– Вот черт возьми; это вы о тех двоих, что рысь загрызла? – с невероятным облегчением выдохнул Бруно. – Так бы и сказали. Вы уж больше не стращайте так честного человека…
– Если честный человек пообещает следить за выражениями в моем присутствии.
– Сегодня же пойду к нашему святому исповедаться в богопротивной брани, – сокрушенно покачал головой бродяга.
Один удар – всего один удар, и эта ухмыляющаяся физиономия уткнется в стол. С разбитым носом…
Курт встряхнул головой, осторожно переводя дыхание, и постарался отогнать от себя гневные мысли, которым было сейчас не время и не место. Как бы сегодня святому отцу не пришлось выслушивать исповедь самого господина следователя; это кроме того, что злость мешает работе, о чем наставниками было велено помнить не раз и не десять…
– К делу, Бруно, – приказал он тихо.
Бродяга пожал плечами, перестав улыбаться, и уселся поудобнее.
– За это платил капитан тутошнего барона самолично. Неплохо заплатил, между прочим, на полстены бы потянуло.
– Кто обнаружил погибших?
– Капитан и обнаружил: – Бруно махнул рукой в сторону, где остался вдалеке древний замок. – Их же рукой подать от замка нашли. Когда-то, местные говорят, охота там была приличная, а теперь барону не до того: горюет. Сын…
– Я знаю, – перебил Курт. – Дальше.
– Ну, чего дальше-то? Баронские люди перестали зверье прореживать, оно и расплодилось. Страх потеряли – бегают, где хотят. Иду как-то по подлеску, а там тетерев – здоровущий, как хряк; пялится на меня, гад, и не улетает…
– Капитан, – напомнил Курт, пытаясь не позволить себе взбеситься. – Он нашел тела, и?..
– Так что бы вам с ним самим не поговорить? Он-то про себя, небось, лучше расскажет; а то потом выйдет, что я не то брякнул по глупости, и хана капитану…
– Это не твоя забота. Почему он обратился именно к тебе?
Бруно зло улыбнулся, кивнув через плечо на дверь трактира:
– А вы, майстер Гессе, прогуляйтесь по Таннендорфу, поспрошайте, не жаждет ли кто мертвяков поворочать. Посмотрим, много ли желающих отыщете.
– А ты, стало быть, жаждал?
– Да что я в самом деле, больной, что ли? Мне денег дали. Можно и поворочать.
– И много дали?
– Пять талеров.
За обмывание двух тел, облачение в саваны… Если Курт верно помнил общепринятые расценки, то два; в крайнем случае – два с мелочью, но уж никак не пять. Не полстены, конечно, тут бродяга приврал, но все равно немало. Подозрительно немало; а для провинции особенно.
Невольно подумалось: кстати, если Бруно уже не просадил все пять талеров на колбаски, он достаточно платежеспособен для того, чтобы оштрафовать его за неуважение к следователю…
«К делу», – строго одернул Курт сам себя, возвращая мысли к нужному предмету.
– Тела с места смерти забирал ты сам или все тот же капитан?
– Как же, так он и станет с крестьянскими трупами возиться, – фыркнул Бруно, почти с ненавистью глядя на то, как Курт разделывается с последней колбаской. – Наш святой для этого дела пожертвовал своего ишака, тележку взяли у одного из съеденных, а грузил, перевозил и все остальное – я сам. Ну, за такие деньги – в самый раз.
Плюс перевозка, уточнил Курт, дожевывая последний кусок; тогда, в общем, получается, что заплачено было не так уж много. Что это, в конце концов, пришло ему в голову – в первый же день раскрыть убийство двоих крестьян кровожадным капитаном-стригом, главой замковой стражи? Даже если подвергать рассмотрению эту версию всерьез, пришлось бы для начала задаться вопросом, чем он питался до сих пор – капитан-то уж не мальчик. Пил кровь из старого барона разве что…
Или недавно покусан. Это, кстати, может быть…
Курт мысленно вздохнул. Если и имел выпускник номер тысяча двадцать один какой-то бесспорный donum naturae[12], так это то явное несовершенство, по вине которого разум его легко уходил вслед за мимолетной думой, развивая постороннюю мысль до предела. Когда-то это было причиной недовольства наставников во время лекций. Курта, смотрящего в окно и, по их авторитетному мнению, «считающего ворон», карали за рассеянность, наверное, чаще, чем прочих. Избавиться от этого он так и не смог; единственное, чего удалось добиться, так это не терять, что называется, связи с действительностью, научившись не выпускать из внимания происходящее вокруг и даже реагируя на него. Впрочем, после лекции по арифметике, усвоенной, не выходя из состояния сна, это уже, наверное, мелочи…
– Но на месте гибели ты был? – смог поэтому уточнить он еще на середине бессмысленных дум о кровопийце-капитане; Бруно кивнул. – Что-нибудь необычное заметил?
– Что, например?
«Откуда я знаю», – чуть не бросил Курт зло, подумав, как все было легко в академии, когда казалось, что усвоенные правила проведения дознания – доходчивы и просты. Первое. Выяснить, кто обнаружил тело. Второе. Имена свидетелей. Третье… Признать свою полную беспомощность.
– Что угодно, – ответил Курт, постаравшись придать лицу как можно более невозмутимое выражение. Припомнив текст прочтенных им доносов, спросил: – Много крови было вокруг тел?
Бруно задумался, глядя в его опустевшую тарелку, помолчал; наконец передернул плечами:
– Я б не сказал. Да почти что нет, не было. Я б сказал – вообще не было.
Курт медленно кивнул, не удержав тяжкого вздоха. Конечно, лучше всего было бы обследовать место самому – это in optimo[13]. И погибших осмотреть тоже лично. Сейчас, спустя две недели после происшествия, все следы, если таковые и имелись, утеряны. В настоящее время остается только надеяться на слова капитана, который, если верить отцу Андреасу, осматривал и тела, и место вокруг. Да еще полагаться на то, что можно верить самому капитану.
– Я знаю, – продолжал он, радуясь хотя бы уже тому, что Бруно, наконец-то, прекратил его доводить, – что ни лица, ни руки не были повреждены. Ни укусов, ни глубоких царапин. Это так?
– Угу, – продолжая изучать пустую тарелку перед собой, подтвердил бродяга. – Руки как руки, лица как лица. Не уродливее, чем при жизни.
– А прочие части тел? Плечи, спина, грудь? Ноги? С ними что?
– Да то же самое, – отозвался тот, оторвав, наконец, взгляд от тарелки и вперив его в Курта. – А что?
– Ссадины? – продолжал он, оставив вопрос без ответа. – Гематомы?
Бруно поморщился, посмотрев на него, как на истязателя:
– Чего?
– Кровоподтеки, синяки?
– Ничего там не было, – явно начав раздражаться, ответил бродяга, – ни синяков, ни переломов, ни царапин, ни укусов.
Теперь поморщился Курт.
– То есть как «ни укусов»? А отчего же они, в таком случае, скончались?
– А-а, – протянул Бруно, – так то, от чего они скончались, ваше инквизиторство, это не «укусы», это «из шеи шматок мяса выдрали». А кроме этого – ничего.
Курт снова тоскливо вздохнул, потупив взгляд все в ту же тарелку, где до этого пребывал взор Бруно. Разговор с бродягой ничего не прояснил, как, собственно, он и ожидал. Эта беседа, которую и допросом-то назвать можно с большим допущением, была схожа с чтением анонимных посланий, покоящихся в настоящее время в архиве, – исполнение установленной директивами, однако не нужной, лишенной смысла по факту, работы. Сегодня, уединившись в комнате, которую ему выделит в своем трактире толстый Карл, он запишет все услышанное и свои выводы. Но какие?..
– Так что, ваше инквизиторство, мне можно уже уйти? – подал голос Бруно, уловив паузу в разговоре. – Или вас еще какие части тела интересуют?
Курт скривился, вдруг снова ощутив приступ головной боли – но не той, что одолевала его три дня назад, а самой обычной, вызванной утомлением, раздражением на собеседника и на себя; едва удержавшись от того, чтобы в присутствии Бруно сжать голову ладонями, он лишь чуть шевельнул рукой в сторону двери.