Слова Бруно Курт оставил без ответа вновь, снова встав на месте, снова глядя перед собою потемневшим взглядом, читая оставленную кем-то на стене одного из домов надпись. Буквы «СМВ», неровно выведенные мелом, виднелись четко на темном камне стены и заметны были издалека.

– Только без паранойи, – попросил подопечный успокаивающе. – На носу фестиваль, детишки благословляют дома именами трех царей. Или ты воображаешь, как Каспар или Мельхиор самолично, высунув язык от усердия, малюют надпись на стене, чтобы тебя позлить?.. Мы таких прошли уже штук десять; на Друденхаусе, кстати, я тоже одну видел, и даже видел мальчишку, который это писал.

– Жаль, не видел я, – пробормотал Курт, сворачивая к дому, где его наверняка дожидался уже заботливо приготовленный хозяйками обед. – Руки бы пообрывал.

– А после этого ты жалуешься на прозвища, какими тебя награждают? Мягче надо быть с людьми, Молот Ведьм, и они к тебе потянутся…

Теперь умолк подопечный, так же, как он минуту назад, так же остановясь и глядя на стену дома, в котором оба они обитали и который спустя день должны были навсегда покинуть. Три буквы были ровно, словно по линейке, выписаны углем возле самой двери, вот только имя волхва Каспара обозначалось не латинской «С», а немецкой «К», и начальная буква имени «Бальтазар» была подчеркнута такой же ровной жирной линией.

– Все верно, – тихо произнес Курт, приблизившись. – Это тот, кто нам еще не встречался.

– Брось, – уже не так твердо возразил Бруно. – Ребенок написал по-немецки; по-твоему, для Германии это странность?.. А подчеркивание… Просто… Да не поймешь ты детскую логику, может, ему так показалось красивше…

Курт, не ответив, прошагал к самой стене и осторожно коснулся носком сапога вершины маленькой горки из десятка угольков, уложенных аккуратной пирамидкой.

– Да ну… – неуверенно пробормотал подопечный. – Взрослые же люди… а это какие-то ребяческие выходки – вроде подброшенной в постель лягушки…

– Да, – едва слышно согласился он, и от его улыбки Бруно поморщился. – Конечно.

На угольную горку Курт наступил со злостью, разметав ее в стороны, и осколки дерева мерзко и скрипуче захрустели под подошвой, словно панцири огромных черных насекомых.

Автор выражает благодарность Надежде Шолиной, доценту кафедры всемирной литературы НГПУ им. К. Минина, за помощь в блуждании по дебрям латинских падежей.

Мокрый снег налипал на сапоги, отчего ноги становились тяжелыми, точно закованными в колодки, а подошвы норовили съехать на сторону и опрокинуть тело в растоптанную мартовскую слякоть. Снега никто не счищал ни теперь, ни во все время зимы, а тренировочный плац был засыпан мелкими камнями и огромными, неровными глыбами, не оставляя, куда ступить шагу; когда же Курт попытался намекнуть старшему инструктору, что его подопечным надлежало бы поднапрячься и привести территорию вокруг монастырского корпуса в порядок, тот нехорошо усмехнулся и заметил, что бегать и драться на ровной чистой площадке может любой засранец, каковому следовало бы умолкнуть и исполнять, что велено. Велено было, как и всякий проведенный в этих стенах день, «бегом!»…

У стены Курт остановился, едва не упав, упершись в камень дрожащими ладонями и опустив голову; своих заляпанных липучей снежной кашей сапог он не видел – в глазах было темно. Горло горело, обжигая каждым выдохом, и даже при вдохе холодный весенний воздух прорывался в легкие режущими кипящими глотками. Привычного уже приступа тошноты на сей раз не случилось, но распрямиться не было сил и, что главное, желания – даже такой отдых настойчиво требовал своего продолжения, и организм не просил уже – повелевал не переставлять больше ноги, не тащить неведомо для чего вперед ноющее тело.

Когда при его появлении здесь старший инструктор посулил «истязать до потери сознания» и «гонять до кровавой блевотины», Курт счел это фигурой речи, в каковом предположении жестоко разочаровался в первый же день своего обучения. Выпитая вместо завтрака вода оказалась на снегу после того, как он нарезал десять кругов около корпуса. Сознание он потерял на тринадцатом круге, даже не успев подумать о символизме данного числа…

– Стоишь на ногах?

Голос звучал неведомо откуда, заглушаясь звенящей в ушах кровью, и того, как сквозь надсадный хрип выдавил «да», Курт почти не разобрал, зато четко до зубовной боли расслышал удовлетворенное:

– Славно… Тогда – бегом. Еще круг.

Возражать он не пытался, и полученному приказу подчинился не тотчас лишь оттого, что соскребал обломки сил; оттолкнувшись от шершавого серого камня стены, распрямил готовую сломаться пополам поясницу и двинулся снова вперед, не чувствуя ног, головы и себя самого. Мыслей в голове уже давно не осталось – даже грез об отдыхе. Даже нехитрое по своей сути действие – отсчет дыхания – пробуждало боль почти физическую.

Вдох на четыре шага – задержка – на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…

– Ты все делаешь неверно, – пояснял его мучитель в первый день, когда, стоя на четвереньках в снегу, Курт пытался собрать легкие для очередного глотка воздуха. – Ты все время думаешь о том, что делаешь, а мозги ты должен держать пустыми, как выскобленный пергамент, чтобы вписать в них намертво то, для чего ты, собственно, бежишь. Навряд ли когда-нибудь ты получишь приказ пробежать пятнадцать миль и рухнуть на все четыре точки; ты пес Господень, а не сучка в течке. Приказ будет – мигом перевести дух и заняться делом.

– А кони на что? – обдирая горло каждым звуком, возразил Курт.

– Рухнул конь. Оказался таким же дохляком, как ты. Или пристрелили его. А для следователя с опытом работы вопрос и вовсе идиотский. Все, что угодно, может быть, и ты должен сохранять ясность рассудка и твердость в руках. А кроме того, вполне возможно, тебе придется и отдавать приказы другим, то есть, думать за пару-другую оболтусов, причем обдумывать детали операции ты должен будешь на ходу… Ну-ка, родословную Христа. На латыни и быстро.

– Не могу, – вытолкнул он с напряжением, и инструктор повысил голос:

– Таких слов не знаю. Что я велел вчера прочесть и запомнить?

– «Debes, ergo potes»[524]…

– Верно. Это не просто врезано в камень над главным входом – всякий, кто проходит под этой надписью, должен столь же глубоко выцарапать это в себе, на лбу написать, если иначе не может усвоить. Кому это не по силам, тот через те же двери вылетает вон. Думаешь, ты в ином положении? Осознай одну простую вещь, Гессе: здесь ты не инквизитор. Там, за этими стенами, встреться мы по службе, ты, может, и будешь иметь право спорить со мной и отдавать мне приказы, но здесь – здесь приказываю я. Здесь мне плевать на твои полномочия, на твой первый ранг, на императорское благоволение и прочую хрень, здесь в моей воле решать, останешься ли ты в должности следователя вообще. Что? – с наигранным участием уточнил инструктор, когда Курт вскинул голову, глядя на него растерянно. – А ты мнил, что тебе прописали отпуск на альпийской природе?

– Вы не можете решать… – начал Курт, и тот оборвал:

– Могу. Для того ты и здесь. Все твои подвиги описаны в сопроводительных документах, Гессе, я знаю о тебе практически все; и какой вывод следует из этого? Вывод такой: тебя мне отдали, чтобы я решил, насколько готов ты к продолжению службы. В ней ты уже сошелся и еще не раз сойдешься с теми, кто перешибет тебя одним плевком, если ты не сумеешь противопоставить их силе – свою. Сила же твоя всего-навсего в выносливости и боевых навыках.