– «Лютцов»… Откуда ты? Это тоже может оказаться значимым, согласись.

– Либерец, – через силу выговорил стриг. – Это в Богемии. Большего тебе пока знать не надо. И то, что узнал, Гессе, запомни и – выбрось из головы. Тем более, что данное предположение из самых невероятных. Тех, кто знал меня когда-то, не осталось в живых.

– Но ведь, как я понимаю, нельзя исключать, что им о тебе известно, даже если стриг, упоминаемый в письме, не ты.

– Исключать нельзя, – согласился фон Вегерхоф. – И мы не исключаем.

– Если продолжать эти предположения… И много в округе Ульма титулованной знати?

– Два замка неподалеку от города – мой и одной вдовствующей баронессы преклонных лет. Чуть дальше – еще три: два графских и баронский, и еще чуть в стороне – замок ландсфогта. Всевозможную безземельную рыцарскую мелочь я в расчет не беру – тех шантажировать не имеет смысла; что с них взять.

– Не согласен. Наверняка я в этом деле на положении того самого яйца, которое норовит быть умнее курицы, однако смею заметить, что именно от подобной «мелочи» можно при желании многого добиться. Если это человек еще молодой, уже обладающий рыцарским званием, однако за душой не имеющий ни медяка и ни пяди земли, зато – неизмеримую пропасть тщеславия… Посули такому имение и денег – и он сделает, что угодно, убьет кого угодно, пойдет на все, что только можно придумать.

– Вот только навряд ли Император будет особенно расстроен, узнав о таком что-либо порочащее, – усомнился фон Вегерхоф. – Рыцарем больше или меньше; таких, pardon, как ты – у него сотни.

– А если так, – предположил Курт. – «…Император не будет…» усердствовать ради вашего благополучия, особенно узнав, что вы, «…один из его…» рыцарей, «…стриг…». Если не желаете прозябать всю свою жизнь, то «…выбора у вас нет…». Альтернатива – огласка… суд… позор рода… и так далее. Однако, – оборвал он сам себя, – все эти измышления имеют важность только в том случае, если воспринять историю с перехваченным письмом всерьез, что довольно сложно, учитывая уже обсужденные нами подозрительные странности.

– Учитывая же два опустошенных тела, я бы отнесся к происходящему с известной долей вдумчивости, – напомнил стриг настоятельно. – Что бы ни происходило в Ульме, один факт налицо: кроме меня, в этом городе есть еще pro minimum один стриг; весьма неопытный, обращенный совсем недавно.

– Который вскоре выйдет на охоту снова. Я понимаю верно? Раз в две недели, говорил ты. Две недели истекли.

– Не знаю.

От того, какая неуверенность прозвучала в голосе фон Вегерхофа – впервые за время их полуторадневного знакомства – Курт нахмурился, настороженно уточнив:

– В каком смысле?

– Раз в две недели, – медленно пояснил стриг, – довольно тому, кто уже свыкся со своей жизнью. Уже приспособился, перебесился, успокоился, можно сказать. Это – размеренный, выверенный, оптимальный режим питания.

– Id est, тот, к которому приходят уже опытные?

– В том-то и дело, Гессе. То, как выглядят тела, говорит о буйстве, однако столь редкие происшествия… Новички обыкновенно весьма неумеренны в этом плане. Здесь объяснений может быть несколько. Первое – он в Ульме не один, и за ним есть кому присматривать, есть кому растолковать, что чаще выходить на охоту не имеет смысла; здесь есть кто-то, кто его удерживает. Например – его мастер. Тот, кто обратил его. Второе – убийств вправду было больше, просто наш подозреваемый действительно из числа владетельных господ, а стало быть, имеет под рукой наполненный прислугой замок, и мы не узнаем ничего нового, пока не пойдут слухи, пущенные этой самой прислугой, когда исчезновение пяти горничных и десяти конюхов, наконец, вызовет у них недовольство. И третье. Он может быть из тех, кто стремится перебороть происходящее с ним. Тогда понятны и долгие перерывы, и жестокость при убиении. Если долго крепиться, если не позволять себе поддаваться голоду, после, когда наступает критический момент, когда голод все же одолевает и берет свое, – теряешь голову.

– Опыт? – спросил Курт, и стриг, помедлив, чуть заметно кивнул.

– Опыт, – подтвердил фон Вегерхоф негромко, глядя мимо собеседника в растворенное окно трапезной залы. – Если мы имеем дело с кем-то подобным, – с таким можно и договориться, пока не наступил перелом.

– Договориться? – переспросил он, невольно покривив губы. – Как? Пообещать обратное превращение я не в силах; что еще такому можно предложить? Регулярное питание в обмен на лояльность?

– В любом случае, это решать не тебе, но обещать нечто подобное можно, если до того дойдет… Знаешь, один капитан во время бури поднял всю команду на молитву и молился сам, обещая, если шторм прекратится, поставить свечу высотой с мачту. На вопрос же боцмана о том, как он сумеет исполнить такой обет, капитан ответил: «Молчи, дурак. Пусть только буря утихнет». Так вот, Гессе: пусть утихнет буря. А там посмотрим… – на мгновение стриг приумолк, по-прежнему глядя на озаренный солнцем кусок крыши в окне, и, встряхнув головой, натянуто усмехнулся: – Однако, mon ami[577], я бы не особенно надеялся на столь благополучный исход событий. Кроме всего этого, в деле есть еще множество нестыковок. Первая из них – смерть Эрнста. Предположим, что мы правы, что эта записка не более чем приманка, которая должна была привлечь внимание Конгрегации к Ульму, но в таком случае возникает вопрос – для чего убивать посланного по этому следу инквизитора?

– Не знаю, – отозвался Курт, предупреждающе вскинув руку, когда стриг попытался продолжить, – однако есть предположение. Точнее, не предположение, а – так, пришли на ум некие аналогии. Как я понимаю, о моих расследованиях ты поставлен в известность, стало быть, знаешь, что творилось в Кельне минувшей осенью?

– В деталях.

– Все происходящее там имело одну цель: привлечь к расследованию меня, вынудить отыскать артефакт, а после, заполучив его, меня устранить. Что, если сейчас мы имеем то же самое? С одной поправкой – от Хоффманна им ничего не было нужно, кроме его гибели.

– Не сходится, – возразил фон Вегерхоф. – Убить Эрнста можно было в любом ином месте и в любое иное время. Он никогда не скрывался, работал, как обычный следователь, над всяким делом, каковое выпадало на его долю, имел место постоянной службы и покидал его, когда его присутствие требовалось где-то, как теперь. Эрнст был нарасхват и по Германии разъезжал частенько, посему подходящих к случаю обстоятельств было предостаточно.

– Он был настолько хорош?

– Он был уникален, – невесело улыбнулся стриг. – Таких, как он, в Конгрегации немного; как знать, быть может, теперь и вовсе нет. Никаким даром свыше он наделен не был, однако каким-то невероятным чутьем распознавал мне подобных едва ли не с первого взгляда. Стриги, ликантропы – это было по его части. А кроме этого необъяснимого инстинкта, Эрнст обладал еще одним немаловажным качеством – мог выстоять в бою с кем-то из них больше полуминуты.

– Да, об этом наслышан… Тогда, быть может, все дело в том, что они, кем бы они ни были, попросту не рассчитывали на именно его появление? Надеялись на то, что пришлют кого-то менее сведущего в подобных вопросах? Ты же на весь Ульм раззвонил о том, что сюда направляется твой приятель; если с Хоффманном, как ты говоришь, ты работаешь уже семь лет, стало быть, вас видели вместе – да вы, полагаю, не особенно и скрывались. А приятелей-инквизиторов у барона фон Вегерхофа, я так мыслю, не десяток, и понять, кто именно здесь появится, им было несложно; понять – и испугаться, что уж этот-то раскроет всю затею в два счета. Однако, – заметив мелькнувшую в прозрачных глазах стрига тень, оговорился Курт, – если б не выпала возможность устранить Хоффманна заранее, его убили бы уже в Ульме. Если, разумеется, я прав, что еще не доказано.

– Щадишь мои чувства? Не стоит. Легенда была придумана не мною, и то, что я «раззвонил» о нем, есть указание вышестоящих. Хотя, конечно, мне бы следовало подумать о том, что такой вариант развития событий вполне вероятен… Если же ты прав, если Эрнст был устранен по упомянутой тобою причине – твоя жизнь в не меньшей опасности. Молот Ведьм, участвующий в расследовании, едва ли обрадует их больше, чем гроза тварей Эрнст Хоффманн.