Сто тысяч. Сто тысяч полновесных дукатов… После не раз приходило в голову, что в эту цену он определил братскую жизнь. Не раз думал о том, не была ли его смерть лишь предлогом. Historia modum conjunctivum ignorat[817], это верно, но думать воспретить себе невозможно.
Эти сто тысяч, столь цинично обретенные после войны мщения, повернули в иное русло пусть не судьбу государства, но многое в его устройстве.
Еще при отце мелкая серебряная монета, выходящая из-под штампа здесь, в Богемии, была самой востребованной по всей Империи и даже за ее пределами. Пражский грош был удобен в обращении и ценился много выше куттенбергского серебра, из которого был произведен. Но рудник Куттенберга обеспечивал стоимость гроша самим собою – фактически залогом его ценности была сама Богемия, чем не раз и не десять тыкали в нос местные патриоты, обвиняя его едва ли не в попытке распродать собственную державу. И оставалось закрепленное за поместными правителями право чеканить свою монету, что давило не только на доходы казны, это подрывало столь тяжело строящееся имперское единство – отчаянная и упрямая idea fix и отца, и самого Рудольфа. И вот – произошли почти одновременно два события: в паре десятков миль от Карлсбада[818], в долине святого Йоахима, открыли новый серебряный рудник и – возникли те самые сто тысяч дукатов. Именно тогда Рудольф смог действовать – так же, как в войне с хорватами, быстро и четко, не давая противнику времени опомниться. Правом Императора выпускать свою собственную монету не пользовался до сей поры ни один из занимающих престол, хотя в соответствии со всеми договорами, буллами, законами и прочим это запрещено не было. А если не запрещено…
Быть может, отец и был прав, быть может, в большой политике Рудольф был не особенно даровит, но кое в чем и он смыслил неплохо. Первым делом провозгласив, что многочисленные жалобы торговцев, путающихся в курсе поместных денежных знаков, требуют удовлетворения, он объявил о начале штамповки собственной, императорской монеты, получившей название по монетному двору, установленному рядом с месторождением серебра в Йоахимстале, – «талер».
По особому указу монету обязаны были принимать в любой точке Империи, от Бжега до Франкфурта. Серебряный имперский талер вмещал в себя вполне определенное, четко установленное количество грошей и в обращении оказался еще более удобным: постепенно развивающаяся торгово-банковская жизнь Германии требовала введения монеты большего достоинства, нежели повсеместная разменная мелочь, но меньшего, чем золотые средства обращения. Талер приобрел популярность быстро, и не только потому, что деньги своих конкурентов Рудольф потихоньку, негласно и порою не слишком законно, выводил из обращения. Вполне легитимно он разошелся по всей Империи, к нынешнему времени выйдя и за ее пределы: кто-то из весьма популярных в вольных торговых городах иностранных дельцов назвал талер в своем годовом обозрении «долгожданной монетой среднего класса».
Наряду с этим, все так же не давая своим мелким королькам и курфюрстам времени на то, чтобы прийти в себя и среагировать вовремя, Рудольф выпустил и золотую имперскую марку, обеспечив ее полученными за Далмацию дукатами и также строго обозначив количество составляющих ее талеров. Правду сказать, здесь все же пришлось вступать в союз с Конгрегацией: те самые сто тысяч были размещены в одном из итальянских банков – размещены только и исключительно на неприкосновенное хранение, с запретом на их использование в сделках. То, что таким образом убирает баснословную массу золота с международного рынка, Рудольф, разумеется, понимал и сам, но без участия Конгрегации, а точнее своего серого кардинала, было бы много сложнее отыскать надежный банк, желающий иметь дело с изменчивым и непостоянным троном германского государства. Без Сфорцы сложно было бы получить гарантии того, что полновесные золотые дукаты действительно будут лежать без движения. Благодаря Сфорце процент за хранение золота был назначен смехотворный. Благодаря Сфорце колоссальный денежный груз был перевезен быстро, тайно и безопасно. Благодаря Сфорце…
Сфорцу он отблагодарил двумя черно-белыми щенками из своры, вывезенной в качестве трофея из Далмации, – от иных способов изъявления благодарности пройдошливый кардинал отказался. Щенков, однако, принял, прельстившись необычным окрасом далматинов, заметив, что для инквизитора-доминиканца лучшего сопровождения не придумаешь. Само собою, Рудольф был далек от мысли о том, что таким способом расплатился с нунцием, и лишь внес в список своих долгов перед Конгрегацией еще один пункт.
Имперская марка по весовому и стоимостному index’у приравнивалась к венецианскому дукату; любой желающий мог потребовать обмена имеющихся у него марок на дукаты, однако же до сих пор ни одного подобного случая зафиксировано не было. Использовалась новая золотая монета для крупных, в основном международных, сделок; внедрить же ее, подобно талеру, повсеместно не представлялось возможным – золото было редким, по большей части привозным, в пределах отечества почти не попадалось, в свете чего зальцбургские золотые рудники являлись еще одной причиной, по которой австрийские земли во что бы то ни стало должны быть неотъемлемой и полноценной частью Империи.
Теперь редкие сделки на территории Империи проходили с использованием каких-либо иных денег, кроме талеров и грошей, курфюрсты и короли запоздало и безысходно жаловались, но зато опора, на которую Рудольф сделал ставку – вольные города и торговые союзы – крепла.
Во дни назревшего было конфликта между городскими союзами и курфюрстами он встал на сторону городов, и уже готовившаяся вспыхнуть война после нескольких весьма показательных сражений сама собою сошла на нет, что упомянутые союзы, разумеется, запомнили и оценили. Хотя, если верить собственной разведке и конгрегатским следователям, благодарность населения могла бы быть и побольше. Зато контролировать денежную массу, вращающуюся в государстве, стало куда проще, да и процесс сбора налогов изрядно упростился. И теперь стало возможным выпускать имперские монеты, не обеспеченные золотым запасом дукатов, не опасаясь последствий вроде массовых требований обмена. И добиваться независимости с прежней горячностью стало невыгодно, ибо талер при таком повороте дела превращался для поместного управителя в иностранную денежную единицу, чей обменный курс убил бы его собственные капиталы. И появилось хоть что-то, говорящее о единстве этой территории, что до сей поры лишь документально звалась единой Империей.
Historia modum conjunctivum ignorat…
Что было бы, если бы – Если б не проданная Далмация. Если б не ограбленная Хорватия. Если б не смерть брата. Что было бы? Так ли уж легко прошло бы все задуманное?
Одно Рудольф знал точно: какие угодно выгодные государственные перемены будут слабым утешением, если что-то случится с Фридрихом. Именно потому к своим пятнадцати годам наследник до сей поры не был наделен никаким титулом, кроме обретенного по рождению, никакой властью, не был поставлен ни на одно из многих хлебных мест в государстве. Нет определенности – нет угрозы. Разумеется, у сына есть враги лишь потому, что он сын Императора, но так опасность все же много меньше.
Многие из тех, кто пытается показать себя преданным служителем трона, все эти два месяца не перестают твердить, что полугодовое пребывание принца в монастырских стенах есть наказание для него чрезмерное и бессмысленное; хотя после того, что он выкинул, Рудольф с великим удовольствием месяца на два-три запер бы его и в самом деле в монастыре – настоящем. Однако, если верить кардиналу и шарфюреру конгрегатской зондергруппы, там, где он сейчас, в смысле внедрения в голову элементарных понятий дисциплины дело обстоит куда лучше. Те же, кому известно, чем сейчас действительно занимается Фридрих, так же без умолку говорят о том, что умения наемника не являются самыми важными в арсенале навыков будущего Императора и вообще предосудительны. Наверное, по их мнению, именно так будущий Император должен будет сказать подосланному убийце, столкнувшись с ним в пустом коридоре без стражи…