Маленькая сверкающая зеленая точка мелькнула сквозь арку. Голгоф последовал за ней, осторожно ступая по мокрому камню, чтобы не упасть, а мост меж тем становился все уже и уже. В воздухе слышался очень тихий стук, как будто они прошли так глубоко вниз, что смогли услышать бьющееся сердце Торвендиса.

— Ты знаешь это место? — спросил Голгоф.

— Нет. И племена, которые жили здесь, тоже не знали, — ответил Тарн. — Иначе они защищали бы это место от леди Харибдии.

— Если только они не предпочли сражаться с ней наверху, чем оказаться запертыми здесь, внизу.

Перед ними нарастало каменное сердце. Приблизившись к порогу, Голгоф смог различить лишь слабое фосфорное свечение впереди.

Он с осторожностью ступил в арку, зная, что Тарн держится рядом, позади. Внутри, у самого входа, птичка нетерпеливо прыгала по полу, все время оглядываясь крошечными темными глазами. Голгоф наклонился, чтобы посмотреть, нет ли у нее другого письма, но та взлетела, промелькнула через всю просторную пещеру и исчезла из виду.

Голгоф выпрямился, набрал в грудь воздуха и вошел в Зал Старейшин.

На потолке густо рос светящийся лишайник, заливая все помещение призрачно-бледным серо-голубым светом. Это был круглый зал величиной с самый просторный пиршественный чертог, и в центре его возвышалась огромная четырехугольная плита, похожая на саркофаг великанского размера. Бледный свет как будто сгущался вокруг него. Постепенно из свечения выросли человеческие силуэты, целая толпа, стоящая в нескольких футах вокруг саркофага. Появилось больше деталей, и вскоре Голгоф смотрел на лица и одежды светящихся призраков мужчин и женщин. Они повернулись, глядя на вошедшего. это были высокие, широкоплечие люди в тех же мехах и кожах, которые носили горные народы с самой зари существования гор Канис. Угадать их возраст было невозможно, ибо кожа у них была гладкая, но глаза — изможденные, абсолютно черные и лишенные зрачков.

— Еще один, — сказал один из мужчин.

— Не говори так, будто устал, — ответил другой голос, женский. — Сколько времени прошло с тех пор, как приходил последний?

— Все будет точно так же, — сказал еще кто-то, и Голгоф понял, что каждую фразу говорили разные голоса. — Они всегда одинаковые. Почему бы не спросить его? Видишь, его лицо побледнело.

Призрак мужчины подошел к Голгофу. Он был совершенно прозрачен.

— Ты. Знаешь ли ты, что это за место?

— Зал Старейшин.

Мужчина выглядел молодым и сильным, с волосами до плеч и луком за спиной. Может, это был погибший воин Изумрудного Меча, юноша, убитый в каком-то древнем сражении?

Призрак улыбнулся.

— А достоин ли ты здесь находиться? Если нет, Торвендис проглотит и выплюнет тебя в виде камня или дерева. Ни разу еще не случалось иначе. Когда был основан этот мир, нас поместили здесь, чтобы мы несли стражу. Мы — первые из Изумрудного Меча, и наша цель — сделать так, чтобы лишь тот, чья душа — чистая ненависть, мог увидеть это место и выжить.

Голгоф ухмыльнулся.

— Ненависть? Я ничего не знаю об этом месте. Но о ненависти я знаю все. Если бы я мог раздавить этот мир, я бы сделал это, только чтобы дать выход своей ненависти. Если бы я мог осушить Мальстрим, то сделал бы и это. Я бы сразился с богами Хаоса, если бы это дало ей отдушину.

Призрачный мужчина повернулся к толпе привидений, наблюдающих за ним.

— Итак?

К Голгофу подошла женщина. Это была воительница, каких взращивал Изумрудный Меч, прежде чем ослабеть. Волосы были коротко подрублены, и, несмотря на то, что ее меч состоял из того же клубящегося тумана, что и она сама, Голгоф видел, что он зазубрен и выщерблен от использования. Женщина положила ладонь на грудь Голгофа. Прикосновение было холодным.

Затем оно стало болезненным. Он почувствовал, будто его погрузили в лед, и чистый мучительный холод пронизал его до самых костей. Вдруг зал исчез, и он оказался высоко в небе и полетел над горами Канис. Поле зрения исказилось и показало ему долину далеко внизу, где бушевало жестокое сражение, и полдюжины племен сошлось в кровавой схватке. Громадный воин размахивал алебардой и с каждым ударом снимал голову. Голгоф видел алую, грубую ненависть в душе этого человека, который отказался от человечности и посвятил свою жизнь резне.

«Нет», — сказал голос где-то в голове Голгофа. — «У этого ненависть куда глубже, чем у него».

Сцена изменилась. Хватка холода снова сомкнулась на нем и потащила через небеса Торвендиса, пока в поле зрения не замерцали пронизанные болезнями южные острова. Зрение Голгофа устремилось вниз, и он увидел темную хижину из искаженного тропического дерева. Там была женщина, и она закатила тело мертвого мужчины под единственную кровать в доме. Каким-то образом Голгоф понял, что эта женщина уже убила многих в отместку за какое-то зло, причиненное ей, и убьет гораздо, гораздо больше в бесплодных попытках заглушить вой ярости в своей голове. Ненависть поглотила ее душу целиком и управляла каждым ее поступком.

«Нет. Не достаточно», — сказал далекий голос. — «У этого ненависть воистину глубока».

Еще одна перемена. Легендарные Багровые Рыцари в красных мантиях с капюшонами, закрывающими лица, стояли в круге и рассуждали, как сотворить еще больше злодеяний, прежде чем народ Торвендиса соберется с духом, чтобы восстать против них.

Нечто огромное и разумное, живущее в море, построило великий черный риф, сокрушающий проходящие мимо корабли, чтобы оно могло затягивать их экипажи вниз и чувствовать, как жизнь утекает из них в глубины мира. Оно сделало это, потому что хотело, чтоб мир страдал.

Могущественный волшебник вогнал посох чудовищной силы в океан, и тот закипел. Его гнев был столь велик, что лишь искоренение жизни могло его утолить.

«Нет», — донесся голос. — «У него больше ненависти, чем у любого из них. Она глубже и смертоноснее. Она привела бы его к еще более ужасным деяниям, чем те, что свершили они, если бы только у него была власть».

Сс’лл Ш’Карр из отдаленного прошлого Торвендиса, когда он впервые воцарился над ним, сидел на троне из костей, свалив у ног кучи из тысяч тел, пил кровь измученного мира и чувствовал, как ненависть Кровавого Бога пульсирует в его жилах.

Холод был ужасен. Он как будто пронизал все тело Голгофа и заморозил саму душу. Полностью обнажив его, они открыли его разум для изучения. С него сорвали все, что можно: воспоминания, слои личности, даже чародейство Крона, которое позволило ему пережить столь много испытаний.

Осталась лишь одна его часть. То, что билось в его сердце и сохраняло жизнь, когда все вокруг говорило, что он должен умереть.

Его ненависть.

Холод отпустил его. Он снова был самим собой и лежал, хватая ртов воздух, на полу зала, а призрачные фигуры старейшин Изумрудного Меча возвышались вокруг него. Воительница, стоявшая рядом на коленях, убрала холодную руку с его груди.

Ее черные глаза расширились от отвращения.

— Это… отвращение… насилие… предательство… это чистейшая ненависть. Она глубже, чем у любого другого живого существа на Торвендисе. Ты потерял все. Твоя ненависть чиста и рождена из предательства. Аргулеон Век сказал нам, что подобный тебе однажды придет в Зал Старейшин. Прошло так много времени, что мы и не ждали тебя…

— Это он? — спросил мужчина.

— И никто иной.

Вдруг фигуры начали таять и превратились в клубы дыма, который поднялся к потолку и исчез. Голгоф остался один. Если, конечно, призраки вообще здесь были. Дыхание стало хриплым и прерывистым, а от воспоминаний об ужасном холоде и чудовищных деяниях, которые показали ему старейшины, кружилась голова и дрожало тело.

И этот зал действительно был здесь с самого рождения племени Изумрудного Меча? А Голгоф — первый, кто пережил испытание? Он подумал, что, возможно, сможет найти здесь то, что позволит отомстить и начать восстанавливать племя. Это странное чувство в сердце было надеждой, но надеждой ожесточенной, искаженной ненавистью и гневом. Он заставит Ш’Карра истечь кровью. Он завладеет Торвендисом, неважно, чем придется пожертвовать. И тень от тотемов Изумрудного Меча ляжет на весь мир.