Также считаю необходимым предоставить мое краткое повествование для ознакомления сему служителю, дабы не попустить смятению и сомнениям поселиться в его душе и разуме, каковой постиг истины и свидетельства, прежде ему не ведомые и вступающие в некое противоречие с известным ему до сей поры учением. Полагаю, что сей юноша вполне разумен и способен к тому, чтобы воспринять подлинное положение вещей в мире земном и надземном, а недостаток же познаний и прямое замалчивание перед ним приоткрывшейся ему истины способны пробудить к жизни мысли неверные и вредоносные.

Далее. Что касаемо слов, используемых при совершаемом обряде. Перечтя все то, что обвиненной было повторено, а нашими служителями записано, могу сказать с верностью, что сие есть язык халдеев вавилонских, каков он был до времен персиянского владычества, каковое оный язык впоследствии извратило. Каковы же истоки словес Мельхиора, с убежденностью говорить не могу, ибо единое лишь изречение есть материал для исследования недостаточный. Склоняюсь к мысли о том же вавилонском наречии, однако ручаться за то не стану.

Далее. Что касается личности сего адепта. Собственного знакомства с оным ни подтвердить, ни опровергнуть не могу, ибо приметы весьма расплывчаты и банальны, а сила и возможности его есть нечто для ему подобных типичное. Имя же, как известно, есть вещь эфемерная, непостоянная и зависящая также и от произволения его носителя.

Итог же произошедшему могу подвести следующий: сей адепт не станет укрываться и таиться, своих деяний не прервет и не оставит тщаний и впредь вершить нечто, подобное тому, что ныне удалось пресечь. Да не прозвучит сия острота дурно, но могу сказать, что нехватка информации о Мельхиоре еще будет возмещена в будущем».

Absolute clam. (addicio ad praecepta[291])

«…В свете вышеизложенного и выводов из предоставленных следователем четвертого ранга Куртом (Игнациусом) Гессе отчетов, а также после изучения ваших заключений, рекомендуется крайняя осмотрительность по возвращении к месту службы вышеупомянутого следователя, возведенного отныне во второй ранг, минуя предыдущую ступень. Не имея полной информации о причинах столь необыкновенной устойчивости упомянутого следователя к известным воздействиям, а также собрав некоторые сведения о произведенных им ранее расследованиях, не известные нам на данный момент, однако совершенно явно могущественные силы могут принять решение об устранении столь опасного служителя Конгрегации. Пока мы не видим причин к установлению постоянного наблюдения за вышеупомянутым следователем, однако рекомендуем тщательно контролировать его окружение.

Данное предписание не ограждает следователя второго ранга Курта (Игнациуса) Гессе от исполнения службы, связанной с риском. Также рекомендуется и впредь поддерживать инициативы упомянутого следователя в расследованиях, каковые им будут сочтены заслуживающими внимания».

Июль 2007

Надежда Попова

Пастырь добрый

Пролог

Друденхаус этим октябрьским вечером плавал в полумраке и нерушимом безмолвии. После двухмесячного отсутствия глухие, озаренные трепещущими факелами недра главной башни, казались какими-то незнакомыми. Курт приостановился, вскользь обернувшись через плечо на вход в часовню, где провел последние полчаса, и неспешно зашагал из подвала прочь.

Явившись в Кёльн минувшей осенью, он не почувствовал, что вернулся домой – одного факта рождения в этом городе оказалось недовольно, а первые одиннадцать лет жизни, проведенные здесь, пусть и не изгладились из памяти, однако не остались в сердце. Домом навсегда стала академия, и когда после прошлого дознания пришлось вернуться в ее стены на почти два месяца, это было настоящим отдохновением. К счастью, служба в Кёльне не омрачалась придирчивостью начальства или высокомерием старших сослуживцев, что уже значило немало для того, кто получил Знак следователя Конгрегации чуть больше полутора лет назад. Однако вообразить себя живущим в этом городе всегда он не мог, по-прежнему ощущая себя здесь чужим. Башни Друденхауса были небольшим исключением; быть может, оттого, что в этом месте Курт проводил больше времени, нежели в своем жилище, и потому что именно здесь его окружало все то, что составляло всю его жизнь, что было его бытием и призванием…

Путь к лестнице на первый этаж пролегал мимо тяжелой, потемневшей от факельного чада окованной двери в допросную, и, проходя мимо, Курт на мгновение приостановился, глядя на массивную створку. Только сюда он еще не заходил сегодня, в свой первый день по возвращении в Кёльн – не потому, что это пробуждало тягостные воспоминания или гнело душу, а оттого, что эта часть подвала воспринималась не как часть службы, а, скорее, как редкое, временами неизбежное, но нежелательное дополнение; точно так же ему не пришло бы в голову, прогуливаясь по башням, посетить кладовку или, к примеру, нужник. Разве что по делу, уточнил он с усмешкой, направившись по коридору дальше.

Курт остановился, пройдя всего два шага: из-за двери в допросную ему послышался не то стон, не то вскрик – тихий и словно заглушенный.

Он нахмурился, вслушавшись и сделав шаг назад, пытаясь понять, не почудилось ли ему: арестов в последние дни не было, это он знал наверняка. Аресты, совершаемые служителями Друденхауса, были вообще явлением весьма редким, не говоря уже о том, что допросы в этой части подвала с применением особых мер производились только ввиду особых обстоятельств, после долгих и тщательных обсуждений с господином оберинквизитором, после подачи соответствующего запроса и по его соизволению. Ничего подобного ни сегодня, ни в минувшие несколько дней не происходило. Если аресты были редки, то подобные допросы – вовсе исключительны, и не сообщить вновь прибывшему о чем-то подобном встретивший его сегодня сослуживец просто не мог, как не мог бы не рассказать, например, о том, что одна из двух башен Друденхауса внезапно поутру обвалилась в разверзшиеся земные недра.

Курт вернулся к двери, склонив голову к самой створке и прислушавшись. Когда совершенно явственно различимый стон-полувскрик повторился, он взялся за ручку, однако допросная оказалась замкнута изнутри.

– Это уже ни в какие рамки, – пробормотал он настороженно, вновь неведомо зачем толкнув явно запертую створку, и, не достигши результата, решительно ударил в дверь кулаком.

Внутри что-то упало, загремев, и застыла тишина, не нарушаемая более ни единым звуком. Прождав с полминуты, Курт уже откровенно выругался, саданув в окованные доски теперь носком сапога. На этот раз зазвучали шаги, направляющиеся к двери – спешные, почти бегущие; засов с той стороны шаркнул по петлям, и створка приоткрылась – всего на ладонь полностью скрывая от него нутро комнаты с низким темным потолком и оставляя в пределе видимости лишь голову человека на пороге. Голова имела недовольное лицо и зарождающуюся залысину.

– А, академист! – поприветствовала голова, а руки меж тем продолжали держать створку с той стороны, не позволяя ему войти. – Вернулся… Поздравляю с повышением.

– Что происходит, Густав? – требовательно спросил Курт, пытаясь заглянуть внутрь через его плечо, и, не сумев, попытался открыть дверь. Рука сослуживца напряглась, и дверь осталась полузакрытой. – Почему допросная в деле? Кто там?