Все, однако, переменилось четверть часа назад. Нет, этот дурной богемец по-прежнему так и не принес извинений, однако Гюнтер вполне допускал даже мысль о том, что свою выходку приятель сейчас попросту забыл. Он и сам на минуту запамятовал о данном себе слове не разговаривать с грубияном, и было отчего. Сюда, в коридор неподалеку от сокровищницы, явился Император. Лично. И не с проверкой, не с целью прогуляться по родовому гнезду, не для того, чтобы войти в сокровищницу, – нет. Для того, чтобы велеть им, сдав смену, явиться к нему для беседы.

Император Священной Римской Империи, король Богемии и Германии, сам, своими ногами пришел к двум стражам, дабы вызвать их… куда? для чего? И неважно, что за спиною одного из них три поколения рыцарства, а в достоинствах другого – и вовсе теряющаяся в веках немецкая родословная; таких, как они, во всем Карлштейне десятки, да что там – лишь таким и доверено оберегать покой венценосца внутри замка. Стало быть, не кровь, титулы или звания подвигли Императора на подобное действие. Что же такого могло приключиться, о чем должен будет пойти разговор, если не был прислан кто-то из прислуги, если вот так, собственной персоной, к блюстителям порядка замковых коридоров явился властитель государства, не поленившись и не сочтя это зазорным?

Об этом и заговорили, забыв ненадолго обиды, это и обсуждали – вполголоса, озираясь, склонившись друг к другу, словно два заговорщика. В одном оба были единодушны: за всем этим стоит какая-то тайна. Попросту обсуждать Его Величество желает то, что не должно коснуться посторонних ушей, то, о чем знать не полагалось даже самым приближенным; что-то такое, из-за чего даже и сам факт грядущей беседы останется в секрете, известный лишь им да Императору, и уж наверное речь пойдет не о новом распорядке несения стражи. А что вернее всего – о той страже, которая уже имела место в недалеком прошлом. Двое убитых на посту и они, Лукаш и Гюнтер, как всегда в паре, стоящие в ту ночь на подступе к сокровищнице, – вот единственное, о чем мог захотеть поговорить с ними владетель замка, стражи и сокровищницы, единственное, что могло бы быть окружено такими тайнами и побудить Императора пренебречь посланниками, пусть и самыми доверенными.

А ведь допрос (именно допрос, с давлением и угрозами, с натиском) уже был – тотчас после случившегося. Уже приходилось отвечать на вопросы «кто», «где», «когда», «как», уже оправдывались, заранее смирившись с мыслью о том, что за столь невиданный, небывалый, невозможный проступок придется поплатиться, и хорошо если теплым местечком в императорской страже, а то и головой. Да, беспорочные годы службы, да, поколения благородной крови, да, особое отношение, как и ко всем во внутренней страже. Но. Но все это легко могло померкнуть перед подобной провинностью, повергнувшей Императора в бешенство, которого тот и не пытался скрыть.

Что такое нрав престолодержца, Гюнтер знал не понаслышке, да и то, о чем лишь слышал, не вселяло особенно радужных надежд. История, четыре года назад прогремевшая на всю Богемию, – Император, точно простой горожанин, самозабвенно и беззастенчиво, на глазах у всех, избил до полусмерти пражского викария, перейдя границу слов в споре. Спустя несколько дней его труп, покалеченный и изуродованный, выловили в реке. Разумеется, были волнения среди богемцев, были крамольные призывы, однако вовремя удалось доказать, что убийство не есть дело рук или воли Императора, и даже нашли виновных, и те даже признались, и даже, кажется, убедительно… Хотя слухи продолжают бродить и по сю пору. Однако, что б там ни было на самом деле, уж по физиономии-то святой отец получил изрядно, и это видели все, кто был в тот день подле спорщиков. Рука у Его Величества тяжелая – сию истину познал на себе не только пражский священник, кое-кто из прислуги и стражи замка тоже мог бы кое-что порассказать, порою он мог и не поглядеть, что перед ним дворянин. И в то утро, запинаясь под откровенно свирепым взглядом, Гюнтер был готов и к темнице, и к ее логичным последствиям, и к тому, что отмеривать наказание Император начнет немедленно и лично.

Тогда никаких карательных мер не воспоследовало, тогда обошлось даже без словесного осуждения, что лишь страшило еще более, и потом несколько дней в душе трепетало тягостное, неприятное ожидание – вот-вот, вот сегодня, сейчас, сейчас что-то будет, это лишь отсрочка… Но дни шли, и Император молчал, и служба шла, как и прежде, и ничто не переменилось в жизни – прежний неизменный пост и прежний напарник в карауле, и душа уже успела уняться и поверить в столь необычное великодушие престолодержца. И вдруг – вот так – снова. Почему? Почему спустя столько времени? Вскрылось что-то новое? Или попросту кто-то решил, что они двое виновны во всем – умышленно пропустили нарушителя?

Или дело вовсе в другом, в чем угодно, и нынешнее появление Императора у их с Лукашем поста никак не связано с убийством двух стражей и проникновением в сокровищницу?

Но уж слишком комната для беседы была избрана странная – на самом нижнем этаже, у самого подвала, самая дальняя, нежилая, почти заброшенная. Уж слишком тихо было вокруг, ни души. Уж больно противно засосало где-то под ребрами, когда, войдя, Гюнтер увидел мглу вокруг, созданную затворенными ставнями, и лишь крохотное пятнышко света в этой мгле – светильник на старом низком столе. Уж слишком мрачной казалась фигура Императора, сидящего поодаль от пятна света и видимого лишь как темный силуэт – узнаваемый, но неясный, точно призрак демона. Слишком уж обреченно выдохнул Лукаш, идущий рядом, и слишком отчетливо вдруг подумалось, сколь мелки, незначительны и ничтожны все обиды по эту сторону жизни…

– Присядьте, господа рыцари.

То, как Лукаш протолкнул застрявший в горле комок, он услышал до отвращения отчетливо, и сам на миг замерев. «Господа рыцари»… И короткая скамья подле стола со светильником – точно в пятне света… В прошлый раз было просто «вы!», выброшенное сквозь сжатые губы и больше похожее на ругательство. В прошлый раз оправдывались стоя, невольно вытянувши спины и опустив головы. К добру ли такие перемены…

У скамьи Гюнтер замешкался, столкнувшись с приятелем, запнувшись и загремев оружием о сиденье, отчего ощущение неловкости одолело лишь сильней, еще более обостряясь при мысли о том, что из полумрака за ним наблюдает Император, и своей неуклюжей суетой они заставляют его ждать. Наконец, усевшись, он поднял глаза и замер снова, увидев за спиною престолодержца, за границей круга света, еще один сгусток темноты – плохо, но все же различимую фигуру в накидке с капюшоном, недвижную и молчаливую.

Итак, что бы сейчас ни происходило, все наверняка совсем плохо…

– Полагаю, – снова заговорил Император, – вы понимаете, что все происходящее должно сохраниться в строжайшей тайне. Нашего нынешнего разговора не было, я не подходил к вам сегодня, и вы не приходили сюда. Ведь я могу полагаться в этом на вас, господа рыцари?

– Разумеется, Ваше Величество, – первым отозвался Лукаш, отозвался поспешно и истово, наверняка тоже сбитый с толку внезапной учтивостью короля. – Если такова ваша воля…

– Такова, – согласился король, обратившись к Гюнтеру, и тот кивнул, пытаясь соблюсти достоинство:

– Я буду молчать.

Прозвучало это, однако, слишком торопливо и как-то почти жалобно, словно из уст невольного очевидца некоего тайного деяния, которому приставили уже к горлу нож и вознамерились заставить умолкнуть навеки. Гюнтер кашлянул, пытаясь восстановить севший голос, и распрямился, ощущая себя, сидя на скамье, вытянувшимся во фрунт…

– Надеюсь, – проговорил Император многозначительно, выждав мгновение. – Разговор будет кратким, я не задержу вас надолго, господа рыцари, всего лишь несколько простых, но весьма важных вопросов. Я хочу узнать некоторые подробности той ночи, когда была ограблена замковая сокровищница.

«Была ограблена»?..

До сей минуты, если о произошедшем и заходила речь, то упоминалась попытка ограбления, упоминался сам факт проникновения чужака в Карлштейн и Большую башню, никто не говорил ни о какой похищенной вещи, никто не пытался проводить обыск замка или комнат, не неслись по окрестностям гонцы с приказами задерживать всех, покидающих пределы земель… Так, стало быть, все же таинственный невидимый вор ушел с добычей?