– Я ничего не решаю, – улыбнулся стриг безвыразительно. – Я лишь агент. Мое дело – предоставить информацию, я не принимаю решений.

– Не прибедняйся, у тебя полномочий едва ль не больше, чем у меня, – поморщился Курт, и тот пожал плечами:

– Это факт. Но принять ли версию как основную, если у меня нет возражений против нее и нет других, требующих проверки, решаете вы.

– В таком случае, – кивнул Курт, – надо брать фон Люфтенхаймера. Он – фогт, и моя просьба явиться в Ульм не должна вызвать никаких подозрений, даже если я прав и он виновен. Можно придумать причину, которая покажет ему и Арвиду, что я напал на ложный след и намерен обсудить с ним свои дальнейшие действия как с рукой Императора в этом городе. И когда явится…

– Вот тот момент, когда я имею право воспользоваться полномочиями и возразить, Гессе. Как я уже упомянул, я – агент, и мое дело предоставлять сведения. Ты – следователь, и твое дело – их классифицировать и строить версии. Но вот что еще: когда версия принята, следователь пишет отчет и ждет указаний от начальства.

– И кому же я должен отчитаться? – язвительно поинтересовался Курт. – Фогту, быть может? Ах ты, зараза, ведь он подозреваемый.

– Довольно ехидствовать, – вздохнула Адельхайда, – он прав. Есть еще кое-что, что тебе не известно… Неподалеку, в пустующей деревне между Аугсбургом и Ульмом, располагается зондергруппа, ждущая только сигнала, и через день, много – полтора они будут здесь. Без них мне перед отправкой в Ульм было дано четкое указание к подозреваемым не соваться.

– Вот как, – недовольно покривил губы Курт. – Предлагаю перестать делать из меня идиота и высказать все – все, что я не знаю, но, мать вашу, должен знать, потому что…

– Не бесись, – оборвал стриг коротко, и Адельхайда примирительно улыбнулась:

– Нет, Курт. Всё. Это – все; никаких тайн больше не осталось. Собственно, и это не было тайной, попросту не являлось ни причин, ни поводов упомянуть этот факт. Теперь, если ты узнаешь что-то, что не знал прежде, можешь быть уверен – этого не знали и мы. Сейчас, Курт, ситуация выглядит так. Брать фогта отдельно от Арвида просто нельзя – как знать, не насторожится ли он, не заподозрит ли что, не решит ли сделать что-то ненужное, лишь чтобы обезопаситься наверняка, не решит ли исчезнуть или… Как знать, что ему может прийти в голову. Брать надо всех, а на это, согласись, мы трое не способны. На это способна зондергруппа…

– …снаряженная нарочно на стригов?

– Да. Единственная на всю Германию; и, поверь, эти парни свое дело знают. В этой группе – несколько выживших на зачистке пражского гнезда, да и после им случалось бывать в подобных переделках… И пусть они свое дело делают. Теперь, если ты прав, если твоя версия верна, фогт виновен, и Арвид в его замке – наше дело лишь стоять в стороне. Повторю лишь, что для вызова группы мы должны быть уверены в том, что говорим.

– Id est, – подытожил Курт, – если они с шумом и треском вломятся в один из окрестных замков, пройдут по этажам, укладывая всех носами в пол и бегая по темным комнатам с криками «всем стригам выйти с поднятыми руками», и выяснится, что мы ошиблись…

– Головы с нас, конечно, не снимут, но… А главное – мы спугнем истинных виновников.

– Тогда надо решить, – кивнул Курт, не дав ей договорить. – Или да, или нет. Я – почти уверен в своих словах. Готовы ли вы поддаться моим настояниям и принять эти слова на веру?

– На веру – нет, – откликнулся фон Вегерхоф, – ex facto – да. Думаю, выскажу общее мнение, подведя следующие итоги. Версию о соучастии фогта мы принимаем, мысль о возможном обращении Хелены фон Люфтенхаймер высказываем как предположительную, и в свете этого сведения о наличии в замке наместника двух стригов (мастер и новообращенный) предоставляем с оговоркой – «pro minimum двое». Убитый птенец был не единственным, и зондергруппу встретят двое plus новообращенный; а Эрику по всем признакам убивали трое, вспомните. Стало быть, возможно, трое plus новообращенный. Мы не знаем, как обстоят дела на самом деле.

– А скольких можно ожидать, если pro maximum?

– Если Арвид не глупец и подходит к созданию гнезда ответственно… а я думаю, это так… Вряд ли более пяти-шести. Это предел, за которым начинается потеря контроля.

– А сколько народу в зондергруппе?

– Около пятнадцати человек, полагаю; нам не известны детали.

– Да, – вздохнул Курт после мгновенного молчания. – Проведя нехитрые математические подсчеты, могу лишь призвать всех присутствующих молиться об успехе штурма. Под успехом я подразумеваю хотя бы пару выживших… И как же упомянутый сигнал будет передан этим бравым парням?

– Я отправлюсь в Ульм немедленно, – отозвался фон Вегерхоф, мельком бросив взгляд на солнце, – и пошлю голубя. Голубь доставит извещение в Аугсбург, где есть человек, обладающий должными полномочиями; он передаст сообщение группе.

– Когда старушка проснется и увидит, что ты исчез без прощания, при следующей встрече она сожрет тебя с потрохами, – предупредил Курт, и стриг отмахнулся:

– Я возвращусь самое большее часа через три – она даже не узнает о моем отсутствии.

– Чем так рисковать, быть может, проще потратить пару нервов на прощание с милой тетушкой фон Герстенмайер?

– Именно чтобы не рисковать – я не намереваюсь прощаться; я останусь здесь. Если, Dieu préserve, родится иная версия, если произойдут какие-либо перемены в планах, если вообще изменится хоть что-то – я должен быть рядом и узнать об этом, ибо, кроме меня, более никто не сможет связаться с зондергруппой. Итак. План озвучен. Возражения?

Возражений не было ни у кого; и, быть может, именно оттого Курт вдруг ощутил себя потерянным и словно бы никому не нужным. Не было возражений, более не имели значения никакие мысли и догадки, кроме тех, что могли бы переменить ход событий в корне, не требовалось уже никакого напряжения – ничего, кроме постного ожидания. На смену возбуждению, вызванному его внезапными догадками, на смену оживлению пришла какая-то подавленность и меланхолия, медленно и неотвратимо переходящая почти в злость. «Это синдром следователя, – заметила Адельхайда во время их бесцельного блуждания по саду после завтрака. – Так бывает всякий раз, когда плоды своих рук приходится передать другому, и неважно, кто это – группа захвата, которая пойдет арестовывать твоего подозреваемого, или следователь рангом выше, который внезапно является для того, чтобы забрать у тебя «наработки по делу», а точнее – дело почти уже раскрытое, на которое ты угробил уйму бессонных ночей, нервов, сил. Но такова работа». Курт кивал, соглашаясь и признавая ее правоту, но не имея сил бороться с подступающим раздражением. После встречи с Арвидом иметь иллюзии относительно собственных возможностей было уже глупо, здравый смысл говорил, что совладать с подобными созданиями могут лишь обученные для того люди, однако отделаться от иррациональной зависти к бойцам зондергруппы было нелегко.

Нелегко было бродить по пустому саду – вначале рядом с Адельхайдой, временами останавливаясь и прерывая беседу, после – одному, уже безостановочно и все так же без цели и смысла; нелегко было сидеть в одиночестве в пустой комнате, выделенной ему, и смотреть в стену, в пол или в потолок, валяясь на кровати и раздражаясь оттого, что, невзирая на бессонную ночь, сон никак не идет. День тянулся и тянулся; на возвратившегося фон Вегерхофа обрушился праведный гнев за долгое отсутствие, и Курт испытал невероятное удивление от того, что минуло всего четыре с половиной часа. Нелегко было продолжать беспредметные беседы за обедом, где в отсутствие прочих гостей внезапно обретшая тягу к общению тетушка взяла майстера инквизитора в оборот, затеяв долгую беседу о еврейских корнях народов Европы за исключением германского и о важности семьи для мирянина. Нелегко было днем дождаться вечера, вечером – дождаться темноты, а тогда – ждать, пока затихнет засыпающий дом.