Сегодня Кёльн был наполнен запахом зелени. Дождь так и не закончился, лишь превратился в постоянную капельную пелену, висящую в воздухе почти неподвижно, и солнце — это казалось выдуманным, ненастоящим — солнце по временам выступало с небес, невероятно жаркое в этом водяном окружении, распаривая ярко-зеленые от дождя листья. И Кёльн одуряюще пах зеленью — влажной, горячей, насыщенной. Кёльн плавал в запахе зелени, дождя и предощущения смерти…

Курт закрыл глаза, отвернувшись от окна, и тщательно, аккуратно оправил рубашку. Новая куртка лежала на окне; Керн даже не стал это обсуждать, не стал требовать написания запроса на возмещение ущерба, полученного при исполнении службы — просто заказал ее сам, за собственные деньги, и в тот же день Курт сжег старую, с порезанными рукавами и некогда распоротым воротником; черная кожа покрывалась прозрачными каплями, прилетающими из неподвижного воздуха — точно брызгами серебра, которое расплавил кто-то, а потом широким жестом расплескал…

Proba me Domine et tempta me ure renes meos et cor meum[279]…

Еcce excoxi te sed non quasi argentum elegi te in camino paupertatis[280]…

Курт вздрогнул, когда дверь за спиною растворилась — осторожно, тихо. Вздрогнул, хотя понял, не оборачиваясь, кто это.

— У студентов делают ставки, — голос Бруно был тихим и похожим на голос лекаря у постели умирающего. — Большинство уверено, что на площади тебя сегодня не будет.

— На что поставил ты? — уточнил Курт, и смех подопечного прозвучал, как скрип старых ворот заброшенной конюшни.

— На выигрыш, — откликнулся Бруно, тут же посерьезнев, и договорил спустя миг — почти утвердительно, почти не спрашивая: — Ты ведь не обязан там присутствовать.

— Не обязан, — согласился Курт, отошел от окна и уселся на постели у стены. — Но должен.

Подопечный не спросил «почему» или «зачем», просто прикрыл за собою дверь и медленно прошел в комнату, пристроившись на табурет у стола, глядя не на него, а в окно, на туманную взвесь в пропитанном зеленью воздухе.

— У меня спрашивают, — снова заговорил Бруно спустя минуту, — что это было — все это… Пока я с умным видом отвечаю, что не имею права раскрывать подобные сведения, хотя все, кажется, видят, что я сам ни черта не понимаю и не знаю. Я прав насчет сведений, или я могу задать этот вопрос тебе?

— Ты и без того поразительно долготерпеливо молчал, — кивнул Курт с бесцветной усмешкой. — Можешь задать вопрос.

— Так что это было? Освобождение Маргарет фон Шёнборн, ссора с Ланцем… все подстроено?

Курт не ответил, лишь кивнув — чуть заметно, и Бруно тяжело выдохнул, взъерошив волосы и опустив голову в ладони.

— А эта прочувствованная речь в коридоре Друденхауса… Тоже игра? — уточнил подопечный и, дождавшись очередного молчаливого кивка, понизил голос: — А в таком случае — что было бы, если бы я внял твоему «совету» и послал вашу Конгрегацию к черту? Только не так, как ты, а — искренне? Сейчас я был бы вместе с ними?

Курт ответил не сразу.

— Смотря насколько далеко ты зашел бы, — отозвался он, наконец, после полуминутного безмолвия, и тот нервно засмеялся, распрямившись. — Однако ведь, этого не случилось, верно?

— Ты на это рассчитывал? Или…

— Нет, мне не было все равно, — мягко перебил Курт. — Я тебя хорошо узнал за этот год. Знал, что ты будешь делать и как думать.

— Даже вот так… Скажи мне тогда еще кое-что: к чему было разыгрывать передо мной все это? Я не спрашиваю о том, почему я не был в курсе; понимаю, на каких я тут правах и с каким доверием, но зачем вы устраивали эти представления в моем присутствии? Если ты, как говоришь, знал, что я не встану на твою сторону, что не ввяжусь во все это…

— Именно потому, — снова не дослушав, ответил Курт негромко, и Бруно умолк, непонимающе нахмурясь. Он вздохнул. — Я объясню. Primo: дело не в доверии, как его понимаешь ты. У меня была мысль посвятить тебя в происходящее… Да, была, — повторил он, встретив настороженный, недоверчивый взгляд подопечного. — Меня разубедили Дитрих и Вальтер. Не потому, что кто-то из них или я сам не верили тебе в том смысле, как ты подразумеваешь. Дело в другом. Невзирая на то, что у тебя уже был подобный опыт, я не был убежден в том, что ты сможешь притворяться должным образом.

— Опыт?

— Меня ты провел.

Бруно метнул на него напряженный взгляд, однако на этот раз смолчал, быть может, удивленный тем, насколько теперь это было упомянуто спокойно и почти безмятежно.

— Тем не менее, — продолжал Курт, — как верно заметил Дитрих, ты играл в целом пару-тройку дней, к тому же — я вполне отдаю себе отчет в том, что тебе-то удалось надуть всего лишь меня, id est[281] — зеленого юнца, выпускника, полного идеалов, самомнения и прочих мешающих работать мелочей. И даже при этом за минуту до твоего удара я засомневался, а за несколько секунд был уже почти уверен в том, что что-то не так; и не будь я уже настолько вымотан — был бы готов к подобному повороту дела. Именно потому твое участие в операции и было отклонено — по недостатку способностей лицедея. В собственных возможностях у меня тоже были сомнения, однако в этом вопросе выбора уже не было… Но и — secundo! — твоя помощь в этом деле мне тоже была нужна.

— Да? — неопределенно переспросил подопечный, и Курт усмехнулся:

— Не задавайся. Неоценимой или необходимой я ее не назвал, она была мне просто нужна. Мне припомнилась эта местная пословица о двух студентах, которые, если им что-то известно…

— Вот оно что…

— Ты тесно сошелся с ними, пропадал у них едва не каждый вечер, они доверяли тебе; ты был для них источником достоверных сведений из Друденхауса. Я был уверен, что ты обязательно расскажешь им о том, что произошло. Поскольку сведения нельзя было назвать секретными — весь Кёльн знал об этом — ты вполне мог сообщать им детали. Бесноваться от того, что я вытворяю. Именно ты и подтвердил для всех тот факт, что мой поступок искренен, что я действительно предал пусть не Конгрегацию, быть может, но хотя бы Друденхаус. Об этом с твоей подачи заговорили студенты, а с их слов — и весь город, а когда о чем-то говорит весь город… Ну, кто усомнится в правдивости сказанного?

— Значит, — мрачно подытожил Бруно, — я, того сам не зная, исполнял работу агента Друденхауса, так?

— За службу агента в течение месяца тебе заплатят, если я напишу запрос.

— Напиши, — бросил подопечный почти с вызовом, и Курт пожал плечами:

— Хорошо.

Ненадолго вновь вокруг встала тишина; Курт, неспешно поднявшись, прошагал к окну и некоторое время неподвижно стоял, снова вдыхая запах зелени и мокрого солнца.

— Отец Бенедикт, — заговорил он спустя минуту, сдернув куртку с окна и встряхнув от капель, — снова оказался прав. Даже не думал, как скоро мне предстоит в этом убедиться.

— Прости? — уточнил подопечный непонимающе; он обернулся.

— Прощаю.

Бруно посмотрел пристально, однако теперь не стал переспрашивать, со вздохом отведя взгляд. Курт усмехнулся:

— Сейчас это произносится так спокойно и от души, потому что смысла в этом нет, верно?..

— Что-то изменилось? — спросил подопечный угрюмо. — Или хочешь сказать — квиты?

— Да, и это тоже, — отмахнулся Курт почти легкомысленно, — однако не мщение главное, если считать моей местью то, что я тебя использовал, как когда-то ты — меня. Месть приносит успокоение, быть может, удовлетворенность… удовольствие, в конце концов, однако не примирение; не вижу ничего плохого в мести при определенных обстоятельствах, хотя в данном случае мои действия такой цели не преследовали. Sed[282], если это успокоит тебя — да, квиты.