднялась, что окружающие совершали все для того, чтобы усложнить жизнь как своему оберегателю, так и себе самим, но, опять же, таких форм, как сейчас, это еще не приобретало.
Первое, в иных обстоятельствах достаточно нехитрое, действие (а именно – попытка привести наследника в приемлемый и более пригодный для жизни вид) уже потребовало некоторых физических и моральных затрат. В другое время Фридриха просто провели бы под охраной в предназначенное для омовения помещение, где он мог бы смыть с себя кровь телохранителя, залившую его руки и лицо, как это самое омовение и происходило всякий раз, когда уроки Хауэра выжимали принца в буквальном смысле. Сегодня, однако, выпустить своего подопечного за пределы комнаты фон Редер наотрез отказался, даже в сопровождении всей охраны, и попытки возражений со стороны наследника на сей раз были строго и неколебимо пресечены. Курт не слишком настаивал – как и барон, он сомневался в том, что попытка покушения не может быть повторена в одном из коридоров, расположения которых он, к слову, не знал, а стало быть, не было известно также, откуда можно ожидать нападения. Разумеется, и коридоры, и комнаты, и подвалы, и каждый камень здесь прекрасно знал Хауэр, но когда речь шла о ситуациях, подобных нынешней, Курт предпочитал не доверяться всецело ничьей воле, внимательности, силе, ответственности или осведомленности. А нападение могло быть, ибо совершить оное их неведомый противник мог как исходя из предположения, что такой наглости от него не ждут и надеясь захватить врасплох, так и не исходя ни из чего вообще – попросту поддавшись смятению, вызванному неудачей.
Однако сия простая с виду и оказавшаяся столь сложной на практике задача должна была быть решена, ибо кровавая корка начала уже подсыхать, а с тем, насколько сложно соскрести с себя засохшую кровь, Курт был знаком на собственном опыте, каковой опыт вскоре обещал быть повторенным – немалая часть угодила и на его лицо, успев протечь за ворот, посему в скорейшей помывке он также был весьма заинтересован.
– Ни шагу, – повторил барон, усердно пронзая взглядом Хауэра. – Я согласился остаться в вашей цитадели при условии, что Его Высочество будет пребывать в этой комнате под охраной, а не разгуливать по коридорам.
– Может быть, просто принести воду сюда? – с усталой язвительностью предложил Фридрих. – Иначе я, боюсь, второе пришествие встречу в таком виде.
– Хорошо, – отмахнулся Курт решительно. – Постановим так. Он прав, нечего изобретать колесо: принести сюда бадью, воду, ковш – все, что нужно, и пусть плещется в свое удовольствие. Это неприятное расследование надо начинать немедленно, да и мне бы хоть умыться, хотя моя окровавленная физиономия, быть может, и была бы неплохим подспорьем в дознании в смысле психологического давления. Поскольку улик мы не имеем никаких, а время поджимает, остается лишь надежда на опрос всех, обитающих в лагере в эти дни. А это означает, что с каждой уходящей минутой виновный все больше осваивается со своими мыслями и чувствами, причем мыслей этих в его голове вызревает все больше, а чувства становятся все уравновешенней. Что, in sua series[867], означает все более сложное выявление лжи или беспокойства в словах и поведении тех, с кем я буду говорить. Conclusio[868]: для наблюдения за купанием я совершенно не требуюсь, а стало быть, господа, позвольте откланяться.