У внешнеполитической деятельности английских колоний также сразу же проявились свои собственные отличительные черты.
Во-первых, как мы видели, их внешнеполитические акции практически всегда (особенно в Новой Англии и Нью-Йорке) получали религиозное обоснование. При этом жители Новой Франции воспринимались в английских колониях как «антихристиане», «паписты» и «идолопоклонники». Соответственно борьба против них провозглашалась богоугодным делом, а контакты с ними, хотя и допускались, обставлялись рядом условий и ограничений. Нам представляется, что английские колонисты взяли на вооружение те подходы к международным отношениям, которые в Европе тогда уже становились достоянием прошлого. После Тридцатилетней войны значение конфессионального фактора во внешней политике европейских государств неуклонно снижалось, уступая место концепциям и принципам, характерным для нового времени.
В то же время такой подход несомненно способствовал тому, что в формирующемся англо-американском колониальном обществе по отношению к французам достаточно быстро сформировался весьма устойчивый «образ врага», что также имело важное значение.
Со своей стороны французские колонии, пытаясь установить контакты с Новой Англией еще в середине XVII в., апеллировали к чувству общности всех христиан / европейцев / цивилизованных людей, перед лицом индейцев / язычников / варваров. Несмотря на обилие конфликтов и очень высокую степень вовлеченности в них населения Новой Франции, жители французских колоний в гораздо меньшей степени воспринимали своих английских соседей как врагов. Даже в многострадальной Акадии, которая в рассматриваемый нами период неоднократно подвергалась нападениям со стороны как Новой, так и «Старой» Англии, в ходу была весьма показательная формула по отношению к англо-американцам — «наши враги-друзья».[1370]
Во-вторых, находясь в ситуации, когда ответственность за любую внешнеполитическую акцию в Северной Америке в конечном счете несли метрополии, колонии (как английские, так и французские) на первое место ставили соображения прагматизма, часто стремились к поиску сиюминутных, тактических выгод и преимуществ, особо не задумываясь о последствиях и не строя далеко идущих планов (прекрасным примером здесь может служить позиция Нью-Йорка во время Войны за испанское наследство). Эта же ситуация порождала определенное чувство безнаказанности, что выражалось в стремлении к быстрым решительным, а порой и жестоким действиям с необратимыми последствиями.
В целом английские колонии с середины 40-х годов XVII в. вели достаточно активную внешнеполитическую деятельность в масштабах Североамериканского континента, самостоятельно устанавливая для себя (и соответственно для своих партнеров) принципы и правила игры. Отголоски подходов, выработанных в рассматриваемый нами период, явно прослеживаются в установках американской дипломатии последующих эпох.
Воздействие англо-французского соперничества на развитие американского и канадского общества носило двойственный характер.
Военные конфликты, самостоятельные внешнеполитические акции, само французское присутствие в Северной Америке, рассматривавшееся в качестве постоянной угрозы (независимо от того, насколько она была реальной), быстро сформировавшийся в отношении французов «образ врага» и т.п., безусловно способствовали внутренней консолидации англо-американского общества. Это выражалось в укреплении связей между отдельными колониями, в формировании специфической колониальной идентичности/самосознания как в целом, так и в отдельных колониях (в особенности в колониях с достаточно пестрым этническим составом, например, в Нью-Йорке). В то же время фактор внешней угрозы нередко использовался колониальной верхушкой для укрепления своих позиций, консервации отживших социальных норм и т. п.
Безусловно, по отношению к каждой отдельно взятой английской колонии в Северной Америке «французский» (или внешний) фактор действовал по-разному. Наиболее существенным его влияние (в различной форме) проявлялось по отношению к главным локальным игрокам: Массачусетсу, Нью-Йорку и в несколько меньшей степени Южной Каролине. Все эти колонии активно участвовали в борьбе с французами, все они поддерживали с ними контакты, все они в той или иной степени преследовали при этом свои собственные цели. Достаточно заметное воздействие англо-французское соперничество оказало на пограничные колонии: Нью-Гемпшир и Мэн, а также на английские поселения на Ньюфаундленде. Они были слишком слабы для того, чтобы проводить какие-либо собственные внешнеполитические акции, но в силу своего географического положения оказались в эпицентре борьбы двух держав, в результате имевшей для них в основном негативные последствия. В меньшей степени в конфликтах и контактах с французами участвовали другие колонии Новой Англии: Коннектикут, Нью-Хейвен, Род-Айленд, Новый Плимут. За единственным исключением их территории никогда не становились театром боевых действий; интерес к экспансии в направлении французских владений у них был невелик. Правда, в военное время они, как правило, оказывали поддержку (хотя порой и весьма ограниченную) своим более активным соседям. Остальные английские колонии в рассматриваемый нами период были практически не задействованы в англо-французских отношениях, хотя для некоторых представителей их верхушки были характерны экспансионистские настроения.
Военные неудачи 1690-х годов и общий ход и характер англо-французского соперничества в Северной Америке привели к тому, что даже самые сильные и развитые английские колонии осознали свою зависимость от метрополии, а их верхушка взяла курс на активизацию имперских связей.
В целом соперничество двух колониальных держав в Северной Америке, с одной стороны, способствовало складыванию американской нации и соответственно объективно ускоряло движение английских колоний к независимости, а с другой — явно затрудняло этот процесс (не случайно завоевание Канады в ходе Семилетней войны явилось важнейшей предпосылкой предреволюционного кризиса и Войны за независимость).
Английский фактор оказывал неоднозначное влияние на развитие североамериканских владений Парижа. С одной стороны, он также безусловно стимулировал процессы внутренней консолидации, которые шли (хотя и более медленными темпами, чем в английских колониях) в колониальных обществах Акадии и Канады. Причем этому способствовали не только многочисленные столкновения подданных двух держав, но и торговые контакты жителей французских колоний с бостонскими купцами, укреплявшие экономическую независимость канадцев и акадийцев от метрополии. С другой стороны, состояние военной тревоги, в котором часто оказывалась Новая Франция, отнюдь не всегда положительно сказывалось на ее внутренней жизни, которая подчинялась военным задачам, ставившимся «Старой» Францией и отвечавшим в первую очередь ее интересам.
Подводя общий итог проделанного исследования, отметим, что взаимосвязь внешней политики Англии и Франции с колониальной политикой этих держав в Северной Америке, а также с самостоятельными внешнеполитическими акциями их колоний была отнюдь не жесткой и не линейной. Современный британский историк Б.П. Ленман слишком прямолинейно утверждает, что в колониях «небольшие силы производили гораздо более значительный результат, чем большие армии, которые вели затяжную войну на "европейской площадке" в Бельгии».[1371] Проведенный нами анализ показал, что этот результат все же далеко не всегда был решающим, а самое главное он не был окончательным. На всем протяжении XVII — начала XVIII в. судьба колоний решалась метрополиями, которым всегда принадлежало последнее слово в разрешении колониальных конфликтов и которые при этом руководствовались прежде всего своими собственными интересами. В то же время на процесс принятия тех или иных решений английскими и французскими политиками определенное влияние оказывала конкретная обстановка в колониях, а в Англии в некоторой степени и мнение самих колонистов.