– Какие? – уточнил Курт нетерпеливо, и Финк пожал плечами:
– Ну, вообще, я не совсем видел… а еще точнее – совсем не видел. Я слышал. Что-то вроде музыки.
Курт приподнял бровь в неподдельном удивлении; музыка? Даже если согласиться с проповедниками, говорящими, что глубоко в душе у каждого живет другой, прекрасный и добрый человек, его одолевали сильные сомнения в том, что живущий внутри Вернера Хаупта ночами грезит музыкой…
– Музыка? – переспросил Курт, и приятель смешался:
– Ну, знаешь, типа пастушьей дудки – такая… Только не смейся…
– Финк.
– Неземная, – сообщил грабитель и убийца Финк, смутившись собственных слов, и отвернулся, косясь на него исподволь. – Понимаешь, не сама музыка, а звуки; музыки-то вообще как будто не было, как бывает, когда играешь на свистульке в глубоком детстве – муть какую-то выдуваешь, и все, без мелодии, без склада… А все равно уводит.
– В каком смысле – уводит?
– В прямом! – вдруг обозлился тот. – Куда-нибудь! Слушай, Бекер, я все понимаю, ты уже с опытом в расследованиях, но к чему вот это все? Сны мои тебе к чему? Говорю же – вырубился я уже тогда!
– Значит, музыка и сиськи, – подытожил Курт, и Финк запнулся, вновь поникнув головой. Он вздохнул: – Финк, Финк… Как же тебя угораздило так вляпаться…
– Помоги мне, Бекер, – тихо попросил тот, не поднимая головы, и закрыл ладонями лицо, обессиленно сгорбив узкие плечи. – Не думал, что придется просить помощи у тебя, но я прошу. Я, конечно, не безгрешен вовсе, но я же не чудовище, и я просто-напросто не мог такого сотворить, поверь мне хотя бы ты. Когда я пришел в себя, понимаешь, когда увидел то, что рядом лежало… – Финк тяжело приподнял голову, но смотрел мимо. – Я много чего видел, Бекер, но от этого просто окоченел. Понимаешь, я даже не понял сначала, что это вообще такое… а когда понял… Я завыл, как мальчишка. Даже не знаю, отчего. Мне сперва подумалось, что я все еще сплю, и даже когда магистратские появились, когда вязали – я все еще думал, что сплю. Только уже связанный понял, что во сне от сапога по почке так больно не бывает…
– Ты понимаешь, что я не могу ничего обещать, Финк? – так же едва слышно произнес Курт. – Понимаешь, что я не всесилен?
– Просто попробуй. Хотя бы попытайся найти хоть что-то, что могло бы оправдать меня, хотя бы постарайся. Курт Гессе, гордость Друденхауса… ты не можешь ничего не найти, я уверен.
– Положим – я переведу тебя в камеру при Друденхаусе, перехвачу расследование у магистрата, начну дознание сам, с нуля… Но если я не смогу ничего найти, мне останется только вернуть тебя обратно. И здесь я уже ничего не смогу поделать.
– А если… – Финк, наконец, сместил взгляд, встретившись с Куртом глазами, и понизил голос почти до шепота: – Если ты найдешь что-то, что тебя убедит… если ты сам поймешь, что я ни при чем, что не делал этого… хотя бы только ты сам, пусть и не сможешь ничего доказать другим… Могу я ждать от тебя того, чтобы… вернуться сюда ты мне не дал?
– Я уже тебе верю, – тотчас же ответил Курт, четко выговаривая каждое слово; Финк побледнел, сжав в замок пальцы, лежащие на коленях, и оттого напомнив вчерашнего мальчишку, явившегося в Друденхаус.
– Спасибо, – отозвался он чуть дрогнувшим голосом и через силу улыбнулся: – Только уж лучше б ты что-нибудь нарыл, Бекер. До смерти не хочется помирать.
Глава 3
– Сейчас вечер, – произнес Керн таким тоном, словно сообщал Курту нечто, о чем он не знал и даже не догадывался; взгляд из-под встопорщенных седых бровей прожигал подчиненного жестко, неотступно и вдумчиво. – Полдня у меня в камере сидит человек, и я не знаю, по какой причине, по какому обвинению и по обвинению ли вообще. Я боюсь подойти и заговорить с ним, ибо человека в камеру посадил следователь, который не почел необходимым сообщить мне деталей, и я могу запороть дело, о котором, опять же, я, обер-инквизитор Кёльна, ни сном ни духом. Следователя нет на месте, и его невозможно найти нигде. Может быть, я ошибаюсь, Гессе, ты тогда поправь меня, но мне сдается, что это не по уставу и… – он умолк, сквозь прищур глядя на изо всех сил сдерживаемую улыбку, наползающую на губы Курта, и хмуро уточнил: – Хотелось бы знать, что забавного ты видишь в происходящем или слышишь в моих словах?
Курт выпрямился, приподняв опущенную голову, пытаясь хотя бы своим видом скомпенсировать и впрямь неуместное свое поведение, и тихо пояснил:
– Когда я умру, Вальтер, меня похоронят прямо здесь, перед вашим столом. А на могильном камне будет высечено: «In culpa sum[305]»…
– Я сдохну первым, – отозвался Керн ледяным голосом. – И на могиле моей напишут «Qua tu vadis, Gaesse?[306]». А теперь, если ты закончил упражняться в остроумии, я бы желал, как это ни удивительно, вернуться к происходящим событиям. Ты не станешь возражать?
– In culpa sum, – вздохнул Курт уже серьезно и, встретив взгляд начальства, поправился: – Виноват.
– Итак, я жду объяснений. Что за человек сидит в камере Друденхауса?
– Подозреваемый в убийстве Кристины Шток.
– Просто замечательно, – оценил Керн тоном, вовсе не согласующимся с произнесенными словами. – Я в восторге, Гессе. И что же делает в нашей камере убийца?
– Это подозреваемый, – с нажимом поправил Курт, и обер-инквизитор нахмурился:
– Ты мне уставом в морду не тычь. Лучшим ответом в твоем положении был бы написанный отчет. Надеюсь, это его ты прячешь за спиной?
Курт молча шагнул вперед, к столу, аккуратно положив перед Керном несколько листов, исписанных аккуратным ровным почерком, и тот хмыкнул, придвигая верхний лист ближе:
– Подозрительно. Я еще не начал лишаться рассудка, а у Гессе уже готов отчет. К чему бы это?
Курт не ответил и стоял молча, выпрямившись и заложив за спину руки, еще несколько минут, пока майстер обер-инквизитор, все более супясь, изучал его сочинение; наконец, когда тот поднял к нему железный взгляд, вздохнул:
– Вальтер, я все объясню…
– Кто еще об этом знает? – оборвал Керн негромко, но так четко, что где-то под ребрами свело нехорошим холодом. – Ты понимаешь, что именно я имею в виду, Гессе.
– Только наши, – так же тихо ответил Курт. – В магистрате ничего не подозревают, они уверены, что заключенный, наслышанный обо мне в связи с последним расследованием, просто…
– Понятно, – вновь не дав ему договорить, кивнул Керн, и он умолк.
Обер-инквизитор снова посмотрел на страницу, лежащую перед ним, тяжко выдохнул, упершись локтями в стол, и опустил голову, яростно потирая глаза морщинистыми сухими ладонями.
– О, Господи… – со стоном произнес Керн все так же тихо и медленно поднял лицо к подчиненному, глядя на него с усталой строгостью. – Гессе, ты хоть понимаешь, под какой удар подставляешь Друденхаус и Конгрегацию вообще?
– Я просто исполняю свою работу, – твердо возразил Курт, не отводя взгляда. – В этом происшествии ясно далеко не все, этот подозреваемый виновен не явно, и я готов даже утверждать, что – явно не виновен. За смертью Кристины Шток стоит нечто большее, нежели простое убийство, вызванное извращенной похотью. Убийство не было спонтанным, оно планировалось – девочку похитили за сутки до ее смерти. И подставить под него другого – тоже спланированная идея.
– Все, что ты сейчас сказал, может иметь смысл, Гессе; точнее, могло бы оный смысл иметь, если бы не одна существенная деталь: не то даже, что подозреваемый – преступник, а то, что…
– Да, я понимаю, – перебил теперь Курт. – Но я не норовлю всего лишь избавить от суда бывшего сообщника.
– Разве? – мягко уточнил Керн, и он выпрямился еще больше, стиснув за спиной сцепленные в замок пальцы.
– Я пытаюсь избавить от казни человека, чья вина не доказана, – четко проговаривая каждое слово, произнес Курт, глядя начальнику в глаза. – Его знакомство со мной связано с делом лишь тем фактом, что это знакомство навело его на мысль просить справедливости у Конгрегации, не более. Если я выясню, что ошибся, что Вернер Хаупт виновен… После прошлого дела мне все еще нужно доказывать, что мои личные симпатии никогда не стоят выше моего долга?