— Я знаю, — оборвал он; Бруно кашлянул, вмешиваясь в разговор, нерешительно присовокупив:
— И нельзя сказать, что твои приятели это подбросили: pro minimum[225] книжку без листов отыскали в твоем присутствии. Может, майстер Керн прав? Тебе не стоит этим заниматься?
— Я все знаю и все помню, — отрезал Курт хмуро. — Я в своем уме и памяти. И при следующем вопросе на эту тему я начну просто бить; это — понятно?
— Пойду-ка я, — усмехнулся Ланц, направляясь к двери, — покуда меня бить не начали… Переговорю со стариком, узнаю, как обстановка. А ты бы сходил подзакусить — на эти дни Керн, благослови Господь его предусмотрительность, повара взял. Это ты, может, с голодухи бесишься.
На сослуживца Курт бросил уничтожающий взгляд, однако же пообедать все-таки зашел — рацион следователей в последние сутки и в самом деле был довольно скудным и нерегулярным. Бруно, сидя за столом напротив, косился, и при мысли о том, как внезапно искренне стал принимать участие в деле человек, еще недавно готовый выть при мысли о своей службе Конгрегации, становилось смешно и зло разом.
Обед прошел в безмолвии; зная, что угрозы Курта не всегда остаются на словах, подопечный молчал и после, идя следом за ним по коридору к рабочей комнате начальника.
К Керну, однако, они не дошли — на повороте к лестнице второго этажа их нагнал стражник из внешней охраны, сообщивший, что майстер Гессе, и именно он, требуется внизу как можно быстрее. У входных дверей, в приемной зале, под присмотром второго стража переминался с ноги на ногу худенький, как цыпленок, мальчишка лет семи, испуганно озираясь и теребя рукав.
— Вот, видите ли, — пояснил стражник, протягивая Курту грязный обрывок пергамента, перечищенный не раз и не три, свернутый в смятую трубочку, — принес вот это и не говорит, от кого. Требует вас, и все.
— Я ничего не знаю, потому и не говорю! — в голос крикнул мальчишка. — Меня дяденька попросил принести!
— Тихо, не кричи здесь, — предостерег его Курт, развернув клочок с неровными, прерывистыми строчками; мальчишка осекся, сжавшись, и опустил глаза в пол.
Бруно заглянул через плечо, читая; он оттолкнул подопечного в сторону, понимая вместе с тем, что тот успел схватить эти несколько строчек.
ИМЕЮ СВЕДЕНИЯ КАСАТИЛЬНО ДЕЛА. ГОВОРИТЬ БУДУ С ИНКВИЗИТОРОМ ГЕССЕ ЛИЧНО И БОЛШЕ НИ С КЕМ. НЫНЧЕ В ЧАС ПО ПОЛНОЧИ. СТАРЫЙ ДОМ КОРЗИНЬЩИКА. ОН ДОЛЖИН БЫТЬ ОДИН ИЛИ РАЗГАВОРА НЕ БУДЕТ.
Курт нахмурился, переводя взгляд с текста, изобилующего ошибками и кляксами и явно написанного на коленке, на мальчика. Уже и без его объяснений было ясно, как день, что его просто остановили на улице, пообещав либо денег, либо сладость за услугу доставить записку в Друденхаус…
— Иди сюда, — кивнул Курт, разворачиваясь, и отошел к самой дальней стене, слыша, как за спиной шлепают поспешные частые шаги мальчика. — Рассказывай, кто дал тебе это и что сказал, — потребовал он, развернувшись к нему, и тот встал на месте, замерши и словно онемев; Бруно вздохнул:
— Господи, что ты делаешь, а?.. Пусти, — потребовал он, отодвинув Курта в сторону, и присел перед мальчиком на корточки. — Привет. Тебя как зовут?
— Вольф, — буркнул тот, и Бруно улыбнулся:
— Хорошее у тебя имя. Боевое. Я Бруно. А это — майстер Курт Гессе, которого ты спрашивал. Вот только нам интересно знать, зачем; ты ведь расскажешь? Что-то нам ничего не понятно.
— Мне тоже ничего не понятно, — отозвался мальчишка пронзительно и, увидев, как Курт поморщился, понизил голос. — Мне эту записку дяденька дал на улице; купил мне маковую булку с медом и дал вот это, чтобы я принес в Друденхаус. Он сказал спросить вот его, а больше никому не отдавать. Но у меня стражник отобрал…
— Естественно.
— Помолчи, а? — шепотом потребовал Бруно. — Ну, у него служба такая, — пожал плечами он, вновь обратившись к мальчику. — А больше тот дяденька ничего не говорил?
— Ничего. Только пообещал мне уши отрезать, если я записку не принесу…
Курт невесело усмехнулся, и подопечный исподволь погрозил ему кулаком.
— Какой он был? — пихнув Бруно ногой в ответ, спросил он. — Хоть что-нибудь ты вспомнить можешь?
— Да заткнешься ж ты? — не сдержался подопечный. — Вольф, ты можешь нам его описать? Какой он был? Молодой, старый, высокий, маленький?
— Я не запомнил… — растерянно оглядываясь на Курта, пробормотал мальчишка. — Он подошел, спросил — «Хочешь булочку?»… Я сказал, что, конечно, хочу, а он сказал, что надо отнести записку. Я его не рассматривал, так все быстро было… Он булку дал, а потом — про уши; я забоялся и смотреть на него совсем перестал…
— Ясно, — вздохнул Курт разочарованно, снова глядя в строчки на неровной поверхности пергамента. — Ничего мы не добьемся — на то и расчет… Где ты живешь, кто родители?
— От мясницкой лавки Круста второй дом, мой папа мяснику помогает туши подвешивать…
— Ясно, — повторил он, кивнув на дверь. — Свободен.
— Спасибо за помощь, Вольф, — снова выставив за спину сжатый кулак, улыбнулся мальчику Бруно. — Ты можешь идти домой… Ты никому ведь не говорил про то, куда и зачем идешь?
— Конечно, нет! — почти со страхом воскликнул тот, и подопечный кивнул:
— Молодец. И не говори. Никому-никому, понимаешь? Ни друзьям, ни папе, ни маме — никому. Это тайна.
— Уж понимаю, — даже осмелев на миг, важно кивнул мальчишка и, развернувшись, бегом метнулся к двери.
Бруно поднялся, бросив на своего опекателя казнящий взор, и тяжело вздохнул.
— Либо это дело тебя доконало, — предположил он недовольно, — либо в вашей академии не объясняют толком, как брать показания у таких вот свидетелей… Ты настолько парня запугал, что он едва не лишился дара речи вовсе.
— Я не люблю детей, — откликнулся Курт хмуро. — Не умею с ними говорить и не люблю. В академии нам разъясняли различные подходы, и к детям тоже, но мне это всегда было… А знаешь, — осекся он на полуслове, — это, вообще, не твое дело. Помог — спасибо. Свободен.
Не обращая внимания на насупившегося подопечного, Курт вновь развернул записку, снова прочел. Судя по неопрятности и ошибкам, доставленное послание не сочинено кем-либо из студентов, хотя высказанная мальчику угроза вполне могла прозвучать и из уст представителя университетских слушателей. Что окончательно развеивало все сомнения относительно части общества, из коей происходила эта opera anonyma[226], так это назначенное место встречи…
— Что это за дом корзинщика? — точно подслушав его мысли, спросил Бруно; Курт поправил:
— Старый дом корзинщика… Помнишь, я рассказывал, насколько чума проредила Кёльн? Этот дом как раз в том квартале, который вымер практически полностью, там обосновались местные шайки. Сейчас их сильно поубавилось — магистрат, все ж таки, хоть как-то, а работает. По крайней мере, сегодня нет того разгула, что начался при мне, но — всех же не выловишь, разве что облавой; вести себя стали потише, нападают не каждый день, но… Те кварталы — до сих пор во власти уличных шаек.
— Стало быть, — уточнил Бруно, — тебе предлагается среди ночи одному пойти на территорию, подконтрольную преступникам?..
— Твоя сообразительность и догадливость порою просто зашкаливают, — преувеличенно дружелюбно улыбнулся Курт; подопечный поморщился:
— Прекрати; но ты ведь понимаешь, что Керн тебе не позволит?
— Конечно, — кивнул он. — Поэтому, пока я не вернусь, знать об этой записке он не будет; это — понятно?
Бруно нахмурился, глядя на него придирчиво, и уточнил:
— То есть, ты намерен скрыть от вышестоящего сведения, касающиеся дела? Я тебя верно понял?
— Сведения Керн получит — с подробностями. Когда вернусь.
— Если вернешься, — поправил подопечный; Курт кивнул: