– Пожалуй, следует в очередной раз напомнить вам о границах дозволенного, госпожа фон Рихтхофен, – буркнул Рудольф скорее уныло, нежели обозленно, и, вздохнув, тяжело прислонился к стене, уставившись себе под ноги. – Да, – через силу согласился он спустя несколько долгих мгновений молчания, по-прежнему не глядя на собеседницу. – Есть кое-что, о чем вы не знаете. Об этом вообще известно весьма ограниченному кругу людей…

– И я в него не вхожу, – закончила она с упреком; Рудольф поджал губы.

– Не было возможности и повода говорить с вами об этом, да и… Знаете, – словно на что-то решившись, произнес он уже тверже, – невзирая на ваши рассуждения о малозначности национальной принадлежности, вы все же немка, вы воспитывались в немецкой традиции, росли в окружении таких же, как вы… Воспринимали некоторые предрассудки, хотите вы того или нет…

– Не начиная диспутов в ответ на это весьма спорное утверждение, – заметила Адельхайда осторожно, – хочу вам напомнить, что германских предков в вашей родословной куда больше, нежели богемских, чего упорно не желают замечать ваши недруги.

– Я воспитывался человеком, который полагал себя представителем «богоизбранного богемского народа», – возразил Рудольф серьезно. – Жил в среде богемцев, на богемской земле. Слушал богемские легенды. Впитывал местные обычаи… Тоже – хотел того или нет. Мне передалось многое, от христианских реликвий, собираемых отцом, до вещей, пришедших от далеко не столь христианских предков моей бабки. И то, что прилагалось к ним, передалось тоже. Так сложилось. О некоторых темах конгрегатские советчики и надзиратели, прилипшие к нашему роду, не были осведомлены, кое-чего они не могли исправить и изменить, потому что проходило все это мимо них, мимо их высоколобых умствований и поучений. Есть вещи, которых они просто не видели и не видят.

– Что, например? – уточнила Адельхайда, когда тот снова умолк; Рудольф на миг вскинул на нее взгляд и снова отвернулся.

– И вам я ничего не говорил по той же причине, – не ответив, произнес он со вздохом. – Не в том дело, что я опасался прямых обвинений с их стороны; я вполне ясно представляю себе, что я значу для них. Мне ничто не грозит – я им нужен. И не в том дело, что я ожидал обвинений от вас, что мог заподозрить в попытке сдать меня вашим (как ни крути) соотечественникам… Я опасался, скорее, того, что кардинал начнет долгие лекции о благоразумии, а вы – вы просто посмеетесь. И тоже начнете поучать. Ныне признак цивилизованности – быть ревностным христианином и уметь пользоваться вилкой, а я, боюсь, удовлетворяю лишь одному из этих требований.

– Вы намерены сознаться в том, что пользуетесь услугами божков вашей бабушки, Ваше Величество?

– Заметьте, как вы это сказали, – беззлобно усмехнулся Император. – «Божков».

– Просто… – начала Адельхайда, и он кивнул, оборвав:

– Просто так принято их называть среди цивилизованных людей. Я знаю. Однако никакие боги мне не покровительствуют, госпожа фон Рихтхофен, и я даже не знаю, как, какими словами объяснить вам, о чем я веду речь.

– А вы попытайтесь, – предложила она серьезно. – Я много малопонятных вещей сумела усвоить за свою жизнь; думаю, осмыслю и это. Позвольте, я помогу вам, высказав предположение. Нечто, доставшееся вам от вашей бабушки, обладает неким свойством, каковое помогло вам определить, что проникновение в сокровищницу было осуществлено близким к вам человеком. Верно я понимаю?

– В целом да. «Нечто»… Скорее «некто». Это не идол, не божество из пантеона древних моих предков, это… Это… – Рудольф помялся, подбирая слово, и наконец договорил по-богемски: – Дед.

– Дед, – повторила она настороженно, и тот мимолетно усмехнулся:

– Разумеется, я не имею в виду Яна фон Люксембурга. Дед – это просто предок.

– Предок рода.

– Дух предка… дух всех предков, хранящий своих потомков.

– И в материальном плане этот дух содержится в?..

– В моем случае это деревянная фигурка, – все так же с трудом складывая слова, пояснил Император. – Она стоит в сокровищнице…

– …наряду с копьем Лонгина и фрагментом древа Креста.

– Вот по этой причине я и молчал, – заметил он недовольно. – И с вами, и с конгрегатами.

– Простите, Ваше Величество, – попросила Адельхайда с извиняющейся полуулыбкой. – Это я не столько в упрек, сколько… наверное, в удивление. Судя по всему, вы и впрямь серьезно к этому относитесь, а зная вас, я могу подумать, что навряд ли это без оснований, по одной лишь кровной памяти и по причине с детства вбитых в голову преданий. И… в чем же выражается это оберегание?

– Сложно ответить двумя словами – ведь это не механизм, созданный с определенной целью, не орудие, это…

– Что-то вроде иконы.

– Опасное сравнение, – снова усмехнулся Рудольф, – если б наш разговор слышал кардинал… И так тоже можно сказать, госпожа фон Рихтхофен. Он оберегает дом – но в то же время нельзя полагаться лишь на его покровительство; он хранит владельца – но не следует надеяться на него всецело… Да, думаю, это можно сравнить с Распятием или иконой. Однако есть некоторые вещи, которые он исполняет подлинно и, я бы сказал, пунктуально.

– Итак, я понимаю – мы подошли к сути ваших предположений, основанных на… На чем?

– Та фигура, что спрятана в моей сокровищнице, вырезана из дерева, но состоит не из него лишь одного. К ней прилагаются два камня, вставленных в глазницы, – венисы.

– Богемский гранат… – протянула Адельхайда понимающе. – Что ж, вполне соответствует оформлению. По поверьям, если я правильно помню, сей камень обладает теми же качествами, что и ваш дед, а именно – оберегает, помогает, придает сил и прочее.

– Вы не верите в свойства камней?

– Богемский гранат был в перстне моего мужа, – пояснила она. – Тоже достался ему по наследству… Его убийц это не остановило.

– Как, собственно, и Распятие на его шее, – тихо заметил Рудольф, и на несколько мгновений вокруг повисла тишина. – Впрочем, – встряхнувшись, заметил он нарочито бодро, – моя стража не защитила мою сокровищницу, однако ведь это не означает, что она вовсе ни на что не способна, верно?

– Итак, два камня, – не ответив, констатировала Адельхайда. – В чем их смысл, кроме традиционно приписываемых им особенностей?

– Это глаза, – снова запнувшись на миг, пояснил Рудольф. – Глаза, которые видят, что совершается вокруг. Но в глазнице деда оставался только один камень, второй еще мой отец оправил и прикрепил на цепочку, чтобы его можно было носить на шее. И – нет, именно традиционно приписываемых этому камню особенностей в нем и не было; это не оберег. Это, скорее, предвестник. Он не поразит молнией того, кто поднимет на владельца руку, но предупредит, когда кто-то соберется это сделать.

– Каким образом?

– Вениса в оправе теплеет, – серьезно ответил Рудольф. – Я бы даже сказал, она становится горячей; не жжет, но ощущение жара в месте ее соприкосновения с кожей есть.

– Это происходит, когда опасность непосредственна, близка? Скажем, если к вам приближается убийца с ножом?

– Да, весьма грубо можно сказать и так. Зигмунд отказался взять его с собою в ту поездку, – вздохнул Рудольф тяжело. – И я до сих пор корю себя за то, что не настоял на своем. А теперь – за то, что точно так же не проявил твердости, когда отказался и Фридрих.

– Ну, я полагаю, Его Высочество и без того защищен силами, вполне способными обеспечить его безопасность. Я разумею силы вполне материальные, хотя речь и идет о Господних служителях.

– Вы словно сговорились с ним, – усмехнулся Рудольф невесело. – Повторили его слова почти буквально. Вот только он упомянул еще и силы нематериальные, причем вполне серьезно… Господи, сколько усилий я прилагаю для того, чтобы отвадить от него конгрегатских наушников; ведь капеллан – он даже не может должным образом прикинуться, и я знаю доподлинно, что он приставлен к моему двору инквизиторским Советом, и не он один… И все равно я кого-то проглядел. Кого-то я упустил.