Изменить стиль страницы

– И старуха на худой конец сгодится, – передернул плечами Карл Штефан, выбираясь из-за стола. – Все монеты на одно лицо… Дай мне комнату, – повторил он, обратясь к трактирщику, следящему за ним с осуждением. – Уберу-ка я все же рабочий инструмент подале от майстера инквизитора, коли уж он сегодня в столь наставническом настроении духа.

– Свои вещи заберешь сам? – с неподдельным интересом осведомился Велле. – Или не рискнешь попадаться ей на глаза?

– Если судить по опыту, пожитки мои уже валяются в коридоре перед дверью. Показывай комнату.

– Audacia est fortuna altera[783], — констатировал Курт вслед уходящему, и тот отмахнулся, не оборачиваясь:

– Всякий ищет удачи, как может, майстер инквизитор.

– Боже, какая наглость, – ошеломленно пробормотал торговец, когда Карл Штефан скрылся на втором этаже. – Никаких сожалений, никакого стыда… И вы вот так просто его отпустите, майстер инквизитор? Не попытаетесь узнать, кто он и откуда? Ведь он сбежит, как только явится возможность!

– Он понял, что я сказал, – отозвался Курт равнодушно. – И, когда не прикидывается простачком, изъясняется весьма гладко. Студент или выходец из среднего сословия… Он имел глупость проболтаться о том, что назвался настоящим именем, а стало быть, учитывая прочие данные, отыскать его при желании будет несложно. И в нашей ситуации, полагаю, не он самая главная забота. Ликантроп никуда не делся, и правила остаются прежними. А это означает следующее. У всех нас было нелегкое утро, посему пару часов надлежит уделить отдыху, после чего мы продолжим запасаться в первую очередь водой – она уходит быстро – и топливом.

– Вы в самом деле думаете, – подал голос Хагнер, – что такая тварь может быть… как человек?

– Он и есть человек, – пожал плечами Курт. – Такой же преступник, как и прочие, вот только от заурядного злоумышленника его отличает еще одна способность причинить вред. Яна можно понять, однако он в корне неправ. Никакие сверхъестественные возможности не означают бесспорно, что возможности эти будут употреблены во вред; все зависит от их носителя.

– А как еще их можно применить, такие способности? – возразил парнишка, отирая взмокший лоб ладонью, и, прокашлявшись, уточнил: – И как такое чудовище может спорить с собственной натурой?

– Поверь, может. Обычные люди, Максимилиан…

– Макс.

– Макс. Обычные люди, Макс, ведь тоже не добродетельные создания, и в душе многих из нас зреют помыслы, которые, будучи воплощены, немногим отличались бы от того зла, что вершат всевозможные ликантропы, стриги, ведьмы и прочая. Мало ли кому и чего может пожелаться, что может вообразиться в мыслях; мы запрещаем себе это делать, вот и все – запрещаем, порою продолжая желать. Такой, как наш непрошеный сосед, осознающий себя, понимающий, что делает – и он тоже способен при желании остановить себя, запретить себе; его вина не в том, что часть его природы отлична от людской, а в том, что он избрал потакание этой природе, а не подчинение ее себе. Ян спросил, верю ли я в раскаявшегося стрига; верю. Видел. Посему знаю доподлинно: все в их руках. Так же, как все в руках убийцы, грабителя, вора, мошенника и прочих многообразных представителей преступного мира.

– У вас все так просто, – невесело усмехнулся Хагнер, и Амалия нахмурилась, подтолкнув его в плечо:

– Максимилиан!

– Все непросто, – согласился Курт. – Спорить с собою всего трудней. Я по себе это знаю. Однако человек, Макс, может все. И подчинить себя себе тоже; именно поэтому на суде не будет аргументом защиты тот факт, что в нашем приятеле где-то в глубинах души и тела дремлет зверь. Он сам теперь пробуждает этого зверя и, похоже, не особенно печалится по этому поводу.

– На суде? Вы что ж… намерены арестовать его, майстер инквизитор? Взять живым?

– Это в идеале, – кивнул он. – Разумеется, я не стану бегать вокруг него с кандалами, пока он будет кого-то… гм… но если выпадет возможность – да, сущность моей работы заключается в том, чтобы брать подобных личностей живыми.

– Для чего? Зачем суды, если все и так ясно, если ему все равно смерть? Не проще ли убить такую тварь на месте?

– Максимилиан! – снова одернула его мать с явственным ужасом в голосе. – Прекрати.

– Почему же, – остановил ее Курт, – интерес вполне понятный… Затем, Макс, что от нашего знакомца, к примеру, можно будет узнать много интересного. Скажем, о его собратьях, которые в эти несколько ночей, быть может, занимаются тем же самым где-нибудь на другом конце Германии. Это первое и самое очевидное. А кроме того, на пороге смерти люди, бывает, меняются.

– А вы показались мне реалистом, майстер инквизитор, – тихо вымолвил фон Зайденберг, разомкнув губы впервые с начала беседы. – Не думаете ж вы, что чудовище и впрямь может раскаяться.

– Какие только чудеса не случались в моей практике, – возразил Курт, и рыцарь недоверчиво покривил губы. – Но скажем так: моя работа, моя обязанность – предоставить такую возможность; что будет делать осужденный с отведенным ему временем – его личное дело.

– Ван Ален с вами не согласится, – заметил Хагнер убежденно. – Он будет за то, чтоб убить тварь. Не станете ж вы драться с человеком, чтобы сохранить живым зверя?

– А знаете, майстер инквизитор, – осторожно вклинился Альфред Велле, – боюсь, и я буду на его стороне. Положим, случилось чудо, и вам удалось взять вервольфа живьем; так ведь это опасно – держать его тут, неужто сами не понимаете? Это не кобыла, которая, Бог дал, стоит себе тихонько, ест да гадит; а железных кандалов при вас, я так мыслю, не имеется.

– Утешьтесь, – отмахнулся Курт, – это рассуждения больше отвлеченные; убежден, что наш сосед не предоставит нам возможности себя взять, и спорить будет просто не о чем.

– А если все же? – настойчиво спросил Хагнер, и мать потянула его за рукав:

– Не цепляйся, Максимилиан, и довольно, в конце концов, говорить об этом. Уходи в постель, тебе надо лежать.

– Я в порядке.

– У тебя жар, и ты не в порядке.

– Послушай мать, – посоветовал Бруно; Курт наставительно кивнул:

– Хороший совет. К слову, совет этот касается каждого: передохните, соберитесь с духом и силами, и приступим к пополнению наших запасов. Прилягу на час, – сообщил он помощнику, поднимаясь. – Ты за главного. На улицу ни шагу. Никому.

Глава 8

Второй день осады истек столь же уныло, сколь и первый, наполненный все теми же однообразными заботами. Отличие было лишь в том, что в этот раз Хагнер не сидел у стены, наблюдая за монотонными перемещениями взрослых, а пребывал в комнате с матерью, сегодня тоже не участвовавшей во всеобщей мобилизации сполна. К вечеру, когда сгущающаяся темнота прервала тихую суету, парнишка спустился в трапезный зал и, сторонкой обступив так и не отмывшееся темное пятно на полу, уселся за стол, так же, как и прежде, уронив голову на руки и не глядя по сторонам.

– Ему хуже, – заметил Бруно тихо, пристроившись к своему традиционно постному обеду. – И сомневаюсь, что в запасниках нашего хозяина отыщется что-то вроде целебных сборов. А больной ребенок в нашем положении – лишняя проблема.

– Я в ужасе, – отметил Курт с рассеянной усмешкой. – Ты подумал не только о сострадании и человеколюбии, но и о практической стороне дела. Видно, я и впрямь плохо на тебя влияю… Ты нынче в должности помощника, жалованья не тратишь и презренным металлом оброс непомерно; будь последователен в своих убеждениях, потраться и попроси владельца установить печь в их комнате.

– Уже попросил, – отозвался Бруно, и Курт запнулся, глядя на помощника удивленно. – Поставили сегодня утром, пока ты спал. Не знаю, что еще я могу сделать.

– Проставься парню. Прогреется по самые косточки. А учитывая, что прежде матушка наверняка не позволяла ему злоупотреблять, наутро он и думать забудет о любой простуде.

вернуться

783

Наглость – второе счастье (лат.).